Подумав, она заиграла «Лунную реку». Красивая мелодия, окрашенная тоской и легкой меланхолией, потекла из гостиной в коридор, поднялась по лестнице и, быть может, пробилась к сыну, чтобы вытащить его из оболочки, в которую он сам себя заключил.

Вуди живо представлял себе круглую комнату на верхнем этаже замка. Он лежал на тростниковой подстилке и смотрел в пустые рамы южных окон. Именно там появлялась синяя птица или белая крыса – знак подтверждения, что он уже достаточно пострадал за свои ошибки. По небу быстро неслись свинцовые облака. Сквозь их нагромождения мелькали молнии. Грома не было. Здешние стихии отличались такой же молчаливостью, как и их создатель. Если он сделал нечто более страшное, чем думал, если убийцы из Темной Паутины знают, где его искать и уже едут в Пайнхейвен, никакие покаяния не принесут ему прощения и не вернут былой безопасности. И тогда он будет обречен оставаться в этой башне навсегда.

А затем раздался звук, которого он не слышал прежде: любопытное повизгивание, за которым последовали вздох и несколько душещипательных поскуливаний.

Вуди оторвал взгляд от окна. На полу, свернувшись клубочком, лежал спящий золотистый ретривер. Он скулил, поскольку ему снилось что-то плохое или печальное.

Раньше никаких собак в круглой комнате не появлялось. Вуди не знал, как к этому отнестись. Может, наряду с синей птицей и белой крысой этот пес тоже был знаком искупления и его появление говорило, что Вуди искупил свою вину и теперь может вернуться из замка в уютный дом, к маме?

Вопрос оставался без ответа. Меж тем среди каменных стен башни слышались обрывки слов: «Улыбнись Дороти… мой дорогой, милый Кипп… мой уникальный мальчик… моя тайна… Мистериум…»

Вуди сел на своей плотной тростниковой подстилке и оглядел комнату, полную теней. Каждая вспышка молнии заставляла их колыхаться, словно занавески на ветру. Слова произносила женщина, сама оставаясь невидимой.

Затем раздался сердитый мужской голос, больше похожий на рычание: «Я знаю… твою породу… преподам тебе… урок».

На стене, в железных скобах, вспыхнули и зачадили три масляных факела. Секунду назад их не было. Вуди создал их своей волей. Их пляшущий свет не выявил никого, кроме золотистого ретривера.

Послышался третий голос, тоже мужской: «Не смейте… не смейте бить собаку. Кловер… рак… съедал ее заживо… самое трудное…»

Теперь все три голоса звучали одновременно: «Преподам тебе урок… рак… Кловер… мой Кипп… мой уникальный мальчик… уникальный мальчик».

Масляные факелы исчезли. Комната вновь наполнилась тенями и сполохами молний. Вуди встал с подстилки. Спящий пес стал прозрачным, как золотистое стекло, и исчез.

Где-то заиграли на рояле «Лунную реку».

Драконий замок был порожден воображением Вуди. Такими же порождениями были синяя птица и белая крыса. Он это знал. Птица и крыса выражали его совесть, когда он чувствовал, что понес достаточное наказание за свои проступки. Однако красивый золотистый ретривер отнюдь не был его воображением. Собаку в его фантазию внедрил… кто-то другой. Вуди не придумывал ни этих голосов, ни произносимых ими слов. Он не понимал, откуда взялись голоса и что они означают, но это был первый настоящий знак, полученный им. Вуди захлестнула радость. Он испытывал несказанное облегчение. Теперь он точно знал: обитатели Темной Паутины не найдут ни его, ни маму.

Вуди не нужно было отодвигать массивные засовы на двери башенной комнаты. Ему не надо было спускаться по башенной лестнице вниз, проходить по внутреннем двору, поднимать решетку и выходить из внутренних ворот. Он просто обернулся вокруг себя, и комната в средневековой башне стала его привычной комнатой. Он стоял возле своей кровати. Тростниковая подстилка исчезла.

Внизу звучал рояль. Знакомая призывная мелодия проникала к нему в комнату, как всегда рассказывая о том, чего он не сделает. Он не будет путешествовать свободно, как текущая река, и никогда не пересечет ее. Никогда не отправится повидать мир, поскольку ему не выдержать натиска этого огромного, сложного мира. И хотя прекрасная мелодия окружала Вуди такой же стеной, как стена его аутизма, он не считал «Лунную реку» грустной песней. Совсем наоборот. Эта песня лишь подтверждала ценность мечтаний о поступках, которых он никогда не совершит. Невзирая на все свои ограничения, Вуди был искусным мечтателем.

Он вышел в коридор второго этажа. Музыка звала его обратно, в знакомый мир, с которым он более или менее умел ладить, в дом среди сосен, к маме, чьи изящные руки делали прекрасным все, к чему прикасались.

Шекет не собирается спать в постели Меган. Но его окружает возбуждающая сокровищница запахов, оставленных ею между простынями, дразнящих его обострившиеся чувства. Пряный эротический букет, порождающий яркие видения голого тела этой суки. Этот букет возбуждает Шекета и одновременно странным образом усыпляет. Он еще не спит и просто плавает в море сладострастных образов, словно подросток, чьи вожделения окончатся ночной поллюцией. Очертания молодых полных грудей, упругих ягодиц, куда так и хочется воткнуть, руки и ноги с шелковистой кожей. Он начинает задыхаться от возбуждения. Нос улавливает запахи кожных чешуек, сброшенных ею во сне, влажные следы из ее влагалища, попавшие на простыню, когда самой Меган снился эротический сон, едва уловимые следы молозива, по непонятной причине вытекшего из ее сосков, хотя она не была беременна. Шекету кажется, что она предвидела встречу с ним и готовилась накормить его, как свое дитя. Он улавливает на подушке запах слюны, пролившейся во сне из ее пухлых губ, и облизывает это место, чтобы почувствовать вкус ее рта. Он воображает, как она ласкающе водит руками по своему женственному телу, предлагая ему наслаждения. Ему хочется сосать ее пальцы и тонкую паутинку слюны между ними, а потом облизывать закругление большого пальца. Все чувства Шекета густо пропитаны похотью. Это мешает ему думать. Он перегружен чувственностью. Забыв про разум, он тонет в ощущениях и переходит в сонливое состояние, словно пьяница, глотнувший виски.

Его сны не похожи на прежние. Они полны неистовства, одурманивающего ощущения вседозволенности. Шекет чувствует, что впереди его ждет некое откровение, которое удовлетворит все его потребности и навсегда положит конец всем его страхам. Он куда-то мчится по лесу, словно восставшему из готических легенд, пересекает залитый луной луг и обнаруживает, что находится в другом теле. У него нет рук, зато четыре ноги. Это тело движется быстрее человеческого. Из ноздрей валит пар, однако Шекет не чувствует ночной прохлады. В нем бурлит кровь, а тело пылает от напряжения. Он не один. Рядом бегут его сородичи: поджарые, длинноногие, острозубые звери. Завидев хромого, ковыляющего оленя, стая поднимает радостный вой, предвкушая пир и пугая оцепеневшего оленя. И вдруг, на пике возбуждения, сон меняется. Сам Шекет тоже меняется. Он не понимает, кто он, и не знает, чего хочет, кроме одного: ему нужно утолить голод. Теперь он – нечто, бегущее и ползущее в кромешной тьме и сплошной грязи; нечто, движимое бессмысленным возбуждением; существо, для которого легкий ветерок уже представляет угрозу. Внезапная вспышка света обращает его в лихорадочное бегство, заставляет нырнуть в щель, забиться в нору и гнить там. Он преображается в другое существо, утонувшее, но живое. Он ползет по океанскому дну под тяжестью водной толщи, которая раздавила бы человека, вдалеке от теплого солнца. Здесь тоже есть свет, но призрачный, исходящий от фосфоресцирующих растений. Нити света похожи на щупальца. Откуда-то в этот сумрачный мир проникает знакомая мелодия и увлекает его обратно в бодрствование. Поднимаясь из глубин, Шекет осознаёт: его сны вызваны не только прошлым опытом, но и вобрали в себя генетические воспоминания, перешедшие к нему вместе с миллиардами архей, которые он вдохнул в момент спрингвиллской катастрофы. Чья это была ДНК, он не знает.

Он просыпается.