Затем утром на прослушивание приперся чувак и зашел, будто был сессионщиком The Allman Brothers Band: длинные светлые волосы, собранные в конский хвост, ботинки с тупым носом, джинсовая куртка и южные тягучие нотки в голосе.

– Кар-о-о-ч, – протянул он, подключая гитару. – Гато-оф послу-у-шать, че у вас там за пе-е-сни.

Я подумал про себя: Ты че, блядь, прикалываешься? Это прослушивание, а не урок игры на гитаре.

Мы с Джуниором придумали свою систему. Тянулись к беспроводному блоку на ремне от гитары и выключали его, таким образом эффектно завершая прослушивание. В данном случае мы лишь переглянулись и одновременно потянулись к блоку.

Выход – там!

Я даже не помню, скольких мы выдержали; спустя некоторое время я уже стал терять надежду найти нормального гитариста. И наконец, однажды днем, в феврале 1990-го, я вошел в кабинет Рона Лаффитта и увидел на столе обложку альбома. Он назывался Dragon’s Kiss. Это была сольная пластинка гитариста по имени Марти Фридман, которого я смутно знал по его работе в группе Cacophony. Я взял пластинку, стараясь не заржать. На обложке Марти был в блестящей кожаной куртке (или комбинезоне, трудно сказать), расстегнутой до пояса. Волосы уложены в длинные струящиеся двуцветные кудри.

– Ты, должно быть, шутишь, да?

– Просто послушай, окей? – сказал Рон.

Не прошло и двух минут первого трека, а я уже был сражен наповал. Даже не так. Я был в шоке.

– Этот парень хочет к нам в группу?

Род улыбнулся и кивнул.

Состав, которому в скором будущем суждено стать известным или даже печально известным, период Rust in Peace. Слева направо: Дэвид Эллефсон, Марти Фридман, я и Ник Менза

В день прослушивания Марти выглядел совершенно непримечательно: джинсы с дырками, ботинки за пять баксов, все те же странные волосы, как на обложке того альбома. Из оборудования у него была бюджетная гитара Carvin и небольшой комбик. За перевозку и установку этого оборудования отвечал огромных размеров гитарный техник по имени Тони ДеЛеонардо. И когда я увидел, что Тони идет все это устанавливать, то начал переживать, что на такой аппаратуре Марти вряд ли сможет сыграть так же, как на сольной пластинке. Поэтому я предложил следующее:

– Эй, Тони, – прошептал я, – когда настанет время играть соло, встань на эту кнопку вот здесь, ладно?

Поскольку у меня была настоящая стена усилителей Marshall, я подключил один из них к Марти, чтобы он смог сыграть через него ритм. Затем мы подключили еще один усилитель, чтобы включить во время соло. Дополнительный стэк отчетливо бы продемонстрировал, годится Марти для этой работы или нет. Спрятаться было некуда.

Да Марти и не собирался прятаться. Он справился безупречно. На предыдущих прослушиваниях мы снимали выступления ребят на камеру, но Марти сыграл настолько идеально, что даже не пришлось ничего пересматривать. Почти сразу же я позвонил в офис Рону Лаффитту и сказал: «Мы нашли своего гитариста».

Марти был настолько талантлив, что почти ничего больше не имело значения. Ни его прическа или отсутствие стиля, или тот факт, что его имя совершенно не вяжется с металлом. Среднее имя у Марти было Адам, и я подумал… гммммм… Адам Мартин. Неплохо. (Марти позже понравилась моя идея, и свою издательскую фирму он назвал «Адам Мартин».) Однако, как и Дэвиду Эллефсону в свое время, Марти мой вариант не понравился, но Джуниором я его называть не мог. Чего-нибудь бы уж придумали.

Так и вышло. Состав был укомплектован – Megadeth снова стали мощным локомотивом из четырех человек, группой, которая грозилась превзойти даже состав, выпустивший первые две пластинки. Мы вошли в студию, вооруженные парочкой отличных песен и страстным желанием играть жестко и трезво, как величайшая трэш-метал-группа на планете. Однако в течение первых нескольких недель все начало разваливаться, и на этот раз винить я мог только себя. Я продолжал наблюдать, как играет Марти, слушал, что он вытворяет на гитаре и… ну… я сломался. Не знаю, как еще сказать. Он был лучше меня – более талантливый, более совершенный, более… в общем, уделывал меня по полной программе. Наблюдая за Мартином, я понял, что уже давно ослаб. Я не развивался как артист. Стоял на месте. И от этого мне стало не по себе – я не мог этого выносить, поэтому в очередной раз оказался в теплых объятьях порошка.

Не хочу сказать, что Марти каким-либо образом ответственен за мой рецидив. Разумеется, он был не виноват. Его талант просто стал катализатором. Я хотел видеть Марти в нашей группе, знал, что он сможет заполнить пустоту, которая длилась два года. Мне просто нужно было справиться со своими комплексами и неврозами.

Центром в достижении этой цели был человек по имени Джон Боканегра, составитель программ в лечебном центре Беверли-Хиллз, где я в третий раз лег в клинику реабилитации[37]. Но именно в этот раз, по непонятной мне причине, я был готов к переменам. Хотел стать лучше. Хотел чувствовать себя лучше.