Благотворительность

— Но Кико… — кстати или нет, но вспомнила я об истинной любовнице и партнерше данного периода жизни Джиёна. — Она улетела сегодня на некоторое время в Японию, если тебя это смущает. Впрочем, если я буду изменять тебе в ближайшие семь дней, то проблема явно в тебе, — засмеялся он. — Так что, дорогая? — взяв мою руку, он поцеловал тыльную сторону ладони, заигравшись в сочиненное развлечение. Я выдернула руку обратно, хотя с некоторым запозданием. Вообще от этого его жеста прошибло разрядами и волнами по всем нервным окончаниям. Поцелуй руки означает уважение и глубинную симпатию, или хотя бы желание мужчины завести роман, со стороны же Дракона всё это по отношению ко мне — фикция. Поэтому воспринимать красивый жест, как насмешку, не хотелось, но ведь и выбора не было. — Я не шучу. Представь, что ты моя законная половина, и тебе Сингапур принадлежит ровно настолько же, насколько мне. Что бы ты сделала? — Занялась благотворительностью… закрыла бы бордели, прекратила ваше баловство наркотиками… — Кхм, ты видимо не очень поняла сути, — повернул ключ Джиён, трогаясь. — Ты делишь мою власть, но ты хочешь ликвидировать её источники? Я предлагаю пользоваться её благами, а не перекраивать мир так, чтобы лишиться приобретенного. — Но мне тогда не нужна эта власть, что она даёт? Что все лицемерно мне улыбаются, потому что боятся? Не нужно мне этого. Если я не в силах сделать что-либо лучше, то для чего мне власть и деньги? — Ох, Даша, какая ты твердолобая… — А ты надеялся, что я соблазнюсь всей этой мишурой? Это глупо, я же сказала, что меня не интересует богатство, ничего из того, что дают деньги. Есть вещи, которые не купишь, и именно они дороже остального. — Ты употребила слово «дороже». То есть, цена у них все-таки есть? — усмехнулся Джиён. — Я имела в виду бесценность. Так лучше? — Жизнь, любовь и здоровье — ты это подразумевала? — я кивнула, постаравшись вспомнить ещё что-нибудь важное, но мы с сингапурским воротилой определенно поняли сейчас друг друга, и он озвучивал то, что появлялось у меня в мыслях. — Ну, дружба ещё, верность. Но, уверяю тебя, Даша, всё это гораздо крепче, если подкреплено деньгами. Они как цемент, служащий сцепкой между кирпичиками. Да, если ты неизлечимо болен, то умрешь в любом случае, но если у тебя тяжелая болезнь, от которой имеется дорогостоящее лекарство, то ты будешь жив и здоров, только если найдёшь деньги. Да, девушка может полюбить — ты знаешь историю Мино, начиналось там всё по взаимной страсти и согласию, — но потом она захочет большего и, когда увидит деньги, пойдёт на запах, к ним. Да, друг будет тебе предан, и если ты влиятелен и крут, то тем менее ему захочется покидать твой круг приближенных, а если ты вдруг становишься никем, то у него уменьшается мотивация оставаться с тобой рядом. — Но ведь не все же люди такие! — я упрямо сжала пальцы в кулаки. — Неужели ты ни разу не встречал человека, который не предаст? Который полюбит, не глядя на то, сколько в твоём кармане денег, который придёт на выручку не надеясь на выгоду и какие-то проценты в будущем, который бескорыстно одарит, который не побоится умереть за что-то, что является его принципом. — Встречал, — выкрутив руль на продолжительном повороте, Джиён добавил газу и мы с гулом, присущим взлетной полосе, понеслись по шоссе, идущему параллельно берегу. — Один единственный раз. — Это была девушка? — спросила я с удивлением, понадеявшись, что услышу историю любви, которая выдаст мне какую-нибудь брешь в броне Дракона. — Девушка? — он засмеялся. — Нет, этого человека я вижу каждый день в зеркале. Я говорю о себе. Чуть не возмутившись, что он снова всё свел к насмешке, я вовремя остановила себя. Его губы смеялись, но глаза остались холодными и правдивыми. Он говорил серьёзно! Тот, кто умел ценить, любить, не предавать и жертвовать собой — был он! И как бы мне ни хотелось возразить, я, перемалывая мельче и мельче эти крупные заявления о нем, разбирая его на части, стала понимать — это всё абсолютная истина (ах да, ведь истины, как мы выяснили, не бывает!). Пытаясь продолжать воздействовать на меня, Джиён привез нас в огромный торговый центр, где мы битый час ходили между витринами и бутиками, и он пытался убедить меня в том, что я могу себе позволить всё, что угодно, да только мне ничего не было нужно, что вводило его в недоверчивое непонимание. Я всё никак не могла успокоиться от того, что Дракон — благородный человек. Ведь жестокость же не противоречит благородству? У него был друг, который его предал, но не Джиён это сделал, он никогда, как я поняла, не подводит людей, если находится в каких-либо обязательствах. У него меняются девушки, одна за другой, но ведь это им от него нужны подарки и дарения, а ему, если на то пошло, нужны только сами эти дамы — их тела, и больше ничего. Кто же честнее? Пусть он и не слишком ценит их и относится дурно, но и не лжёт, а берёт то, что просит — секс. Так, опять же заминка, а дурно ли он относится к этим девушкам? Я видела его с Кико, он не оскорблял её, не бил, не оставался равнодушным. В чем же недостойность его поведения? В том, что он не заверяет её в любви? Мне сделалось как-то нехорошо от того, что ещё не додумав мысль до конца, я поняла, что какая-то часть меня внутри соглашается с тем, что в данном случае встречаться без любви как-то даже неплохо. Если взять такую, как Кико, которая сама любить не умеет, и ищет материальные блага, то зачем же я буду учить любви Дракона, убеждать его распахнуть свою душу? Чтобы в ней натоптала очередная искательница состояния? Тогда придётся браться за Кико, и ей объяснять тоже, но не могу же ходить по свету и пытаться научить всех людей любить! Или могу? Я же не Иисус. Впрочем, он был среди нас, он пытался, он взял грехи наши на себя, позволил убить себя, и что же мы видим вокруг? Даже попытка сына Божьего повлиять на человечество окончилась провалом. — Посмотри, — окликнул меня Джиён, указывая на темные лакированные манекены, одетые в разные платья, длинные и короткие, бледные и яркие. Мы иногда заходили в бутики, где перед нами едва ли не падали на колени, так низко кланялись и так подобострастно приветствовали. Неловкость от таких приёмов никак не проходила во мне. — Разве тебе не хочется померить и купить себе что-нибудь? — Нет, — подошла я к нему и покачала головой. Он взглянул на меня долгим, изучающим и устремленным в глубину взглядом, от которого я поежилась и отвела глаза к витрине. — Тебе не нравятся красивые наряды? Я не говорю, что ты должна быть пустоголовой и визжать, как тупые суки, увидев шмотку по своему вкусу. — Буквально пятнадцать минут назад мы прошли мимо двух гулявших девиц, именно так и поступивших. Заоравшая подпрыгнула на месте, вильнув сумочкой, едва не сбив проходившую мимо женщину с ребенком лет четырех, начала тыкать подруге на восхитительное вечернее платье, потом достала телефон и принялась фотографироваться на его фоне. Джиён, казалось, прошёл даже не заметив этого, но теперь я поняла, что это те девицы могли его не заметить, не зная, кто он. Они заметили бы Леди Гагу, Джастина Тимберлейка или Снуп Догга, но на простых прохожих внимания обращать не нужно было, можно было обезьянничать и шуметь, словно они единственные в торговом центре. А вот скромный с виду Дракон, чья одежда была самой дорогой в Сингапуре, заметил всё, и нестоящих внимания модниц, и семейные пары, и шаркающих под ручку пенсионеров. Его внимание не нужно было привлекать, чтобы он увлекся чем-то; он обозревал всё, понимал всё, и эта его наблюдательность и сделала его таким, какой он есть. — Но что-то тебя должно радовать? Что-то должно хотеться? — Я люблю красивые платья, конечно, — не стала отрицать я. Что я, не девушка что ли? — Но покупаю вещи тогда, когда это нужно: на выпускной, к торжеству, на которое приглашена. Сейчас мне некуда ходить, так зачем напрасно тратить деньги? — Как это некуда? Ты думаешь, что та вечеринка была последней? — он улыбнулся, и мне показалось, что даже без коварства, тепло и благожелательно. — Я надеялась на это, — смущенно призналась я, не сумев сдержать улыбку тоже. Джиён засмеялся. — Надежды не оправдаются, так что давай, расслабься и ощути, как ты можешь позволить себе всё. — Спасибо, но, правда, я не хочу ничего покупать за твои деньги, — вновь отказалась я. Сведенные в узел губы задумчиво застыли. — Мне ничего не надо от тебя, пусть я и твоя половина на эту неделю. Ты спросил, что бы я делала, если бы была ею? Так вот: я никогда не потащила бы тебя в магазины, уж поверь. — А куда бы потащила? В церковь? — Дракон заискрился лучезарностью, а я впервые не оскорбилась, когда он взялся за тему религии. — Кропить меня святой водой и ждать, когда задымлюсь? — Нет, почему же… я не думаю, что в веру нужно тащить силой. — Я вздохнула. — Я бы лучше погуляла как можно дольше на пляже. Зря мы оттуда уехали, если у тебя нет никаких дел. — Из прошлого и моего детства понеслись разнообразные картинки, которыми мне захотелось поделиться вслух. — Семья наша никогда не была богатой, к тому же, родители всегда были против иностранных и дорогих вещей, которые считали неправильными и ненужными — и я с ними согласна. Я никогда не смотрела современных мультиков, не слушала популярную музыку. Компьютер мне купили, когда мне было уже лет двенадцать или тринадцать. Все мои ровесники уже давно ходили с мобильными телефонами, а этого у меня тоже не было до старших классов. И, знаешь, я с удовольствием вспоминаю двухтысячные годы, когда была совсем маленькой, не имела нарядных кукол, но зато мы, ребятня со всей деревни, собирались в песочницах, на полянах, в лесу, носились, вечно перепачканные, вечно ощущающие легкий голод, играли в красивые камушки, которые находили, в деревянные обрубки или ещё какую-нибудь найденную безделушку, вроде листиков, которые мы нарывали с кустов, делая вид, что это у нас деньги. Весело было… поэтому, если выбирать, как проводить день, я до сих пор выбрала бы побегать где-нибудь и покидать камни в воду. Тем более что, я впервые на море. — Серьёзно? — удивился Джиён. — Что ж, тогда и впрямь, не поехать ли нам на какой-нибудь тихий пляж и не погулять там? Я тоже люблю это делать и, знаешь, кажется, детство у нас было примерно одинаковым, — я догадывалась об этом, да Джиён и не скрывал, что добился всего именно потому, что слишком плохо жил ребенком. — Ты поэтому загляделась на игрушки у детского отдела? — Я покраснела. Он и это заметил? Я же замедлилась всего на два шага, залюбовавшись пестротой ассортимента машинок, самолетиков, Барби, плюшевых зверят. — Нет, у моего младшего братика скоро день рождения, — тихо объяснила я. — Он мечтал получить радиоуправляемый вертолет. Я увидела там такой, и вспомнила о нем… там было полно вещей, от которых пришли бы в восторг мои младшие. Но родители, конечно, не купят им этого. — Потому что вертолетик — зло? — уточнил Джиён. — Нет, он много стоит, — развела я руками. Поймав правую, мужчина развернул меня и повел назад, откуда мы шли. — Так пойдем, и купим всё, что ты хотела. Ты забыла, что ты королева Сингапура? — Ты шутишь? — едва не поскользнулась я на вычищенном полу супермаркета. — Джиён, зачем мне это здесь? Ты же не хочешь сказать, что я поеду в Россию?.. — Не хочу, разумеется. У меня есть твой домашний адрес. Мы пошлём подарки, — он остановился и посмотрел через плечо. — Ты против? Ладно, что для себя ты ничего не хочешь, но неужели ты откажешься порадовать свою мелкоту? — Джиён… — уставилась я в его узкие глаза. — Но… как ты себе всё это представляешь? Ты разыгрываешь меня, да? — Нет, почему? Поверь, анонимные доставки без ниточек и концов к отправителю — это легкотня. Ежедневно, в обход официальной почты, по миру совершается миллион таких пересылок. — Я стояла в растерянности. — Тебя ещё что-то смущает? Что это мои деньги? Неужели у тебя нет здорового самоуважения, которое сказало бы: «Ебёный корень, этот тип должен мне по гроб жизни моральную компенсацию, я вытрясу его, как осенний клен». Ну? — Я просто попыталась представить, как воспримет это моя семья, — негромко сказала я. — Они догадаются, что это как-то связано со мной. Что подумает мать? Она, наверное, поседела после моей пропажи. Прошло больше двух месяцев! Они меня уже похоронили, сколько слез они выплакали? Сколько сил потратили на поиски? И тут вдруг дорогие подарки, которые так и кричат, что я бросила их, что мне не было дела на их чувства, я просто уехала куда-то, хорошо устроилась, и теперь пытаюсь откупиться и загладить вину подарками? Они так и подумают, Джиён, они не узнают о том, что я на самом деле пережила и в каком статусе тут нахожусь. Да и где нахожусь, они тоже не узнают. — Ты боишься проклятия родителей в спину? Ты считаешь, что они отрекутся от тебя, если подумают, что твоя жизнь удалась, а ты о себе не кинула и весточки? — Когда это озвучил он, я пересмотрела свой взгляд на маму и папу. Никогда они не откажутся от меня, что бы я ни сделала. Даже придя в негодование от поступка, они потом примут меня обратно, когда бы это ни произошло. А это должно произойти! Я вернусь! — Нет, всё будет не так, но подарки они не примут. — Ну, давай я подпишу их: «Я украл, изнасиловал и убил вашу дочь. Приношу свои извинения», — я округлила глаза, представив, что в тот момент, когда мои увидят такую записочку, их сердце не выдержит точно. — Вижу по твоему лицу, что вариант тебе не понравился? — Джиён опять развеселился. — Да я же прикалываюсь. Но неужели ты не хочешь и попытаться сделать приятное семье? Подумай, что для них лучше: смириться, что тебя больше нет, или, исходя из подозрений, вызванных посылкой, подумать, что ты где-то процветаешь? По твоим рассказам я понял, что второе было бы предпочтительнее для твоих родителей. — Я промолчала, чем выразила своё согласие. Каким образом я ещё могла бы как-то дать о себе знать? Джиён не даст мне с ними связаться, особенно если я попрошу. Пусть его и не мутит от просителей, как пугал Мино, но просьбы выполнять он не торопится. А тут это его личная инициатива. И есть шанс, что мама догадается, что со мной пока всё хорошо, что я пытаюсь выбраться и вернуться. — Я буду тебе очень благодарна, если ты позволишь мне послать подарок брату, — сдавшись, произнесла я. И через пять минут мы уже стояли на кассе детского отдела и отдела игрушек, где перед нами заворачивали в цветную фольгу или клали в подарочные коробки покупки. Я пыталась остановиться только на том самом радиоуправляемом вертолете, но Джиён умеет наседать и уговаривать, и в результате я выбрала подарки обоим младшим. После чего он принялся пытать меня, что любят мои брат и сестра, которые постарше. И я бы хотела сказать, что сумела промолчать и отбиться от его уговоров, но тот, кто считает, что может переговорить или обхитрить Джи-Драгона — не пытался переговорить или обхитрить Джи-Драгона. — Ладно, маме и папе для презентов рано, — расплатившись, посмотрел на меня Джиён. — Ты, конечно, королева Сингапура на эти дни, но я не готов к столь серьёзным отношениям, чтобы пытаться подлизаться к родителям, — его юмор, поначалу казавшийся мне хамским и беспардонным, теперь виделся просто циничным и наглым. Я отнеслась к нему мирно, не став возмущаться. Он позвонил Мино, на чей адрес попросил отправить всё, что мы взяли, и велел тому разобраться с анонимными посылками. Я вновь вспомнила, что вся информация по мне была найдена и оформлена именно Мино, значит, за подобные авантюры отвечает именно он. — Да, как обычно, без улик. Вышлешь все на адрес Даши в России. Что в коробках? Даша по частям, — я услышала в трубке невнятный вопросительный голос. Джиён приложил палец к губам, призывая меня не подавать признаков жизни. Хихикая беззвучно, он силился успокоиться и ответить на бурю, вызванную по ту сторону. — Да достала меня со своим божеским мировоззрением. Покромсал и решил вернуть на родину. Да, надеюсь, что не начнет вонять, пока доставят, — теперь в трубке воцарилась тишина. Джиён подождал некоторое время, но Мино явно был в шоке и не знал, что сказать дальше. — Это была шутка, — наконец, другим тоном, сообщил он, перестав корчить раздраженного кровожадного маньяка. — С ней всё нормально, мы тут шопингуем понемногу. Да правда, да. Да живая она. Всё, пока. — Мужчина убрал телефон и посмотрел на меня. — А он за тебя волнуется. — Это от неожиданности, все бы удивились на его месте, — мы пошли на выход из торгового центра. — А шутки у тебя злые. Вообще, разве со смертью шутят? — Ты думаешь, если я буду относиться к ней уважительнее, то она меня минует и я стану бессмертным? — Нет, но может отсрочиться. — Знаешь, доставка зависит не от отправителя, а от почтальона, — продолжая ранее начатую тему, а вернее объединяя её с новой, произнес Джиён. — Так что даже если Смерть пошлёт мне заказное письмо, это ещё ничего не будет значить. — А кто же почтальоны? — А почтальоны все мы по отношению друг к другу. И огромное количество видимых и невидимых обстоятельств. Найдя лавочку с видом на пролив, буквально в пяти метрах от кромки воды, мы уселись на её спинку, поставив ноги на сиденье, поскольку Дракон посчитал его недостаточно чистым для нас. Взяв по большому стакану смузи, мы смотрели на накатывающие и отхлынывающие волны. Не знаю, насколько закрытым был этот пляж, но людей здесь было мало. Шум прибоя ласкал мой слух. Я наслаждалась солнцем и соленым запахом воды, смешивающимся с легкой горчинкой и пряностью готовящихся блюд в ресторане чуть в стороне за нашими спинами. — Странно, что ты отказался заниматься благотворительностью, а каким-то неизвестным мальчишкам и девчонкам подарки купить согласился, — произнесла я, отпустив трубочку из губ. — Разве не противоречиво? — Это входило в условия королевской недели. Мне нет дела до твоих братьев и сестер, но раз мы играем в партнерство, то всё должно быть достоверным. — Я не люблю играть… я хочу быть самой собой, и лучше, если бы все люди собой и являлись. — А что, мы как-то сильно ломаем себя и ведем себя иначе, чем обычно, изображая пару? — Джиён не был непостоянным или неустойчивым в настроении человеком, но веселье его и приподнятость немного отошли в сторону, он стал более задумчивым и острым на язык. — Нет. — Тогда какие проблемы? Даша, нельзя быть одинаковой везде. Ты что, совершенно идентично ведешь себя с детьми, ровесниками и взрослыми? Ты одинаково обращаешься к друзьям и преподавателям? О каком таком «быть самим собой» идет речь, когда топорно, как полено, везде одинаково, ведут себя только идиоты, не понимающие, в каком окружении и обстановке находятся? — Я хотела сказать, что лицемерие — плохо, как и любой обман. — А кого мы обманываем? — Боже, да всех! Мы ходим весь день, и ты представляешь меня, как свою спутницу. Как половину. — А чем это не правда? — Джиён допил свой смузи и отставил стакан. — Я провожу с тобой день, мы с тобой разговариваем, гуляем, вместе катаемся, и целую неделю будем это делать. В чем же неправда, что всю эту неделю ты моя половина и пассия? — В Кико! Пусть она и улетела, но она вернется… и где-то же она сейчас есть! — В данном случае придётся поспорить, кто из вас больше неправда. Ты живешь в моём доме — Кико в нем ни разу не была. Мы говорим с тобой обо всем на свете — с ней мы едва ли затрагивали тему, более возвышенную, чем марка вина к ужину. Ты можешь посылать меня и оскорблять — я проглочу, а если это сделает она, то, скорее всего, покатится к черту. Ты знаешь, что я люблю есть — она не очень-то. Я знаю о твоей семье и о тебе, пожалуй, больше, чем о Кико, которая ничего не знает о моём детстве, о котором знаешь кое-что ты. Итак, в итоге, она превосходит тебя в отношениях со мной только тем, что спит со мной, а ты — нет. И что же я вынужден признать, Даша? Что ты, ратующая за душу и любовь, ставящая их во главу стола, делающая духовное единение краеугольным камнем, утверждаешь, что более настоящие те отношения, где секс есть, а не те, где есть всё, кроме него? — закрыв рот, я замолкла. — В чем обман? Чего ты замолчала? Ты считаешь, что я должен тебя трахнуть, чтобы иметь право называть своей девушкой? Тогда у тебя никогда не было жениха. — В первую очередь, я считаю, людей связывают чувства. Без них никакая связь не имеет основы, без них она — обман. — Мне кажется, у нас достаточно чувств друг другу: ты меня ненавидишь, я тебя в некоторой степени уважаю. — Я тебя не ненавижу, — увидев, как изогнулись удивленно брови Дракона, я поспешила добавить: — В тебе много черного, но и белого хватает, и уже за это хочется проникнуться к тебе симпатией. — Черное и белое? Это вся твоя палитра? — Не совсем улавливая направление, я пожала плечами. — Плохое и хорошее, да? А остальные цвета ничего не значат? Или они не имеют морального значения? Красный — это хорошо или плохо? Синий — это добро или зло? Что, если я не черно-белый, как моя майка, а серо-буро-малиновый в крапинку? Это затруднит твои оценочные суждения, поэтому ты предпочитаешь делить на два? Ты слаба в математике. Делить иногда можно на большее, а порой даже на дробные числа. — А разве бывают ещё какие-то стороны кроме добра и зла? — Дикая, безумная, наивная ограниченность. Истина — одна, нравственных установки — две. Ты серьёзно считаешь, что если бы так и было, то нас окружало бы существующее многообразие? Да будь всего по одной-две штуки, миллиарды людей были бы, как под копирку, безликие роботы с механическими повадками. Но вариаций тысячи, так откуда же они берутся? Расширь кругозор. Человек, прикрывающий собой от пули другого человека — герой и самоубийца одновременно, так что же в нем победило, добро или зло? Трус, не поступивший бы так, напрочь отрицает возможность суицида, что характеризует его положительно, в отличие от героя, в то время как пожертвовать собой способен лишь потенциальный суицидник. Доказательства? Ты. Проповедуешь самоотдачу, не потому лишь, что тебе дороги люди, а потому, что ты была способна расстаться и со своей жизнью. А ты попробуй расстаться ради других с тем, что тебе дорого. Ты могла бы ради спасения целого квартала бросить на бомбу не себя, а свою мать? Нет, не могла бы, Даша. Так что же, мы будем продолжать говорить о том, что все делятся на плохих и хороших? — У меня едва ли не выступили слезы на глазах. Он предложил такие дилеммы, которые были неразрешимы, хотя, он прав, я никогда бы не пожертвовала своей мамой ради кого бы то ни было. А та моя попытка застрелиться — он всегда будет её вспоминать? — Зачем ты всё время тычешь мне той моей выходкой? Я же говорила… — А ты не совершай того, за что потом не готова выслушивать упреки. А если всё-таки совершила, то терпи обсуждения этого столько, сколько понадобится, и не ной. — Я не ныла! — вздыбилась я. — Вот и умница, — он спрыгнул с лавочки и пошел к воде. Я слезла с неё и догнала его. — А у тебя никогда не бывает такого состояния, когда хочется поплакать? Уйти ото всех, спрятаться подальше. — Каждую ночь заворачиваюсь в одеяло и, грызя уголок подушки, заливаюсь горючими слезами, — он посмотрел мне в глаза и расплылся. — Ты себе это представляешь? — Представлю, чтобы испытать радость расплаты за твои деяния, — он нагнулся к гальке и, подняв камень, швырнул его далеко-далеко в пролив. Я проследила падение и далекий «бульк». — И всё же, ты чаще серьёзен, чем улыбчив. Признай, ты всё-таки несчастлив в этой своей роскошной жизни? — Веселый человек и счастливый человек — разные люди, — заметил он, взяв ещё один камушек. Я присоединилась, попытавшись кинуть дальше, чем он, но ничего не вышло. — Говорят, грусть появляется на лице того, кто понял жизнь. Но разве понять жизнь само по себе не счастье? Изображения Будды всегда с блаженной улыбкой, а христианских святых со скорбью. Какое разное понимание идеала, да? Мусульмане в этом смысле честнее, у них запрещено изображать что-либо. Их пример для подражания совершенно безлик, как и большинство его адептов, среди которых самое малое количество мировых гениев, деятелей культуры и изобретателей. Хотя на ранних стадиях были неплохие философы, алхимики и математики. — А ты что возводишь в идеал? — Это который недостижим? — Ах, ну да, я забыла, — хохотнула я, завертев в пальцах круглый, обточенный водой камень. — По всем здравым рассуждениям, в недостижимое лучше ставить то, чего достичь совсем не хочется. Пожалуй, изберу своим идеалом больного нищего, занимающегося альтруизмом. — Сегодня ты потратился на осуществление мечты одного мальчика в России, который сойдет с ума от радости, когда будет гонять с пультом и вертолетом по улице. — Так, осталось разориться и сломать ногу. Что-то слишком простой идеал я себе выбрал. — Тогда тебе в идеалы нужен кто-то вроде меня, чьи привычки и убеждения ты презираешь, особенно невинность. Кажется, её тебе уже точно не вернуть. — Ты меня совсем не слушаешь, — я остановилась, посмотрев на него. — Почему? — Потому что я сказал «то, чего достичь совсем не хочется», — его взгляд выжег румянец на моих щеках. — А я пока не определился, хочу ли я достигнуть чего-то по отношению к тебе, или нет. — Он выкинул последний взятый камень под ноги, не став его запускать куда подальше. — Пока что мне куда интереснее то, что ты сказала — возможность вернуть невинность. Я не о физической, а о душевной. В самом деле, можно ли избавиться от цинизма? Можно ли вернуть наивный взгляд на жизнь, если однажды понял, что к чему. И желательно без потери памяти и атрофии мозга. — А ты хотел бы? — Я смотрю на тебя и никак не пойму, с каким мировоззрением жить приятнее, с наивным или циничным? Если бы я убедился, что с наивным, наверное, захотел бы. Но пока нет, — он повернулся к горизонту. — Посмотрим на закат тут, или поедем домой? — Давай тут, — сняв шлепанцы, я подложила их под пятую точку и села, сунув ноги туда, где щекотал их край волны. — Только молча, ладно? Разговоры с тобой, как фитнес. Я устаю. — Давай помолчим, — согласился Джиён и, закурив, сел чуть в стороне, последовав моему примеру. Сел с подветренной от меня стороны, чтобы дым не летел ко мне. — Если с тобой ещё и помолчать есть о чем, то ты вообще прелесть, Даша. Не знаю, о чем мы молчали, и удовлетворил ли Джиёна смысл тишины, но мы даже домой вернулись, так и не возобновив беседы. Вечером стало прохладно и, войдя в особняк, прежде чем взяться за ужин, я поднялась к себе одеться потеплее. Я ещё не закончила смену наряда, поменяв лишь шорты на штаны, когда внизу позвонили в дверь. Я пошла спускаться, но хозяин дома опередил меня. В открытом проёме нарисовался Сынхён. Вот уж кого мне не хочется видеть! — Вечер добрый, — громко поздоровался он с другом, пожимая ему руку и, заметив меня, склонил голову. — Дама, и тебе доброго вечера. — Взаимно, — застыла я на лестнице, ожидая, будут ли какие-то распоряжения? — Ты угадал, когда заехать, — прикрыл за ним дверь Джиён. — Мы сами только что вернулись, мог бы нас не застать. — Ничего, я бы подождал, — зевнув, разулся Сынхен и медленно, как старик после оздоровительных процедур, добрел до дивана, на который тяжело опустился. — Не хочу сидеть дома. Давайте затусим? — Тут? — рядом с ним присел Дракон. — Не-е-е, — поморщил носом мужчина, тягуче отмахнувшись рукой. — В клубе каком-нибудь. В казино поиграем, — Джиён зыркнул на меня, и я замотала головой, хотя он ещё ничего не сказал. — Не обсуждается, Даша, — возразил он мне. — Поехали, или ты правда хочешь, чтобы я тебе изменил? — Сынхён посмотрел на него, потом на меня, потом опять на него. — Что за новости? — Да мы договорились, что эту неделю мы пара, — признался честно Джиён, не став разыгрывать этого своего товарища. — Представляешь, я не сплю со своей девушкой. Какой я терпеливый и воспитанный, да? — Изменяй, сколько хочешь, но в клуб никакой я не хочу! — подняла я восстание. Дракон, указав на меня пальцем, обратился к другу тающим от нежности голосом: — Нет, ты слышал, а? Ангел во плоти, даже на левак благословляет. — Слушай, я тоже хочу опробовать такие отношения, — восхищенно закивал Сынхен, оглядывая меня. — Даш, поехали, — без властности и приказывающей манеры промолвил Джиён. — Я Мино приглашу, — он повернулся ко второму мужчине. — Да, тут ещё один подводный камень: она как бы не меня любит, поэтому и закрывает глаза на моё плохое поведение. Но я, конечно, на её измены глаза закрывать не собираюсь. — Восторг, а можно к вам третьим? — с увлеченным видом полюбопытствовал Сынхен. Поняв, что начинается очередная их околесица и ерунда, я развернулась и пошла наверх. Нужно будет что-то — позовут, а остаться и ждать, когда меня уговорят ехать в клуб — нет уж!

Я дошла до шкафа и решила продолжить, на чем закончила: одеться чуть теплее. Скинув футболку и бюстгальтер, в котором не люблю ходить дома, я открыла дверцы, чтобы выбрать кофту.

— Даша, — я дернулась, прикрыв руками грудь. На пороге стоял Джиён. Я предпочла остаться к нему спиной, повернув лицо через плечо. — А постучаться? — Какой стучаться? Мы встречаемся. Не чужие друг другу люди, всё-таки. — В отличие от обычных своих шуток, эту он сказал без улыбки. Но я знала, что это ирония. — Дай я оденусь, пожалуйста. — В вечернее платье. Поехали в клубак. — Какой ещё клубак? — повторила я за ним, сдерживаясь, чтобы не развернуться. Хотя моя грудь не настолько велика, чтобы выпасть из ладоней, но всё же. — Ты же знаешь, я не люблю это! И Мино звать не надо, между мной и ним ничего не может быть, и я буду только скованнее и хуже себя чувствовать. — Хватит артачиться. Ты же знаешь, что я могу заставить поехать. Но есть оружие куда более страшное, — я заметила, что он приближается, и сжалась. Мне стало жутко от его леденеющего тона. Джиён подошел впритык к моей спине. — Я сейчас включу в себе милашество, и ты сдашься сама, — сказал он. Я вжалась в шкаф, не веря ушам. — Какое ещё милашество? — Занеся руку вверх, он щелкнул заколкой на моих волосах, и они рассыпались вниз, светлые, до талии, скользнув по голой коже. Пальцы Джиёна коснулись их осторожно, так, что сквозь пряди я чувствовала лопатками тепло кончиков этих пальцев. Дракон придвинулся ещё, убрав волосы в сторону, перебросив их вперед. Руки опустились невесомо на мои бока чуть ниже талии. — Моя бесценная девочка, ты же знаешь, что без тебя там будет скучно и одиноко. — Его уста не касались меня, но были слишком близко, шепча сзади. — Если тебе не трудно сделать мне хоть капельку приятно, пожалуйста, составь мне компанию. — Да, ты умеешь быть милым и обходительным, — признала я. — Ты каждой так говоришь? — Когда есть настроение. Это не тяжело — бывать галантным. — Зачем я тебе в клубе? — Незачем, ты права, — отпустил меня он и сделал шаг назад. — Я везде могу обойтись без всех. Потому что нет никого, кто хотел бы со мной быть везде, потому что нет никого, с кем я захотел бы быть всегда. Оставайся дома. — Развернувшись, он пошёл на выход. — Джиён! — Я не знаю, что именно меня проняло и заставило передумать. Что-то внутри меня даже сопротивлялось и не верило ему, говоря мне, что последние фразы — разыгранная сценка обещанного «милашества». И хотя это было не так уж и мило, но по воздействию на мою жалостливость явилось равнозначным. — Я поеду.

Драконьи откровения

И снова это красное платье. Зная теперь, что представляют собой ночные клубы, в которые ездят Сынхён и Джиён, я поняла, что то второе, длинное платье, в атмосферу не впишется. Но когда я оказалась в этой алой оболочке, обнажающей мои ноги, и взглянула на себя в зеркало, то ощутила себя бледной молью. У меня не было косметики, и не было рядом Наташи, которая накрасила бы меня. Я, никогда не накладывавшая на себя столько макияжа до того дня, и не любящая его, всё же обладала кое-каким представлением о гармоничности внешнего вида и сочетаниях, чтобы понять, что лицо без помады, туши и теней на веках, или хотя бы контурного карандаша, к ярко-красному наряду не подходит совершенно. Не обуваясь, я пошла к Дракону поделиться своей проблемой. Шорохи присутствия Сынхёна слышались на первом этаже, а из комнаты Джиёна, из-за почти распахнутой двери, падал свет. Я всё же постучала о дверную коробку, не врываясь без приглашения. — Даша, ну мы же не чужие люди, — с насмешкой повторилось изнутри. Разумеется, не видя, он всё равно догадался, что это я пожаловала. Друг стучаться бы не стал, а больше никому тут взяться неоткуда. Я вошла, и Джиён показался из-за поворота, выправляя воротник черной рубашки. При движениях рук на запястьях бряцали серебряные браслеты. Внизу на нем были голубые джинсы. Нагнув голову вперед, чтобы расправить загнувшийся ворот и сзади, он посмотрел на меня исподлобья, так что под глазами пролегли тени, выдавшие на миг его возраст, усталость и что-то неуловимое, что-то безвременное и бездонное, но пустота это или перенасыщение содержимым — разобрать было невозможно. Я потянула подол вниз, потому что он всё время задирался, как казалось мне — до неприличия. — Меня в прошлый раз красила Наташа… я не знаю, насколько ужасно буду смотреться в клубе сегодня, но у меня нет косметики… Это некрасиво, да? — Джиён застыл на мгновение, окинув меня пронзительным взором. Улыбнулся. — Ты всё-таки нормальная. — Я взметнула брови выше, удивившись. К чему он это? — Ну, правда, почему же было не подумать о том, что у тебя нет косметики, пока мы находились в магазине? Зачем? Когда ходишь по бутикам, и тебе предлагают купить что угодно, разве же подумаешь, что у тебя что-то отсутствует? Нет. А вот когда надо собираться — тут же нате пожалуйста, — Джиён развеселился ещё сильнее. — Мы же девочки, мы не хотим думать наперед? — Я никуда не собиралась, когда мы были там, — пробубнила я. — Если бы ты ехала в клуб с настоящим бойфрендом — по всем пунктам — через час-два на тебе всё равно не осталось бы помады, и весь грим поплыл бы от духоты и… смазался бы, в общем. Но если тебе принципиально, давай заедем в любой салон по пути, и тебе сделают профессионально-вечерний мэйк-ап. — Нет, мне не принципиально, я на твоё мнение полагалась. Если я играю роль твоей девушки, то тебе решать, как мне выглядеть, — потупилась я, опустив взор в пол. — Если мне решать, — Джиён подошёл, положив руку на выключатель. — То меня всё устраивает. Поехали, — щелкнул он свет, и я вышла, чтобы натянуть те жутко неудобные туфли на шпильках и отправиться в место, которое меня не прельщало, но которое необходимо было посетить. Зачем и для чего? Боюсь, ответ на этот вопрос я смогу дать нескоро, когда-нибудь, когда осознаю, что же дала мне поездка и какой в ней был смысл. Заняв vip-кабинку, я, Джиён и Сынхён не оказались в изоляции. К ним то и дело подходили знакомые, друзья, они присаживались и болтали, вставали, уходили, приходили новые, мужчины и девушки, старше и моложе, с наполненными бокалами или сигаретами в руках, азиаты и европейцы, люди тех национальностей, которые я затруднюсь определить расово, что-то вроде индусов или филиппинцев, не знаю. Я вжалась в угол, по одну сторону оградившись ото всех Драконом, а по другую сумочкой, так что ко мне никто не подсел. Да я была им и не нужна, и неизвестна, хотя двоим или троим Джиён успел представить меня, как «свою спутницу». После этого заявления я ловила на себе любопытные и нескромные взгляды. Спиртное, как обычно, лилось щедро, но меня они больше не уговорят присоединиться. Тем более, у меня пост. Пост — это святое, как и вся обрядовая часть религии. Она дисциплинирует, и падение духа начинается в тот момент, когда мы перестаём соблюдать правила. В кабинке со временем стало так накурено, что я, предупредив Джиёна, вышла пройтись, в поисках не задымленных мест. Клуб был не тем, что предыдущий, здесь я ещё не очень ориентировалась. Танцпол не был отделен глухой стеной, и когда я выныривала из нашего укрытия, то шла на уровне с ним, отделенная невысокой оградой площадки, полукругом обводившей зал, где тряслась под музыку людская масса, и заканчивавшаяся таким же полукруглым, но выгнутым в другую сторону, баром. Куда было идти? Я сходила до уборных, докуда ритмы и грохот доносились, ничуть не приглушаясь. Со свежим от мощных кондиционеров воздухом, туалеты однако не были тем уголком, где отдохнула бы моя голова. Её всё равно хотелось сунуть в какой-нибудь вакуум без долбёжки чуждой мне музыки. Все эти бьющие и скрипящие звуки никак не вдохновляли на танцы, и я не понимала, как на это решается такое количество пришедших. Хотя, если приглядеться к их хмельному состоянию, то становилось ясно, что же именно заводит и делает вечер радостным. Горло першило от дыма, которого я наглоталась, захотелось холодной воды, и я двинулась к бару. Бармены не были корейцами, я и поначалу растерялась, получится ли им объяснить, что мне надо? Но вспомнив на английском слова «холодный» и «вода», я увереннее продефилировала до стойки и, забравшись на высокий стул, прокричала их, как можно разборчивее. Улыбаясь, мужчина кивнул мне, что понял и, когда поставил передо мной стакан, где кристально-прозрачным столбом пребывала вода, в которой плавало равноценное ей количество льда, сказал «два доллара», уточнив на пальцах, и всё так же сияя. Посмотрев на стакан с водой, я вдруг осознала, что денег при себе не имею. Стало жутко неудобно. Господи, как я не додумалась попросить у Джиёна хоть немного? «Попросить»! В какое же низкое положение он меня загонял, что я должна вечно просить, упрашивать, умолять… Впрочем, я ощущала себя почему-то берущей взаймы должницей. Словно расплачиваться мне каким-либо образом придётся. Потому и не хотелось, наверное, наращивать кредит. Я уже начала поднимать руку, чтобы отказаться от воды и извиниться, когда рядом со мной сел Джиён и, кивнув бармену на меня, сказал «это со мной». Вопрос снялся сам собой. Никакой оплаты не требуется, всё записывают на счет Дракона, а уж как он расплачивается — я понятия не имею. И расплачивается ли? — Я глазам своим было не поверил, что ты пошла к бару, — ухмыльнулся Джиён, себе попросив порцию джина с тоником. — Но ты, как всегда, верна себе. Пить так и не будешь? — Я же говорила — не могу сейчас. — Нам пришлось слегка наклониться по направлению друг к другу, чтобы не орать. — Жарко? — Да, и накурено. Мне нехорошо от дыма, — призналась я, залакав, как забегавшаяся собака, воду. Джиён взял поданный ему стакан и развернулся лицом к танцполу, замолчав. Я повторила его жест и тоже посмотрела на толпу. Композиция, такое ощущение, никогда не заканчивалась, и была всего одна, но если прислушаться тщательнее, то кое-какие перепады заметить можно было. И всё же это было так неинтересно и примитивно после тех, хотя бы, школьных вечеринок, которые я помнила из ранней юности. Песня от песни отличалась не только музыкой и текстом, но между ними ещё и паузы были, а ещё были медленные композиции, под которые можно было пригласить кого-нибудь. Меня всего однажды приглашал одноклассник, в восьмом классе (а нет, ещё же был выпускной!), а я сама этого никогда не делала, но мои ровесницы пользовались большей популярностью, и сами были куда активнее меня. — Джиён, скажи, для чего ты приезжаешь в клубы? — спросила я у него, и он задумался, не глядя на меня, продолжая с прищуром изучать тряску океана живых тел. Мне на секунду показалось, что он представляет, как они все закидываются в мясорубку и превращаются в фарш, такой у него был взгляд. Не злой, нет, скорее шеф-поварский, сочиняющий, как лучше использовать и приготовить. — Когда как… иногда совмещаю с делами, иногда просто отдыхаю. — Разве тут можно отдохнуть? Голова раскалывается, в глазах рябит. Да после такого отдыха нужно отлеживаться, — смущенно посмеялась я, отставив опустевший стакан. Джиён соизволил повернуть ко мне лицо. — В тишине и покое не всегда получается найти то, что находишь в шуме и толчее. Например, отключиться и не думать ни о чем. К сожалению, я не знаток дзен-буддизма и йоги, и в медитацию погружаться не умею, а от мыслей порой отвлечься хочется. И вся эта мишура переключает лучше, чем уединение на сонном побережье. — Тебе тут не скучно? — Лично мне — да. Я не выдержала бы регулярно посещать такие заведения, и будь моя воля, уехала бы отсюда через полчаса после прибытия. — А почему здесь должно быть скучнее, чем в одиночестве дома? — Он заказал вторую порцию и кивнул мне подбородком на тусовку. — Ты утверждаешь, что любишь ближних своих, однако стремишься держаться подальше от людских скопищ; выпившие и глупые, собравшиеся для того, чтобы найти кого-нибудь, с кем спариться, они тебе неприятны, и ты неуютно чувствуешь себя среди них. Ты хочешь видеть только тех людей, которые правильные, чтобы любить их? Или ты вообще любишь выдуманных, каких-то таких, которых не существует, о которых повествует Ветхий Завет, безгрешных. Кстати о нем, ты хорошо знаешь, что он называет праведностью? Праведный Авраам, который отказался от своей жены Сары, назвав сестрой и отдав фараону, чтобы не отхватить от египтян и получить обеспечение при дворе, а позже согласившийся принести в жертву родного сына. Праведный Моисей, который собрал армию и истребил племя своей жены, которое его приютило и кормило после исхода из Египта лишь за то, что они поклонялись другому Богу. Хорошая плата за гостеприимство, а? Но нет, все помнят только о том, что он получил заповеди! А праведный человек Ной, которого Бог предупредил о потопе, чтобы спасти его праведную семью? Он попытался спасти других людей? Он попытался вразумить их, предупредить? Да он кайфанул, почувствовав свою избранность, стоило представить, что останется чуть ли ни единственным человеком на земле. Но это всё отступление, вернёмся к твоей любви к людям. Так кого же ты любишь? Прихожан церкви, студентов в вузах, деревенских благочестивых тружеников и городских интеллигентов. Но вот же их оборотная сторона, вот те же люди, только в том своём проявлении, которое их раскрывает лучше. Это ведь тот момент, ради которого они учатся и работают, создают вид добропорядочных граждан. На самом деле они зарабатывают и добиваются чего-то, чтобы потом позволять себе всё это и тому подобное: танцы до упада, выпивку, плохо вспоминающиеся от перепития ночи, заграничные приключения (а путешествует большинство в такие места только по той причине, что в незнакомых местах можно ослабить поводок и оторваться так, как хочется, не будучи скомпрометированными перед знакомыми), доступность новых партнеров, свежие ощущения, наркотики ли это или нудистский пляж — не важно. Ты полюби их такими, добровольно окунающимися во все тяжкие.

— Но ты ведь их не любишь никакими… — произнесла я, силясь понять, а ему-то в чем удовольствие присутствовать тут?

— Не люблю, — согласился он. — Но мне нравится наблюдать за ними. Возможно, ты слышала выражение о том, что если хочешь изменить мир — начать надо с себя? — я кивнула. — Так вот, мне кажется, ещё можно сказать, что если хочешь понять себя — пойми этот мир для начала, — Джиён провел большим пальцем по губе, вытерев с неё соскользнувшую каплю джина с тоником. — И ночные клубы — одни из лучших исследовательских лабораторий.

— Ты хочешь сказать, что не понимаешь себя?

— Иногда я способен в этом усомниться. Сомнение — одно из лучших качеств, позволяющих оставаться здравомыслящим. Когда нас настигает стопроцентная уверенность в чем-либо — мы становимся слепы, тупы и глухи.

— Или спокойны. Каждый хочет дойти до чего-то такого, в чем обретет уверенность, почему нет? — мы с Джиёном переглянулись. Он ждал, что ещё я скажу по этому поводу. — Не потому ли все так ищут любви? Любящий человек надежен, как каменная стена. — Каменные стены имеют свойство ветшать и обрушиваться, как и любовь. Так что в любящем человеке надежно всё, кроме самой любви, которая непредсказуемо и внезапно может оборваться в любой момент. — И снова мне нечего было возразить. Я замечала, что когда исчерпываю аргументы, это печалит в большей степени Джиёна, чем меня. Я всего лишь расстраивалась, а он огорчался, пусть и незаметно. Возможно, ещё неделю назад я этого бы не разглядела, но после ежедневного общения с ним начинаешь видеть чуть больше. Не потому ли он никого к себе не подпускал, что всё-таки не был непроницаемым и непобедимым? — И что же, — отвлеклась я от зашедшей в тупик беседы. — Эти просиживания в клубах уже помогли тебе как-то в самопознании? Или пока эксперимент безрезультатен? — Нет, знаешь, когда забывается, для чего вся эта власть и зачем она мне нужна, зачем я добился миллиардов и статуса, то посещение всей этой челяди напоминает, как хорошо, что у меня это всё есть, и я тот, кто есть, а не среди них, где-нибудь вон там, один из намасленных гламурных придурков, который фотографируется с подругами-губы-из-силикона на свой последней модели айфон, чтобы выложить в инстаграм и считать, что он король жизни. А я сижу тут скромненько и думаю, настолько ли меня раздражают подобные ему педиковатые мажоры, чтобы велеть продать в сексуальное рабство какому-нибудь олигарху-пидорасу, или достаточно будет пристрелить его, чтоб не мозолил мне глаза своим насоляренным рылом. — То есть… ты вот так вот… просто из-за того, что тебе что-то не нравится, можешь приказать убить человека, который ни в чем не провинился? А вдруг он добрый и хороший?! — ужаснулась я. Но всё равно посмотрела на того парня, о котором он говорил. Бесперебойно наблюдать за кем-то в толпе было трудно, головы выныривали и прятались обратно, но я разглядела типа, который, если честно, внешне и мне не импонировал, как и его спутницы. Такие же шоколадные от искусственного загара, губы, действительно, были накаченными и слишком вульгарными, платья почти ничего не прикрывали, ну а манеры… трудно судить с расстояния, но, конечно, почему-то вот такой внешний облик подсознательно не воспринимается соотносимым с умом, добротой и благородством. Я повернулась и столкнулась с насмешливым взглядом Дракона, прочитавшим на моём лице неприязнь к тому трио. — Добрые и хорошие, да? — Как бы они не выглядели — это не повод убивать! — Значит, сексуальное рабство, — подытожил Джиён и закурил. — Нет! — возмутилась я. — Защитница сирых и убогих, прекращай жалеть хотя бы убогих по собственному желанию. — Он слез со стула. — Пошли обратно, а то нас потеряют. — Я не смогла возражать дальше, потому что ничего не слушая, Джиён пошел к кабинке, и мои протесты остались при мне. В кабинке музыка звучала тише, и хотя бы это подействовало на меня благотворно, но смог стоял тот ещё, так что можно было повесить не только топор, но и растянуть бельевые веревки, чтобы развесить всё, что захочется, плотность дыма выдержит. Рядом с так и не добравшимся до казино Сынхёном сидел какой-то мужчина, а по бокам от них две девицы, чьи наряды, блестящие от пайеток, как в каком-то кордебалете, были ужасающе сексуальными. Девушки были красивы, но их развратный смех и бесстыдные руки, поглаживающие колени мужчин, выдавали если не профессиональных путан, то давно вставших на тропу аматеров интимных утех. Опустив взор в поиске оставленного перед уходом сока, я нашла его, но, вспомнив «розыгрыш» Сынхёна, не взялась его допивать. Мне и присаживаться не хотелось в такой компании, но Джиён подтолкнул меня в мой уголок, и я всё-таки села. Продолжая смотреть на сок, я заметила что-то неладное краем глаз, и повела ими следом за творящимся на столе, рядом. Расчистив перед собой пространство и отодвинув всю стеклянную посуду, Сынхён высыпал какой-то белый порошок и, достав кредитку, стал выводить из порошка тонкие дорожки. Мне быстро всё стало ясно. Округлив ошарашенные глазищи, я посмотрела на Джиёна, взявшего маленький пакетик с таким же порошком у третьего мужчины. — Джиён! — ахнула я, видя, как он распаковывает целлофан, стремясь к содержимому. Он отвлекся, кивнув мне «что?». — Ты… ты что, будешь принимать наркотики?! — А я разве не говорил, что употребляю их? По-моему, говорил. — Я захлопала ртом, не в состоянии высказать всё, что думаю. Дракон тем временем насыпал маленькую белую горку, и тоже полез в карман за пластиковой карточкой. — Это кокаин высшего сорта, Даша, он не вызывает привыкания. Ты можешь считать меня наркоманом — твоё дело. Я балуюсь этим от силы раз в месяц, или даже реже. Я не дурею с этого, так что опасным не стану. — Тогда зачем тебе это вообще?! — Он поднимает настроение, дарит чувство эйфории. — Ты же говорил, что тебе не скучно, так зачем поднимать настроение? — Ну… оно поднимается от удовольствия. Это как от секса. Им же занимаются не потому, что скучно, а потому, что хочется. И разве считают наркоманом человека, который занимается сексом регулярно? — Даже если я сейчас не могу объяснить, почему это плохо, я не перестану считать это отвратительным, — сказала я, посмотрев, как Сынхён вдыхает кокаин через маленькую трубочку. Это было гадко, неприятно, аморально, нездорово, падше. Как на каком-то кругу ада, где резвятся черти. Гортанный смех девушек показался мне каркающим, мужчины душевнобольными, стены давящими. — Я хочу уйти, — заявила я, и Джиён замер, прежде чем вдохнуть первую порцию. — Куда? — Куда угодно. Мне не нравится, ничего не нравится. — Прищурившись, он хмыкнул, с неким сожалением проведя языком под верхней губой. — А ведь ты намеревалась быть со мной везде, попытаться понять меня, посмотреть мой мир, с моей стороны, моими глазами. Но продолжаешь отвергать всё, хотя тебя никто не заставляет участвовать. Я не хочу сейчас домой, и намерен остаться, — отвернувшись, он ловко скользнул по кокаину трубочкой, вдыхая одной ноздрёй. Белая пыль исчезла со столешницы, перекочевав вовнутрь Дракона. Если бы мне было куда идти, или у меня были бы деньги — я бы всё равно ушла, но я была в безвыходном положении. Зря я отказалась от предложения пригласить сюда же Мино. С ним я могла бы испариться из клуба. Девушки и Сынхён с мужчиной переговаривались на английском, так что я не могла понять, о чем речь, но судя по появившимся жестам, Сынхён предложил попробовать наркотики своей соседке, а она, не то кокетничая, не то и в правду никогда раньше не пробовав этого, отказывалась, кривляясь достаточно соблазнительно и достоверно для мужчин. Однако друг Джиёна не хотел от неё отставать и, выдув уже три дорожки, упорно уговаривал, заверяя, видимо, что это не трудно и здорово. Какого рода блаженство дарит кокаин? Меня не тянуло попробовать, я хотела понять Джиёна, пока совершенно не изменившегося, но приникнувшего ко второй белой линии. Соседка Сынхёна, как я заметила, с большим удовольствием бы принялась за другой источник наслаждений, названный Драконом — секс, но когда она слишком сильно приникала к Сынхёну, он как-то подергивался и, словно невзначай, отстранялся. Её руки с себя он убирал вежливо и почти незаметно, а когда её губы пытались прошептать ему что-то прямо в ухо, он разворачивался к ней лицом и говорил глаза в глаза. При этом всём вид его был столь участливым и готовым к грехопадению, что ни одна женщина бы не заподозрила, что с ней не хотят иметь дела. Хочет он или не хочет всё-таки, до конца не могла понять и я. Новый взрыв смеха вывел меня из раздумий. Джиён обратился к другу на корейском: — Что она такого сказала? — Спросила, нет ли менее глупого способа попробовать эту штуку? Я сказал, что кокаин проникает через слизистую, и у нас возникла дилемма — через какую же другую слизистую ему можно позволить проникнуть внутрь? — А что, так много вариантов? — засмеялся Джиён. Я не совсем поняла их иронии. Сынхён вернулся к собеседнице, которой сообщил что-то своим басистым приглушенным голосом. Её глаза загорелись ярче, так что она вся будто бы запылала каким-то потаённым ядром. Они переговорили о чем-то с энтузиазмом, после чего мужчина подал ей руку и, не вставая сам, вывел перед собой, поставив между своими коленями и столиком. Девушка сказала о чем-то подруге, та тоже развеселилась и хлопнула в ладони. Я продолжала ничего не понимать, а Джиён продолжал не очень интересоваться происходящим. Снизу вверх посмотрев на стоявшую перед ним особу, Сынхён медленно поднял руки и, взявшись за подол короткого платья, повел его вверх со скоростью выбирающейся из старой кожи змеи. У меня ком образовался в горле. Мне нечего было сказать на то, что передо мной пытаются раздеть девушку, которая оказалась под платьем в ничего не прикрывающих толком голубеньких стрингах, открывших взорам всех присутствующих подтянутые упругие ягодицы, но при этом смеющуюся и, без стыда и смущения, жадно смотрящую в ответ на Сынхёна. Застыв на один короткий взгляд, мужчина опустил глаза и, так же плавно, потянул трусики вниз. Я вжалась в спинку, забыв о том, кто я, где я, желая закрыть веки и появиться далеко-далеко отсюда, но я осознавала, что даже закрыв их, буду продолжать находиться рядом с этим распутством, блудом и пороком. Трусики упали вниз и Сынхён, облизнув два пальца едва высунутым кончиком языка, словно не хотел, чтобы его кто-то видел, провел смоченными пальцами по кокаину, после чего я пыталась заставить себя отвернуться, но всё равно уже понимала, что произойдёт. Рука скользнула между ног девушки, и пальцы оказались в самом вверху, просунутые между половыми губами, коснувшиеся той самой слизистой, которая послужит проводницей наркотика в кровь. Обнаженная бесстыдница простонала, когда пальцы Сынхёна вошли до конца. Подскочив, я наконец-то взяла себя в руки, чтобы покинуть эту извращенную конуру. Меня поймали за руку. Я обернулась на сделавшего это Джиёна. — Куда ты? — Я же королева Сингапура до конца недели, или ты забыл?! — крикнула я. — Куда хочу — туда и пойду! — вырвав свою руку из его, я выбежала прочь, не останавливаясь, пока не пересекла границу клуба и не оказалась на улице. Шумная от нескончаемого потока уходящих и приходящих в ночное заведение, она ни чем не привела мои мысли в порядок, пестрящая огнями, жужжащая такси, гудящая голосами и хохотом. Куда идти? Некуда. Мне совершенно некуда и не к кому идти, у меня нет ни копейки, вернее, ни цента в кармане, да и кармана нет. Сумочку я забыла рядом с Джиёном, да там и не было ничего, кроме расчески и гигиенических средств. Плевать! Я просто пойду прямо, подальше отсюда. Сингапур — одно из самых безопасных мест мира, здесь нет преступности, и никогда ничего не происходит, противоречащее закону. Так повествуют официальные сообщения статистики и проспекты туристических фирм. Но было здесь и то, о чем никто не знал — логово Дракона, вершащего судьбы жителей города-государства по своему усмотрению. Так что самое страшное, что могло случиться — вы могли бы попасть в его лапы. А я и так была в них, так что же мне терять? Разувшись, я взяла в руку по туфле, и пошла по тротуару, уводящему подальше от дороги. Хочу отсутствия звуков, открытого неба и никаких людей. Никаких людей. Боже мой, неужели Джиён прав, и я не люблю их вовсе? Что они делали мне плохого сейчас? Ничего. Но я не смогла смотреть на них, не выдержала. Почему? Потому что меня тошнит от этого разврата? Да, это так, но им-то хорошо, и они не только мне, но и никому вреда не причиняют, разве что сами себе наркотиками, но Джиён сказал, что качественный кокаин не вызывает привыкания… Выходит, люди расслабились, по своей воле и взаимности получали удовольствие, а мне это стало противным? Мне не нравится смотреть на беззаботных и радующихся людей? Я предпочитаю скорбящих паломников и плачущих молящихся? Джиён снова прав, что в христианской эстетике идеалом считается трагизм и муки, поэтому я не воспринимаю, как добро, ничего, что веселило бы и радовало? Но если так задуматься, то в этом есть большая доля истины. В каком месте в христианстве смех и радость? Большинство праздников предвещают или заканчивают посты, означающие отказ от телесных наслаждений, или это какие-то даты, в которые нужно вспоминать усопших, ставить им свечи, посещать кладбища… Культ смерти. А Масленица? Масленица — пережиток язычества, отец всегда осуждал это сжигание чучела и пьяные хороводы вокруг него. Неужели всё, что можно припомнить радостного, противоречит моей религии? Нет, не может быть, не может! А что Джиён сказал о праведниках? Ведь это чистая правда. Библия называет лучшими и чистейшими тех патриархов, которые совершили больше преступлений, чем обычный, рядовой грешник, евший колбасу в Страстную пятницу. Нет, должно быть другое объяснение моего отторжения по отношению к этим взрослым забавам. В них не было истинного счастья. Не было и всё, хоть что вы со мной делайте. Я не чувствую его. Они пьют, чтобы забыться, трахаются, чтобы отвлечься от отсутствия любви, принимают наркотики, потому что их уже ничто не привлекает естественным образом, а эта химия хоть как-то раззадоривает уставшие и поизносившиеся души. Или я снова видела то, что хочу видеть, а не то, что есть на самом деле? Джиён сказал, что я навязываю, а не пытаюсь понять. А если эти люди счастливы по-своему, а я их осуждаю просто потому, что считаю иначе? Могу ли я заблуждаться? Могу. Не найдя ни единой лавочки, я села возле какого-то высокого бордюра в безлюдном переулке, спрятавшись за кустом от света фонарей, и заплакала. Какими словами я стала думать! «Трахаются»! Мало этого, через раз я себя ловлю на том, что мыслю на корейском языке. До чего ещё я дойду в этом Сингапуре? А что, если я уже проиграла, если моя душа уже черная и грязная, насмотревшаяся всего этого? Разве могу я считаться наивной и невинной? Плач усиливался от того, что я запутывалась всё дальше, всё глубже, всё безвозвратнее. Тэян и Мино предупреждали — не связывайся с Драконом, не играй! Я думала, что всё будет как-то понятно, что ему не удастся вселить в меня никаких темных мыслей и он, как будто бы, никогда ни на чем не настаивал, никогда радикально не отрицал моих заявлений, всегда обо всем рассуждал спокойно, и что же в итоге? Я словно крошусь на части, я распадаюсь, не в силах собрать себя заново правильно, чтобы получилась я, та, которая и была, со своим мнением и принципами, где они? Что собой представляют? Я хочу обратно, к маме и папе, которым я верю, которые знают ту истину, что нужна мне, у которых вообще есть истина, а у Джиёна её нет. И я не хочу ставить свою душу в игре с ним — это страшно, я не хочу её терять, потому что почувствовала лишь, как она немного ускользает, и мне уже сделалось жутко и дико, но на этот раз утопиться или повеситься в голову не приходит. Теперь и в этом не видится смысла. А в чем он тогда есть вообще? — Домой поедем? — я подняла зареванные очи на Джиёна, стоявшего рядом, сунув руки в узкие карманы джинсов, так что плечи выдались вперед. — Мой дом — в России! — громко, но не совсем четко из-за гундосости, вызванной слезами, заявила я. — Хорошо, а в наш особняк ты поедешь? — Он твой, а не наш! Тут ничего моего нет, всё, что есть у меня моего — это душа и девственность, прошу тебя, оставь их мне и уйди! Оставь меня, отпусти, я хочу сохранить их, понимаешь? У меня ничего больше нет! — Тебя так шокировало поведение Сынхёна? Или употребление наркотиков? — Он сел на корточки напротив. — Я не могу находиться среди этого всего… мне нехорошо! Да, ты умнее меня, знаешь больше слов и аргументов, да, я дурочка, которая не в силах объяснить, почему что-то кажется ей неправильным, но от этого в моём сердце не родится понимание всех этих пакостей, от того, что ты приведешь мне подтверждения, пусть даже научные, того, что это всё прекрасно и нравственно, вот тут, — я постучала по груди слева. — Я знаю, что это плохо, и не смирюсь с тем, что меня заставляют воспринимать это, как норму! — Даша… — он протянул ко мне руку — я увильнула, отстранившись в зелень куста и плюхнувшись на попу. Он остановил движение, убрал руку. — Что ещё? Как ты нашёл меня? — Тут повсюду камеры, — задрав голову, он потыкал пальцем на столбы и углы домов. — Не составляло труда. — Достав зажигалку, он повертел её и спрятал обратно. Мы встретились взглядами, его невозмутимым и безмятежным, холодным, но опасным, как свинец, заряженный порохом, и моим голубым и растерянным, мокрым и выжатым. Мне захотелось отмотать время обратно, чтобы успеть успокоиться или и не расстраиваться. Я не хотела, чтобы этот человек видел мою слабость. — Ты такое хрупкое создание… иногда хочется тебя сохранить в таком виде, как редкий древний экспонат, чтобы не разрушилась, а иногда просыпается дьявольское желание изменить, переделать, обновить по-своему. Как короли-завоеватели прежних времен, захватывали дворцы поверженных соперников, и переделывали внутри всё под себя. Внутри и под себя… что-то говорит мне сейчас, что я хочу секса, но я не могу разобрать, чей это голос — мой или кокаина? Или алкоголя? Поэтому я ничего не буду предпринимать. — Я не хочу говорить с тобой. Ты меня пугаешь. — Джиён улыбнулся. — Неужели? Снова? — Я думала… думала, когда ты предложил мне неделю партнерства, что не только я буду пытаться тебя понять, но и ты постараешься исправиться… но ты не просто играешь по своим правилам. Ты заставляешь играть меня, а сам не участвуешь. Ты даже не попытался. Опять эти клубы, курение, выпивка, наркотики… почему? Зачем? На тебя так влияет Сынхён? Не думаю, ты и без него бы совершал это всё. — Сынхён… — задумчиво выдохнул Джиён. Приподнявшись, он переместился ко мне под бок, развернувшись лицом туда же, куда смотрела я — в полуглухой торец какого-то здания. — Он был женат — можешь себе представить? — я удивленно распахнула глаза. Дракон покивал, не смотря на меня. — Да-да, это чистая правда. — И что же случилось? Она ушла от него, не выдержав этого беспутства и психоза? — Он похоронил её три года назад, — Джиён сказал это так ровно, что от этого повеяло ещё большим холодом. Я задрожала, силясь не заплакать опять, хотя отчего теперь — не понимала. — Они были женаты не больше четырех лет. Вторая половина брака омрачилась тем, что у неё нашли рак. Так уж вышло, что никто не застрахован. Хочешь узнать, была ли она такой, как мы? Ни черта подобного. Она чуть-чуть не дотягивала до тебя по своей святости. Вся такая набожная и правильная, непьющая и вообще… Сынхён потратил почти все свои деньги, чтобы найти лекарство, хоть что-нибудь, что спасло бы её от неминуемой смерти. Однажды ему посоветовали одного старца в Тибете, говорили, что он вылечивает и куда более сложные случаи. Сынхён видел этих людей, которые исцелились, когда надежды уже не было. Он повез супругу к нему. Народная медицина оказалась простой и незатейливой: спиртовые настойки, и употребление наркотических средств. Представляешь? Я сам удивился, когда узнал, что некоторая дурь предотвращает развитие раковых клеток. Что нас не убивает — делает сильнее… да уж. Ты догадываешься, чем всё кончилось? Жена Сынхёна послала на все четыре стороны эти «нечестивые» методы, потому что она «не наркоманка» и «не алкоголичка». «Лучше умереть достойно» — сказала она и через пару месяцев мы стояли и смотрели на опускаемый в землю гроб. «Если весь смысл в том, чтобы достойно умереть, — сказал Сынхён в тот день. — То нужно хотя бы недостойно пожить», — Джиён вновь достал зажигалку, и даже сигареты, но повертев их с минуту, отложил. Мы молчали. И ещё, и ещё. И ещё. Он вдруг ухмыльнулся. — Нет, я заправляюсь наркотиками не для профилактики онкологических заболеваний, я и до этого упарывался, и похлеще, чем теперь. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы объяснить Сынхёну, что дражайшая жена скончалась не по его вине, а по своей глупости. Может, он до конца и не поверил, не знаю, зачем лишний раз тревожить его раны? Они у него и так не спешат заживать. Возможно, ты заметила, что он обладает некоторыми странностями? Это всё не только наркотики — это всё прошлое… Он терпеть не может, когда его трогают какие-то другие женщины. Ты понимаешь, да, «другие»? Как будто та самая ещё в силах устроить сцену ревности! И всё же трахаться он как-то умудряется, напившись ли, или укурившись. Чудной тип, — Джиён посмеялся. — Но он мой близкий друг, Даша, и лучше ему быть таким, чем не вылезающим с кладбища вдовцом. — Мужчина встал. Я почувствовала, что слезы всё-таки лились заново. — Можешь думать, что я только что это придумал для очередного обмана, чтобы заманить тебя на темную сторону, надавить на жалость. Что я сочиняю душераздирающие истории, оправдывая то, что в твоём понимании грехи. Ты права в том, что никакие аргументы и доказательства, влияющие на разум, не могут повлиять на сердце и заставить его чувствовать симпатию к тому, что ты ненавидишь и презираешь. Чувства, возможно, более неизменны, чем наши мысли. Мы едем спать, в конце концов? — резко оборвал он ход своих рассуждений. Небо за его спиной светлело стремительно. — У всех есть печальные истории, выдающие их слабые места и то, что они способны любить — у всех! Неужели у тебя нет ни одной такой истории? — Мне не хотелось распространяться о том, что Сынхён рассказал мне про некоего друга-предателя. Вообще не хотелось пока говорить ни о чем, связанном с Сынхёном, отношение к которому во мне металось и не могло определиться. — Каких ты хочешь историй обо мне? О том, как я украл деньги у богатого старшеклассника, потому что моей семье два дня нечего было есть? Я успел их спрятать, прежде чем он с тремя своими друзьями вычислил меня. Они долго пинали меня, пока я не начал харкать кровью, хотя куда я спрятал деньги так и не сказал. Убивать ради этого они меня не решились. Или тебе рассказать о том, какими способами я дорос до таких высот? — Задрав рубашку, он указал мне на бледный розовый шрам под ребрами. — Я был шестеркой у одного мафиози в Сеуле. Была разборка между бандами, и когда противники стали наседать, я увидел, что один добрался до нашего босса. Я понял, что это шанс стать кем-то, или не стать никем. Я бросился и загородил его, убив нападающего, получив перо и попав в больницу. Этот старый кретин воспринял мой поступок как доказательство верности и нескончаемой преданности. Он сделал меня своей правой рукой, хотя я никогда не давал клятв и заверений, я ничего не обещал ему. Я просто прыгнул под нож, желая получить место под солнцем, а не собравшись умереть за него. И однажды эта правая рука всадила другой нож в него, переманив на свою сторону его людей. Веселые были времена… предательства и интриги, убийства и драки. Сколько было драк! А ты хочешь услышать о какой-то любви… не во всех историях должны быть одинаковые сюжеты или составляющие. Чья-то жизнь — любовный роман, а чья-то комикс от Марвела. Свою я бы хотел обнаружить на полке в разделе Философия или Религия, — Джиён протянул мне ладонь. Непробиваемый, не дрогнувший ни при одном слове ни одного повествования, вырвавшегося из него. Посомневавшись, я взялась за неё и поднялась. — Поехали уже, девочка, чью жизнь пишет Толстой, или кто там у вас ещё есть? — У нас два Толстых. У одного есть очень актуальное произведение «Хождение по мукам». Мне бы подошло. — Эх, Даша! — приобняв меня за плечо, он зашагал со мной в ногу. Без каблуков, я была с него ростом, может, на сантиметра два-три ниже. — Что ты пока знаешь о муках? Ни-че-го. — Выдав свою нетрезвость, он поцеловал меня в висок, словно поставив клеймо, как знак качества, или принадлежности, и отпустил. Я приотстала ненадолго, посмотрев ему в спину. Нет, кокаин вряд ли сильнее него, поэтому не может говорить за Джиёна и всё, что сказал он в эту ночь — сказал он сам, тщательно продумав и взвесив, потому что по-другому Дракон не умеет.

Злопамятность

Не хотелось выбираться из кровати. Я знала, что не заболела, но состояние было именно таким — разбитым, с плохим самочувствием. И всё шло изнутри. Прорвавшиеся слёзы, слабость на глазах у того, кто не должен был это видеть, подкосили меня. Что он теперь будет думать? Что Бог меня не поддерживает и молитвы меня не утешают? Или что и то, и другое несёт лишь рыдания и горести? Я должна была во что бы то ни стало убеждать его в том, что вера и христианская мораль даруют счастье и правильные решения, но заблудилась, запуталась. Почему же? Отец всегда говорил, что путается тот, кто врёт, а я никогда не обманывала, ни себя, ни Дракона. Я была честной и старалась во всем поступать по совести. И запутывал меня именно тот, кто играл и лгал, не обманываясь ни разу сам. Или Джиён тоже не врал? Я устала пытаться угадать, напрасно жду от него неприятностей, или не напрасно, где он лукавит, а где искренен? Если бы не Тэян с Мино, я бы и не заподозрила ничего подобного, но их предупреждения заставили задуматься, а задумавшись, я ощущала изредка нечто противоречивое и иллюзорное, но что? Жестокосердность и трезвомыслие Джиёна одинаково характерны для заядлых лицемеров и самых кристальных в своём благородстве правдорубов.

Следовало бы пойти приготовить завтрак. Часы показывали девять утра. А я кусала губы, сочиняя, как начать сегодняшний день так, чтобы вчерашнее и предыдущее нехорошее как будто бы забылось и исчезло. Ведь были же и приятные моменты, например покупка подарков моим братьям и сестрам, и прогулка по пляжу. И почти всё, что связывалось с Мино, было для меня приятным. Но главное всё же — Джиён. То, как я разрешу все проблемы с ним, определит мою дальнейшую судьбу. Нет сомнений, какие-то мошеннические действия он в отношении меня совершает. Все эти разговоры, показывание мне тех или иных неприглядных сторон жизни, всё это неспроста. Он будто подталкивает меня к чему-то, вытягивает из пассивного принятия моей судьбы. Как он тогда позабавился моему хлопку подносом об стол! А как ему нравилось, когда я неудержимо начинала доказывать свою точку зрения! Неужели Дракон пытается стравить меня с собой ради потехи? Я могла бы поспать подольше. Вряд ли Джиён уже поднялся, но мой организм пробудил меня толчком. Наверное, именно для того, чтобы я приготовилась к новым событиям, если они будут. Как предотвратить очередные сомнения и ощущение поражения? Должна ли моя душа сопротивляться, или всё же смирение, как одна из тех самых христианских моралей, принимает проигрыш безропотно, чем и превосходит бахвальство и тщеславие победителя? Я повздыхала, заворочавшись. А если перейти в атаку? Лучшая защита — это нападение. Но это из области военной стратегии, что ведет к насилию и противоречит моим православным убеждениям. Имею ли я право пользоваться методиками из чуждых мне сфер? Но Джиён-то себя в оружии точно не ограничивает. Итак, какие же у меня ближайшие цели? Заставить его самого играть в этом спектакле, который он устраивает. Как я вчера и заметила — он остался в стороне, затолкав меня на сцену, и наблюдает в сторонке, никак не приобщаясь к моим попыткам сотрудничества. Ну да, зачем ему? Это я от него завишу, а он ни от кого. Возможно ли заставить его зависеть? Как бы то ни было, надо бы стать более непредсказуемой, проявить себя как-нибудь, показывая, что я не сдалась и не разнюнилась. Я сильная. Поднявшись, натянув футболку и шорты, я вышла из комнаты и, набравшись смелости и духу, занесла руку над дверью спальни Джиёна, к которой подошла. Господи, я верю в то, что истинно праведных ты защитишь, тебе виднее, кого спасать, а Дракон, если задумал сотворить со мной злое, то сотворит в любом случае, как бы я себя ни вела, так ни значит ли это, что следует пробовать всё? Господи, поддержи меня, пожалуйста. Я убрала руку, передумав стучать и, взявшись за ручку, ворвалась в комнату Джиёна без приглашения. Шторы ещё с вечера не были задернуты, солнце отражалось ослепляющей яркостью на белизне постельного белья Джиёна, в котором он, зарытый лицом вниз, спя на животе, не обращал внимания на свет, но на шорох моего появления дернулся и моментально повернулся. Заспанные, ещё не до конца трезвые глаза щурились припухшими веками, волосы дыбились в разные стороны, худощавое тело смотрелось особенно тщедушным в пышных комках и сугробах одеяла, огромного, на всю исполинскую кровать, но сгрудившегося над елозившим, видимо, во сне Драконом. Я не смогла сдержать улыбки, хотя лицо его приняло злющее и недовольное выражение. Но в этих белых мятых холмах он походил на пегого сиротливого воробышка, а не главу азиатской мафии. Пытающиеся окончательно открыться глаза вопрошали о том, что я делаю тут и зачем? — Ну, не чужие же люди, — развела я руками, вместо извинений и оправданий, остановившись и не идя дальше. Застывший, он с минуту приходил в себя, оценивая моё появление и думая неизвестно о чем. Ему это не понравилось, я чувствовала. Джиёну было весело, пока всё шло по его планам, когда он высыпался и в выделенное время, в которое считал себя бодрым и отдохнувшим, начинал рассуждать о жизни, подготовленный, спокойный. А если я вот так, а? Я ждала, наорет он или выскажет что-то, заберет слова о «королевской неделе» обратно? Очень органично, но ему наверняка это стоило усилий, мужчина всё же вывел на губах сонную улыбку. — Девушки, с которыми я сплю, и те пытаются не беспокоить мой сон, кроткие, как мышки. А ты, не принося мне никакой физической радости, лишаешь простейшего удовольствия — выспаться. — Разве я всё ещё не королева? — я театрально поставила руки в бока, что мне было несвойственно, поэтому получилось как у той, кем я и являлась — неловкой и неотесанной провинциалки. Рисующейся перед приёмной комиссией в ГИТИС. — И чего желать изволите, ваше величество? — хмыкнул король, механически откинувшись на подушку, которую приподнял и прислонил к спинке кровати, после чего, так же не глядя, зашарил рукой по прикроватной тумбочке в поисках пачки сигарет. — Не кури. Это вредно, — твердо произнесла я, не выходя из позы. — Тебя заботит моё здоровье? — прекратила движение его рука, но не отдернулась. — Или это констатация факта? — Следуя твоей логике, власть королевы даруется ей повелителем, так как же она может не заботиться о нем? — Ах, вот оно что, — шире улыбнулся он. — А следуя твоей логике? — А следуя моей логике, ты должен перестать курить, чтобы мы играли честно. Я участвую в твоей жизни, а ты в моей. Либо ты перестраиваешься и пытаешься стать лучше, либо я отказываюсь от всяких договоренностей с тобой. — Ты ставишь мне условие? — озадачился Джиён игриво. — В ультимативном порядке, — подтвердила я. Проявленная вчера слабость повизгивала от радости, что мне удаётся так её камуфлировать. Я просто-таки на рожон полезла. Проведя какую-то перезагрузку в своём разуме, Джиён медленно убрал руку от сигарет. Вовсе этого не ожидавшая, я поборола внешние проявления удивления, но меня настиг фактически шок от его послушания. Или это предвестие чего-то грозного и недоброго? — Знаешь, когда передо мной выделываются, иногда я достаю пушку, — он постучал пальцем по поверхности тумбочки. — Она вот тут в ящике. Обычно люди притихают, трусят, извиняются или изменяют манеру поведения. Но с тех пор, как я вручил пистолет тебе, а ты направила его себе в рот и нажала на курок, я сомневаюсь, что с тобой такой способ воздействия прокатит. Я могу сам направить на тебя дуло, но предугадываю, что ты изречешь «стреляй» с гордым видом мученицы и, даже испугавшись, не подашь и вида. Поэтому мне не остаётся ничего, как позволить тебе продолжать. Ещё что-нибудь? — Свари нам кофе. — Пережив первую победу, я выбрала следование по тому же пути. Дорога шаткая, и если не заведу себя в топь или тупик, то могу нащупать верное дальнейшее направление. — Я? — Джиён захохотал, от веселья даже помотав головой. — Дай угадаю: а ты будешь критиковать его? — Правильно, — кивнула учительски я. — Что на тебя нашло сегодня? — Он расслабился только сейчас. Это выдало какое-то движение его плеч, или даже уголков глаз. Но до этих пор он собирался с мыслями, действительно выбитый мною из колеи. Я заметила это. — Ты пытаешься влезть мне в душу и испортить её. Я пришла к выводу, что имею право на ответные санкции. — А у меня есть душа? — напомнил о камне преткновения Дракон. — Найдём, — скрестила я руки на груди. — А если найдешь, ты думаешь, её будет куда портить? — В твоём случае портить — значит улучшать. Начнём с отказа от вредных привычек. — Во взгляде Джиёна проплыла бегущая строка вроде: «Брось, ты думаешь, что я серьёзно себя в чем-то ограничу из-за твоих капризов?». Но он ничего не сказал. — Помнишь, я сравнила твою постель с твоей душой? Ты никого в неё не пускаешь, она у тебя неприкосновенная. Так ты относишься и к своему чему-то там внутри. Назовем это сознанием, если тебе не нравится слово «душа». Но если бы ты был религиозным человеком, ты бы знал, насколько обрядовая и церемониальная часть влияет на что-то внутри, на восприятие, на мировоззрение. Поэтому мы и соблюдаем все правила: посты, традиции, моления, почитание икон. Внешние привычки укореняются, переходят во что-то большее. — Он непонимающе ждал, к чему я приду. Я и сама, не лучший оратор, чуть не сбилась с мысли и не потеряла нить, к чему вела. — Так вот, — сделав шаг, я тронулась и пошла к кровати Дракона. — Если ты отрицаешь, что внутри тебя что-то есть, то тебя не тронет моя попытка залезть туда, куда ты не хочешь, чтобы кто-либо залазил. — Занеся ногу, я поставила её на край постели. — Даша! — негромко успел ахнуть Джиён, подавшись корпусом вперед, но тут же взял себя в руки и опять застыл, в то время как я подтянула вторую ногу и, забравшись на белые простыни, прошлась по ним и предстала перед мужчиной. Вернее было бы сказать над ним, поскольку он сидел, задрав чуть голову, а я стояла, наклонив свою. Мы молча уставились друг другу в глаза. В памяти мелькнула сцена из клуба, когда Сынхён сидел почти так же и снизу вверх смотрел на девицу, что обнажалась его руками. Но я не она, я не собиралась раскидываться своими трусами. А Джиён, похоже, и не думал протягивать ко мне руки. — Что ты чувствуешь? — спросила я. Было в этом что-то невероятно приятное, смотреть на Джиёна сверху. Но даже с этого ракурса он не сделался неуверенным, подавленным или растерянным. Его небольшие губы и корейские глаза сдержано замерли. — Я не поверю, если ты скажешь, что ничего. Никогда не поверю. — Несколько секунд, пожалуй, мне хотелось скинуть тебя отсюда, — нашёл храбрость и совесть признать это Джиён. Уста дрогнули и ухмыльнулись, оставив взгляд холодным. — А теперь я скорее думаю о произошедшем, чем испытываю что-то. Со мной так всегда случается. Я едва успеваю ощутить, как слишком усилено начинаю мыслить. И ощущения уходят. — Он вытащил из-под края одеяла вторую подушку, которая в прошлый раз лежала на стуле возле кровати, прислонил её рядом со своей и похлопал возле себя. — Ну-ка, присядь. — Снова опешившая, что мои подвиги имеют мирный исход и не тянут за собой кровавые жертвы, я осторожно опустилась, размышляя, зачем мне садиться? Потому что ему не нравится быть снизу или есть другие причины? — Вот, ты забралась на мою постель, где никогда ещё ни одной бабы не валялось. И что же чувствуешь сама? — Я? Не знаю. Смущение, — огляделась я, впервые сидящая с мужчиной на ложе (тут же вспомнился Тэян и ужасные попытки клиентов в борделе, но о них хотелось забыть раз и навсегда, там были совсем не такие ситуации, связанные с кроватью, в какой я была сейчас). Джиён был в одних трусах, наверное. Под одеялом не видно. Но я хотя бы одетая, и это кое-как придаёт мне чувство огражденности. — Смущение? — полувопросом повторил Дракон, покрутив на языке слово. Загадочно-меланхоличная ухмылка прилила к его губам. — Даже не могу вспомнить, испытывал ли я когда-нибудь его. Возможно, когда первые раза два спал с женщинами. — Твой стыд истребила Наташа? — не растерялась я, ввернув известный мне факт из его прошлого. Глядя на неё можно было представить, что решившийся на какой-то роман с ней обязан стать отважным и смелым, или же и не начинать ухаживаний. И всё же, ухаживал ли Джиён и как вообще выглядели их отношения много лет назад? — Даже если бы на её месте была другая, всё равно я избавился бы от стыда, как избавляется всякий, приобщаясь к сексуальной жизни. Это раскрепощает, — он посмотрел на меня, промолчал о чем-то, и опять повернул лицо вперед. — Ты вписываешься на этом месте, — на этом месте… его любовницы? Он не дал надумать лишнего: — На белоснежном фоне абсолютная невинность. Ты первая, чьё присутствие не коробит меня, не рвет диссонансом. Впрочем, прежде я никого не примерял, так что откуда знать?.. А ещё неделю или две назад мне и ты бы тут, скорее всего, не понравилась, — я заинтригованно устроилась поудобнее. — Я говорил тебе вчера о покойной жене Сынхёна… она была до него непорочной, и соблюдала ну совершенно всё, что можно соблюдать, чтобы зваться благочестивой. Но я никогда не считал её образцом невинности. Не знаю, никогда раньше не видел девушек, которых мог бы назвать благородным словом «невинность», а оно именно благородное. Понимаешь, чаще вся эта поебень с их манерностью и целкостью идёт от глупости и незнания, а глупость и незнание уж никак не создают ореол святости и доблести. На Востоке святыми считают только мудрецов. Без неё — мудрости — святости нет, — Джиён обернулся ко мне. — В тебе появился характер. В тебе родилось что-то, что начало познавать. И осознавать. И такая ты мне нравишься куда больше. — И к чему это ведет? — насторожено полюбопытствовала я. — Ни к чему, я пытаюсь умаслить тебя комплиментами, чтобы ты приготовила завтрак, и не заставляла это делать меня, — шутливо и просительно воззрился он в мои глаза. Я засмеялась, сползя с подушки и улегшись вовсе. — Нет! Тебе нравится характер? Королева хочет кофе! — Он тоже почти смеялся, потешаясь над моей дешевой борзостью. Он потом может пристрелить меня или кинуть обратно Тэяну, чтобы меня насиловало стадо клиентов, но сверху всё видно, и в книгу судеб, возможно, запишется, как Джи-Драгон сварил кофе для смертной простушки из российской глубинки. Господи, неужели я стала самолюбивой, что для меня важно потешить гордыню? — Но курить я бросить не смогу по твоей указке. — Я думала, что ты сам всё решаешь в своей жизни. Или никотин сильнее тебя? Ты зависим? — Мне нравится курить! — заверил чистосердечно Джиён, приложив ладонь к груди. — Не кури до конца недели. — На тебя ночью высыпали мешок заносчивости? — И вылили бочку наглости. — Если я не буду курить до конца недели, то ты будешь со мной выпивать вино в течение этих дней. — Но у меня пост! — возмутилась я. — А у меня может пожизненный обет курения. И за пропуски в моей атеистической конторе мне прописывают кармические наказания, несчастья и беды. Смачнейшие пиздюля. В общем, я жутко грешу, проводя без сигареты хоть день. — Мы уставились друг на друга, пытаясь выиграть схватку глазами. Хотя нет, это я так восприняла, Джиён просто смотрел, слушая, что я скажу на его поправки. — Нет, я не могу нарушать то, что не нарушала никогда с детства… — Тогда я курю, — повернулся он к тумбочке и потянулся к зажигалке. — Нет! Ну так же не честно! — Почему? Ты сказала, что мы смешиваем наши жизни, обмениваясь, так сказать, культурно. Вернее, ты думаешь, наверное, что твоя культура обменивается с моим бескультурьем… — Я так не говорила! Я говорила, что ты умнее и образованнее меня. — Не путай цивилизованность и культурность. И то и другое содержит примерно одинаковый набор признаков, — Джиён улыбнулся. — Но я цивилизованный человек, а ты — культурный. Так вот. Если мы приобщаем каждый второго к тому образу жизни, к которому привыкли, то должны это делать в равной мере. Я не заставлял тебя участвовать, я тебе лишь показывал, но ты хочешь непосредственно задействовать меня, изменив мои привычки. Значит, меняй и свои. — Не грусть и печаль, а легкая разочарованность собой с их привкусом охватила меня. Как я могла повести себя столь бестактно с человеком, так тонко всё различающим и подмечающим? Он не погружал меня в действия, он показывал, а я, не добившаяся никаких результатов демонстрацией себя, как примера, пошла дальше и решила давить на него, чтобы он уже не только смотрел, но и «попробовал» быть правильным. А ведь сам он честно не заставлял и не принуждал, и даже не предлагал (разве что выпить) мне всё то, что делал сам. Джиён откинул одеяло и выбрался из-под него. В трусах вроде укороченных шорт, он прошаркал до столика с графином воды, почесывая правой рукой спину через левое плечо. Налив в стакан и отпив немного, он поставил его и обернулся ко мне. — Что ж, пойду варить кофе. Тебе в постель принести или спустишься? — А ты можешь принести? — Он сделал такую стойку, начав поджимать губы, что я замахала ладонью. — Я спущусь. — Даша, тебе, как и всем русским, вредно давать палец — ты сожрешь руку. — Я просто подумала… ты же умеешь играть в шахматы… Ведь в них у королевы больше прав, чем у короля. — Мне не пришлось делать уточнений по поводу названий фигур, поскольку мы с ним уже как-то обсуждали это. В корейских чанги есть слоны, генералы и пушки, и пусть суть игры та же, но названия-то другие. — Король всегда держится подальше ото всего, за спинами пешек, прячась, хотя без него и игры бы не было. Это очень напоминает тебя в твоём Сингапуре. Только на одну клеточку в любую сторону. А королева… она может делать всё, что угодно, ходить любым образом… Я рассуждаю по-западному, да? — перехватила я его скептический взгляд. — Ты рассуждаешь по-женски. Я не люблю шахматы. Там есть правила, и одно это отталкивает меня от любых подобных игр. В жизни слон может пойти, как конь, а конь может поползти, как пешка. Пешка может развернуться и ударить по своему королю, а королева может перейти от черных к белым, или от белых к черным. Это всё шахматы учитывать не учат, так зачем же такие игры? — Чтобы научить людей играть по правилам? — Ты ещё скажи, чтобы научить человека выигрывать, — мимолетно оскалился он, потерев подбородок на проверку наличия щетины. Она была незаметной. — Есть вещи, которые либо даны людям, либо не даны. Как можно научить играть по правилам? К этому можно неволить, заставляя следовать чему-то, но как только ты отпустишь поводок, несклонный к честности тип сразу же нарушит всё, что только можно. А победы? К ним либо есть способности, либо нет. А свобода? Тот, кто считает, что может потерять свободу или получить её от кого-то — раб по сути. Если ты свободен, то свободен всегда. — Но если я сейчас буду утверждать, что я свободна — это будет странно, как минимум. — А ты не чувствуешь себя свободной? — Джиён обвел перстом спальню, медленнее проведя в сторону окна, за которым стелился бирюзовый простор воды. — В большой и удобной кровати, сытой, одетой, посылающей меня на кухню, ты чувствуешь себя рабыней? В самом деле? — Я не нахожусь там, где хотела бы, я не могу вернуться к себе домой — это ли не рабство? — Постой, ты как-то говорила, что делать всё, что хочется — это беспредел. Беспредел — это не свобода, а превышение её. И сейчас говоришь, что не ощущаешь себя свободной лишь потому, что не можешь совершить того, что хочешь. Ты же утверждала, что потакать своим желаниям — плохо. Так что же, оказавшись в каких-то условиях, ты не можешь признать себя свободной лишь потому, что реальность не совпала с твоим желаемым идеальным представлением о ней? И это говорит человек, вещавший, что Богу виднее, кому, когда и где быть? Если же ты признаёшь, что тобой управляет Бог и ты везде лишь по его указанию, то о какой личной свободе вообще идёт речь? У тебя её никогда не было и не будет, а коли твой Бог распорядился тебе пребывать тут, то чувствуй себя здесь так же, как дома — по его воле ты была там, по его воле ты оказалась не там. — Тут я оказалась по твоей, а не его воле! — воспротивилась я. — Так что же, я всё-таки сильнее Бога? — расплылся Джиён. Видя, что лишил меня возможности контраргументации, замкнув сотый круг моей спорящей самой с собой логики, он развернулся и пошёл готовить завтрак. Я не разбиралась в кофе и была непритязательна в еде. Как я могла сказать хоть что-то толковое по поводу того, чем накрыл маленький столик на кухне Дракон? Он уселся напротив меня, взявшись за палочки. Посмотрел в мою сторону, взглядом показывая, что я должна произнести хоть какую-то обвинительную или критическую речь. — Я не в состоянии ругать еду, прости, — не оправдала я его надежд, и принялась её пробовать, убедившись, что ничего, что мне не понравилось бы, он не изобрел. — Но тебя я могу поругать — ты не умеешь готовить. Это просто из вредности, за то, что ты придирался ко мне. — Отпей кофе хотя бы, — предложил он. — Я вообще-то предпочитаю чай, — с издевкой заметила я. Он понял, что мой умысел был именно в этом. Я отказалась пить кофе вовсе, отодвинув чашечку. Хотя могла бы и выпить, мне было всё равно. Но он поднялся и поставил чайник, чтобы заварить чай. — На сегодня у нас никаких грандиозных планов? Признаться, мне не нравится таскаться среди людей и показушничать. Я бы предпочла остаться… — Если тебя ещё не удручило окончательно моё общество, то, может, покатаемся на яхте? — Я задумчиво облизала палочки от вареного риса с чем-то там в нем. — А в ней у тебя тоже ещё никто не валялся? — повторила я его выражение. — С ней я менее щепетилен. Там даже вечеринки бывают. — Меня не удручило твоё общество, — заверила я, возвращаясь к завтраку. — С тобой интересно разговаривать, тебя увлекательно слушать, у тебя есть чему научиться. Уверена, многие люди хотели бы получить совет кого-то, вроде тебя, порассуждать с тобой о жизни. — Пока грелась вода, он присел рядом, боком к столу, положив на него один локоть. — А знаешь почему? Потому что я богат. Потому что у меня есть власть. Смысл и значение слов имеют вес только в зависимости от того, в чьи уста они вложены. Все мои теории, мысли, всю мою демагогию вложи в монолог заштатного школьного учителя. Над ним посмеются, как над преподавателем пустых звуков. Пусть эти слова произнесёт инженер или рабочий на заводе — он станет заумным изгоем, неприятным в компании циником. Продавцы и менеджеры с моей философией будут похожи на сектантов, понабравшихся из платных семинаров крылатых выражений о том, как добиться успеха или как найти гармонию. Безработный с такими речами покажется тупым неудачником, женщина — аморальной шлюхой. И только я, господин маленького государства, человек, купающийся в деньгах, кажусь со своими фразочками интересным и умудренным. Это смешно, печально и поразительно одновременно. Никому нет дела до содержания мысли. Всем важно то, в кого она обличена, как произнесена, при каких условиях. Вот почему нет истины, понимаешь? Одно и то же может быть сказано тобой и мной. Но за мной пойдут, а за тобой — нет, потому что ты ничего не добилась со своими убеждениями, а мне, якобы, проложили дорогу к сладкой жизни мои идеи и моё мировоззрение. Да черта с два, Даша. Я думал в шестнадцать лет одно, в двадцать другое, в двадцать пять третье, а сейчас — пятое, десятое и дальше буду меняться сообразно тому, как идёт моя жизнь. Но что бы я ни думал, я что-то делал, не сверяя это со своей жизненной установкой, а просто делал, как приходилось. Можно десять лет в голове держать мысль о том, что надо поступать так-то и так-то, но при удобном моменте, или в какой-то экстремальной ситуации поступить иначе. Моя психология свойственна именно тому положению, которое я занимаю. Предпосылки у этого, конечно, врожденные, но складывайся жизнь иначе — и я бы сложился по-другому. — У тебя была любовь до того, как ты разбогател? — напрямую спросила я. — Ты продолжаешь думать, что именно её отсутствие формирует меня всего такого плохо? — угадал он мои мысли. — Раз уж ты упомянула Наташу… я испытывал к ней что-то, что тогда захватывало и поглощало. Я был счастлив проводить с ней время, и новизна испытываемого придавала остроты и масштабности чувствам. Потом было ещё две-три девушки, которые занимали мои мысли, но с возрастом понимаешь, что это особенность юности, или каких-то процессов в организме, увлекаться чем-то настолько, что не в силах думать о другом. Разве можно назвать любовью проходящее настолько, что и в памяти-то не остаётся? — Наверное, нельзя, особенно если учитывать, что память-то у тебя хорошая, — улыбнулась я. — Вот-вот, и злая, — хмыкнул Джиён. — Возможно твой секрет в этом, — он нехотя отвлекся, выключив конфорку, и вернулся дослушать меня. — Если твой разум сильнее чувств, то нужно захватить именно его. Возможно, если что-то врежется тебе в память навсегда, то именно это ты назовешь любовью, — я не знаю, к чему я это сказала, но почему-то подобное показалось мне приближенным к правде. Услышав мои слова, Джиён посмотрел на меня глазами, напомнившими мне Кощея из русских сказок. В тот момент, когда разбит ларец, кролик, утка и всё прочее, и осталось только яйцо, хранящее иглу.

На яхте

Яхта Джиёна была красивой не только внешне, но и изнутри. Перекидной деревянный помост позволил мне забраться на неё с причала. При этом я волновалась, не ощущая твердой почвы под ногами. Я умела плавать, но огромные водные пространства несколько пугали меня, человека, выросшего далеко-далеко от какого-либо побережья, среди полей и лесов. Дракон взошел на борт первым, подав мне руку уже с палубы. Когда я встала рядом с ним, он убрал дощатый навесной переход и пошёл в капитанскую рубку.

— Ты сам водишь, да? — Джиён кивнул, поправив непроницаемые солнечные очки. В цветастой рубашке с коротким рукавом и белых тонких брюках, теперь он точно был вылитым гангстером. В кармане он беспокойно теребил зажигалку. С утра Джиён так и не покурил, и становилось почти заметно, что зависимость у него всё-таки есть, что бы он ни говорил. От этого стоило начинать нервничать и мне, ведь взамен я обещала выпить вина. А у меня пост. Как же быть? Уговор дороже денег, как говорится, но мой грех и отказ от курения Джиёна несопоставимые вещи! Однако отказаться будет некрасиво, забрав свои слова. Придётся следующий пост держать особенно строго, или срочно же при первой возможности поехать в тот православный храм, что мы с Мино нашли, и исповедаться. Батюшка должен меня понять, я стараюсь не для себя, а для людей, исправляю такого злодея и негодяя. — Это сложно? — войдя в комнату управления, посмотрела я на панель с датчиками и показателями. — Немного сложнее, чем с машиной, — Джиён достал ключи и завел яхту. Она была моторной, а не парусной. — Я мог бы купить капитанские права, но предпочел закончить курсы. Изучение навигации и минимальных знаний по управлению морским судном необходимы, если не хочешь повторить судьбу Робинзона Крузо, — Дракон разулыбался. — Я хоть и не боюсь одиночества, однако отсутствие кондиционера и ресторанов раздражило бы меня. — Что-то подсказало мне, что присутствие Пятницы его раздражило бы тоже. Зачем он предложил мне эту морскую прогулку? Разве интересна я ему настолько, чтобы посвятить мне собственный вечер? Для этого я должна оцениваться им как кто-то достойный внимания, но разве я не была всё ещё вещью, с которой он забавлялся, решившись даже на спектакль с двумя ролями, короля и королевы? Понаблюдав немного, как мы выходим на открытое водное пространство, я решила выйти на палубу, чтобы не стоять возле Джиёна в напряженном молчании. Погода была невероятно хорошей, с нужным количеством солнца, с легким ветром, с чистым горизонтом. Чем дальше мы удалялись от берега, тем больше катеров и других судов нас окружало. Множество владельцев своих транспортных средств решило поплавать сегодня. Становилось ясно, что уметь водить яхту сложнее, чем автомобиль уже потому, что никаких дорог не наблюдалось, не было обозначений и знаков, разделительных линий, только яркая гладь, где-то темнее, где-то светлее, в зависимости от глубины или качества дна, где-то искрящаяся под лучами солнца, а где-то померкнувшая под заблудшим пролетающим по небу облаком. Нужно отлично ориентироваться, если не в пространстве, то хотя бы в том множестве показателей на панели управления, чтобы не столкнуть свою яхту с чужой. Но система радиолокации и гидроакустические средства делали половину дела, так что требовалось именно умение понимать их, а не управлять непосредственно судном. Впрочем, если говорить о Джиёне, мне почему-то кажется, что он предпочел бы быть и капитаном, и штурманом, и вёсельным, лишь бы всё зависело от него и он управлял всем сам, держал всё под контролем. Сам. Если я долго думала о нем, то невольно проникалась уважением, затмевающим те отрицательные впечатления, которые он производил поначалу. Проживая здесь уже столько времени, я окончательно разобралась и в себе, например, в том, что есть люди, которых станешь ценить и беречь, а есть те, с которыми не очень хочется считаться, осознавая их черствость, глупость, недалекость, непорядочность. Я тоже была для Дракона из разряда тех, на кого плевать, так почему изначально он должен был возиться со мной? Он умеет дружить, дорожить, только ему нужно для этого узнать человека, понять, что тот этого достоин. Разве не логично? Сингапурский пролив ширился и стелился, разверзаемый носом яхты Дракона. Будь я на курорте, на добровольном отдыхе, или впервые увидай сейчас такую красоту, я бы восхитилась от всей души, но, несмотря на то, что мне это в принципе нравилось: пенящиеся волны, плывущие белые борты, плеск воды и запах, непередаваемый аромат безграничности, свободы и беззаботной состоятельности, удаляющийся в поднебесье крик чаек, превращающийся в подобие звуков скрипки, я поняла, что устала от вида этого бесконечного моря, прежде гипнотизировавшего и манившего. Изо дня в день, постоянно, оно окружало меня, именно что само являясь чертой, которую невозможно переступить, преодолеть. Оно надоело, завязло на зубах, вызывало не неприязнь, но легкое отторжение, уныние, чувство погружения во что-то безвозвратное. Я тонула в Сингапуре, я хотела леса, но не джунглей, я хотела поля, но не стриженного паркового газона. Пока не поздно, глотнуть березового воздуха и сдуть пух с одуванчиков. — О чем задумалась? — рядом оказался Джиён. Я с удивлением посмотрела на продолжающееся неспешное движение яхты и на него, оторвавшегося от штурвала. Мужчина улыбнулся. — Всё в порядке, мы ни во что не врежемся. Так, о чем ты так серьёзно тут рассуждала? — Разве серьёзно? — У тебя было очень глубокомысленное лицо. — Джиён посмотрел туда же, куда и я до этого. Мне невольно пришлось перестать смотреть на него, и протянуть свой взор туда же, к золотисто-голубому горизонту. — Я думала о здешней природе, глядя на панораму, и о той, что была на моей родине. Там я мечтала побывать на море, на любом побережье. Спустя столько времени, проведенного здесь, я понимаю, что не хочу жить там, где постоянно в пейзаже лишь море, море, море… Я скучаю по российским видам, которые многим иностранцам кажутся тусклыми и однообразными. Но это не так… в России есть фактически всё: горы, холмы, различные леса, поля, реки, овраги, скалы, озера, снег зимой, в конце концов! Тут бывает снег? — Вряд ли, — хохотнул Джиён. — Если там, в России, есть всё, что ж тебя в другие страны потянуло? — съехидничал он. Голова моя поникла, осознающая свою ошибку. С некоторых пор я всё меньше винила в своих несчастьях кого-либо, кроме себя. — Сам я вырос в Корее, а там иногда заваливает снегом, — продолжил Дракон, подождав и убедившись, что я не начну бросаться обвинениями. — Бывает, что зимой я езжу туда, потому что тоже люблю нормальные зимы. Когда холодно. Но недолго. А у вас, говорят, в России холодно почти всегда? — Очередная зарубежная басня! — Нет, меньше, чем полгода. Да и то бывает так, что то снега почти нет, то морозов мало… — я прищурилась, пряча глаза под ресницами от слепящих бликов. — Но я тоскую по России. Знаешь, я где-то читала, что на характер и менталитет людей влияют географические показатели, среди которых рождаются и взрослеют. Например, горные люди склонны к почтительному отношению к старшим и занимающим высшие должности, они за иерархичность, а равнинные всегда за равенство. — Что-то в этом есть, — задумался Джиён. — А если постоянно меняешь место жительства? Становишься переменчивым и неопределившимся? — Я хихикнула. — Не знаю, возможно, — пожав плечами, я продолжила об этом же: — Но вот если взять размер территории, то Россия — самая большая страна в мире, и многие знают такое выражение, как «широта русской души». Душа и русские люди как-то само собой сливаются воедино. У нас плохо с логикой, да, ты прав, мы не очень хорошо думаем, но зато живем душой. У нас всегда всё от сердца. Нам чужда европейская прагматичность и восточная хитрость. Наши безграничные просторы делают таким же наше воображение, наши чувства. Узость интересов нам непонятна. Деньги? Что такое деньги, когда выходишь в просторное поле, где колосится рожь, или пшеница, когда идёшь в гостеприимный лес, который всегда накормит ягодами и грибами, где выйдешь на луговину, посидишь, полюбуешься травами… зачем думать о деньгах там? Всё вокруг всегда говорит русскому человеку, что он не пропадёт, только если научится относиться ко всему с душой, а эти люди больших городов: Москвы, Санкт-Петербурга, Краснодара или Екатеринбурга… ну, во-первых, в них уже и русских-то маловато, — грустно признала я. — А во-вторых, они утеряли понимание того, кто они, где они. Закупорились от всего пластиком и бетоном, возвели культ бумажек и, совсем как… — «ты» чуть не сказала я, повернувшись к Джиёну, но встретилась с ним взглядами. Он уже смотрел на меня. Как давно? Такое ощущение, что он заслушался моими воспоминаниями об отчизне. — Совсем как я? — договорил он, угадав. Я не хотела сейчас указывать ему на его меркантильность, поэтому пожалела о своей, хоть и незаконченной, формулировке. Но мужчина не дал мне извиниться или перевести тему: — Да, я тоже человек крупного города, поэтому, возможно, ты права, что в залитом асфальтом пространстве, где цемент, бетонные блоки и стеклянные витрины никогда не подумаешь о том, что вообще возможно как-либо выжить без денег. Нет того сказочного леса, который прокормит в любом случае, да и постоянно перед глазами мелькают примеры более успешных, более счастливых, более важных, с деньгами, миллионами денег. В той деревне, откуда ты, наверняка ведь все примерно равны? — Это так. По крайней мере, было в моём детстве. В последние несколько лет картинка меняется. Чьи-то родители уезжают на заработки в крупные центры, выстраивают особняки, покупают иномарки, выглядевшие ещё лет десять назад неопознанным летающим объектом, а теперь всё больше вписывающиеся к высоким металлическим заборам, а не плетням из прутьев, что были раньше… — Вот видишь, капитализм добрался и до села, — подметил справедливо Джиён. — Это неуправляемый процесс. Это зависит не от тебя, не от меня. Не от кого-то конкретного. Просто цивилизация развивается соответственно своей судьбе. Так должно быть, и деньги заполонят умы всей развитой части населения нашей планеты… — Но мой же не заполонили! Пусть я буду называться неразвитой… Что тогда делать таким, как я? — Вымирать потихоньку, — констатировал он. Я без смирения, гневно и недовольно воззрилась на него. — Что? Даже если я не стану способствовать этому, всё равно, таких как ты будет всё меньше. Ценности переворачиваются необратимо, они вводятся в моду и большинство её перенимает. — Но ты… — воззрившись на него, я с каким-то особым трепетом и сдержанной восторженностью отметила: — Добившись всего, ты перестал ценить деньги. Я это видела. Значит, обратимый процесс существует. Если утолить людскую потребность быть всемогущими, удовлетворить их любопытство «а как же там, наверху?», то они становятся более понимающими. Ты яркий тому пример. — Я стал более понимающим? — Дракон хмыкнул. — Не обманывай себя, Даша. Я хорошо понимал всё и до этого, просто пресытился. Я всё сильнее уверяюсь в том, что обратимого процесса нет. Обезьяна, взявшая в руки однажды палку, стала человеком, и развернуть эволюцию нельзя. В твоей любимой Библии, разве Адам и Ева, вкусившие с древа познания, смогли вновь стать невинными, как дети? Нет, их выгнали из Эдема раз и навсегда. Я тоже задавался этим вопросом, можно ли однажды что-то открыв для себя, закрыть это обратно? Вернуть какое-то прежнее ощущение, возродить в себе эмоции, чувства, свежесть впечатлений. Я почти уже убедился в однозначности ответа: нет. Наивность ума не возвращается. Опыт не исчезает. Можно забыть о прецеденте, но нельзя изменить его последствия, наложившиеся на натуру, манеры, восприятие и мировоззрение человека. — Выходит, любопытство, наталкивающее человека на развитие, в конечном итоге его всё-таки губит? — А что нас вообще не губит в этом мире? — улыбнулся Джиён. — Вера или любовь, скажешь мне ты? А я тебе напомню про инквизицию, ваххабитов, Елену, из-за которой началась Троянская война, и ещё тысячи кровавых драм на почве веры и любви. — Я замолчала. Снова не было ничего, что могло бы поставить окончательную точку, да так, чтобы победительницей вышла я. — Идём внутрь, я проведу тебе экскурсию по яхте. Выглядящая не такой уж и массивной со стороны, яхта прятала внутри себя множество кают, настоящий зал для приёмов, с кинозалом лишь чуть меньшим, чем был в коттедже Джиёна. Бар, кухня, несколько спален — всё было красиво, качественно, будто только что сделанное в мастерской. За различными разговорами и обсуждениями всего подряд, от религии до итальянской фирмы, создавшей эту яхту, мы с Джиёном плавно подошли к ужину, который был готовым в холодильнике, оставалось лишь разогреть и сервировать стол. Этим занялась я, приглядывая себе место возле небольшого столика. Качки почти не было, поэтому можно было не переживать за то, что поставленное упадёт или разольётся. — Ты хочешь ужинать тут? — удивился Джиён и кивнул мне вверх. — Может, лучше на палубе? На открытом воздухе. — Заметив в моём лице какое-то замешательство, он осторожно спросил: — Что-то не так? — Вряд ли я его беспокоила, но поскольку во всех его действиях был какой-то умысел — не мог не быть, как убедили меня и как убеждалась потихоньку я сама — то он умел озаботиться реакцией задействованных в его пьесе. — Ну… ужин на двоих на палубе — не слишком ли это романтично? — недоверчиво заметила я. Пусть мы играем короля и королеву, но между нами на самом деле ничего нет, мы ничего друг к другу не испытываем. Разве что толику уважения, если верить Джиёну, но поскольку доверия я к нему не испытываю тоже, то и в прочее верить не следует. — Не думаю. Романтика, особенно чрезмерная, пригодится мне для того, чтобы тебе было максимально комфортно испить бокал вина. — Я вспомнила о данном обещании вновь и поморщилась. — Это необходимо, да? — Я же не курю, — достал он из кармана зажигалку и отложил за микроволновую печь. Если бы он не сдержал слова, то и я могла бы, но он слишком волевой человек для этого. Что это? Я сейчас подумала о том, что можно было бы сжульничать? И кто после этого плохой, если главарь бандитской группировки ведет себя честнее, чем я? Впрочем, нарушить обещание я не успела, а лишь подумала о такой возможности, а уж что творится в голове Джиёна! Кто знает? Стемнело, и мы уселись друг напротив друга под открытым небом, окруженные водой, начинающей блестеть звездами. Мотор был заглушен, мы просто дрейфовали на волнах. Легкая прохлада заставила захватить из недр кают небольшой плед, который я накинула на плечи. Я расставила тарелки и блюда по небольшому кругу, застланному белой скатертью. Джиён достал откуда-то свечу и воткнул в серебристый подсвечник, после чего захлопал по карманам, чтобы поджечь её. Я наблюдала за этим всем со стороны, но мы одновременно вспомнили, где он выложил зажигалку. Мужчина посмотрел мне в глаза, как бы говоря, что собирается сходить за ней. Я помотала головой. — Нет? — уточнил он, что правильно меня понял. — Не нужно свечи, это точно будет перебор, — укуталась я поплотнее в плед и села. С закатом Джиён снял свои солнечные очки, и стал выглядеть немного попроще. Менее преступно. — Что ж… ладно, — игриво разулыбавшись, он сообщил: — Но я пытался. Заметь. — Заметила. — Начнём экзекуцию? — поднял он ведерко со льдом, из которого вытащил бутылку белого вина. Я тяжело вздохнула. — Может, не надо? — Всё в порядке, больная, это не больно, и вы будете жить, — с хитрецой и искусительным оскалом, он воткнул штопор в пробку, и стал вворачивать его, глядя мне в глаза. — Я и не думала, что умру от этого, но… не знаю каким образом, но мне будет плохо. Потому что это плохо. — Поверь, без единой сигареты за день, мне реально плохо. Мне херово, Даша, уже прямо сейчас, без посмертных ожиданий. Но я терплю, ведь мы договорились. Так что, давай, если ты отказываешься пить, говори быстрее, — Джиён дернул штопор и он вытащил на себе пробку. — Закончим с этим, ты останешься трезвой воспитанной христианкой, а я покурю, выпью и расслаблюсь. — Поджав губы, я с вызовом воззрилась на него и протянула хрустальный бокал. — Наливай. — Уверена? — прижал к себе бутылку Джиён, словно оберегая ребенка от опасного прибора, которым тот не умеет пользоваться. Я кивнула. — Что ж… я давал тебе шанс, — усмехнулся Дракон. — Остаться трезвой? — он помотал подбородком. — Спасти свою душу? — он вновь подал отрицательный сигнал. — Что тогда? — разлив вино по бокалам, он подставил ко мне поближе один, другой взял своими тонкими пальцами за ножку. — Я давал тебе шанс не губить нас обоих. Запомни этот вечер. Обратно в Эдем не пускают. Я замерла с вином в руке. Он говорит «нас», чтобы придать мне уверенности? Чтобы я подумала, что это якобы пагубно для обоих? Хотя на самом деле понесу кару только я. Ему ничего не сделается. Поднеся край бокала к губам, я вдохнула тонкий аромат винограда и алкоголя. — А чокнуться? — протянул руку Джиён. Я откликнулась и сделала встречное движение. Прозвучал звон. — За что? Мы не сказали за что. Постой. За понимание? Или за культурный обмен? — За любовь, которая исцелит любое сердце, — сказала я. — Пусть будет так, — улыбнулся он, и мы чокнулись второй раз. Поднеся вино к губам, помолившись про себя коротко и попросив у Бога прощения, я пригубила спиртное. Оно оказалось кисловатым, пощипавшим язык, так что я сморщила лицо на миг. — Что?! — изумился Джиён, отпив и поставив свой бокал. — Оно стоит столько же, сколько ты, и ты хочешь сказать, что не вкусно? — А ты хочешь сказать, что одинаковая стоимость каким-то образом нас с ним роднит и делает его вкуснее? — отпила я ещё раз, решив, что не распробовала. Но сильно слаще не стало. Даже с новой информацией о цене напитка. Джиён улыбался моему замечанию. — Прости, а стоимость у него меня в целом, или всё-таки одной моей ночи? — Да, я некорректно выразился. Оно стоит, как твой первый раз, — Дракон засмеялся. — Когда было неоткупоренным, конечно… теперь ты выигрываешь в цене. — Как, разве моя стоимость не выросла? Я же отпила этого драгоценного нектара, моё содержимое подорожало. — А что, это идея! — призадумался кореец, подперев подбородок ладонью. — Так и вижу рекламный лозунг: «Экологически чистая девственница, вырощенная на спарже, французском вине и натуральных деревенских продуктах». И цена с дополнительным ноликом. — Я не смеялась, а сдержано улыбалась. Ещё недавно ни о какой улыбке при таких речах не могло быть и разговора, меня бы коробила надменность, вызывал бы праведное бешенство цинизм, но теперь, когда я немного узнала Джиёна, кое-что из его прошлого, кое-что из его настоящего, когда возомнила о себе то, что смогу повлиять на его будущее, я смогла спокойно выслушать о себе такие пошлые и вульгарные рассуждения, и не возмутиться. — Ты по-прежнему думаешь рано или поздно продать меня, не так ли? Ты либо уверен, что я не справлюсь ни с чем, либо хочешь обмануть в итоге, — зачем-то сказала я. Наверное, зря допила бокал вина. Стоило бы заметить ещё с той вечеринки, когда меня спаивал Сынхён, что язык у меня от алкоголя развязывается. — Я не собираюсь тебя обманывать. Или ты думаешь, что я такой примитивный лжец, который разводит на пари, а потом кидает? — с некоторым раздражением повел плечом Джиён. — Кто тебя знает? Я вот допью вино, а ты ночью покуришь, пока я буду спать. — Так… — выдохнул он, стукнув нечаянно рукой с вилкой по краю стола. — Я так понимаю, что избавить тебя от подозрений можно только пригласив заночевать со мной? Тогда ты убедишься, что я не вожу тебя за нос. — Ты способен пригласить меня в свою спальню на ночь? — ошарашилась я. Нет, я всё ещё не верю, что у него есть ко мне какой-то сексуальный интерес. Нет, это неправда. Да и формулировка с моей стороны глупая. Естественно, Джи-Дракон способен на что угодно вообще. — После того, как ты уже лежала в моей кровати, не всё ли равно? Я же не трахаться тебя приглашаю, а всего лишь спать в одной комнате, чтобы ты имела возможность за мной проследить. — Я даже закусила губу, задумавшись над этим. Кают-то тут много, но я как-то не думала, что мы останемся на судне и на ночь. Увидев мою растерянность, Джиён хмыкнул и достал из кармана пачку сигарет. Под моим надзором, он стал доставать одну сигарету за другой. Когда пачка опустела, он смял её в кулаке и положил на середину стола. Сигареты он переложил на пустую чистую тарелку и, поглядывая на меня, принялся ломать их поочередно, перетирая пальцами, кроша табак, разрывая фильтры. — Ты же не думаешь, что я сумею незаметно метнуться до супермаркета посреди пролива и купить замену? — Мне пришлось некоторое время помолчать, прежде чем сказать что-то весомое. Я приучала себя думать, и тщательно думать, прежде чем произнести что-либо. И в этот раз пауза позволила мне сочинить кое-что саркастичное, достойное соперничества с правителем Сингапура. — Тебе оказалось легче уничтожить сигареты, чем провести со мной ночь в четырех стенах? — Джиён расплылся, довольный моим замечанием. — А вдруг ты всё-таки решишься меня грохнуть? Нет уж, я от тебя замуруюсь на семь замков. — Поухмылявшись чему-то и помолчав, он взглянул на меня исподлобья. — А ещё… мне не хочется вдруг, случайно, каким бы то ни было образом переспать с тобой. Знаешь почему? — Я не имела представления, о чем сообщила ему. — Потому что я не хочу потерять интерес к тому, что его во мне пока пробуждает. А если я тебя поимею, то ты перестанешь быть той, которую хоть что-то отличает от других. — Он всё-таки настаивает на том, что испытывает какие-то желания по отношению ко мне? Я отвела взор в сторону, стянув плед на груди. — Почти то же самое ты говорил мне о Мино, что если между мною и им что-либо произошло бы, то он лишь убедился бы в том, что все женщины… шлюхи, — выдавила я это неприглядное слово. — То есть, тоже потерял бы интерес. Почему мужчины так устроены? Почему вы не в состоянии ценить и уважать то, что принадлежит вам? — Потому что принадлежат только вещи. Вещи наскучивают, и девушки, которые отдаются полностью и уподобляются вещам — наскучивают. Настоящий человек, настоящая женщина не становятся собственностью. Всегда есть страх потерять их, потому что у них своё мнение, сознание, собственные желания, а не угодничество… — И выгода? Выгода делает надежным и предсказуемым, так? — вспомнила я любимое понятие Дракона. — Да, с большей вероятностью. Поэтому и легче вести дела с продающимися. — Но выгода — это твой главный закон жизни. Что же, ты тоже вещь? — Знать бы чья, — хитро заулыбался Джиён, не сводя с меня очей. Лучики морщинок в уголках глаз придали ему дьявольщины. Если было куда больше. Я хотела спросить, а чьей вещью он предпочел бы быть, но у него зазвонил мобильный, и он, оторвавшись от меня, поднес его к уху. — Да, Сынхён? — Этого ещё не хватало сейчас третьим, пусть даже дистанционно. Лицо Джиёна посуровело в одну секунду. — Что? — Я напряглась, почувствовав, как где-то возникли какие-то неприятности. — И где он сейчас? Понял. Ладно. Нет, не надо, подождите меня. Да, хорошо. — Мужчина положил трубку перед собой на стол, закончив разговор. Я вопросительно на него уставилась, не решаясь ничего спрашивать. Он заговорил сам: — Один из моих людей оказался работающим на китайскую мафию. Час назад поймали с поличным за ненужными связями. — И… ты прогонишь его прочь? — Прогоню? — Джиён мрачно хохотнул. — За такие вещи закатывают в бетон, Даша. — Мне показалось это шуткой, и когда я уже хотела посмеяться в ответ, то увидела на его лице полную серьёзность. — Ты… в правду это сделаешь? — Не конкретно я. Мои люди. Но я должен поприсутствовать, — Дракон поднялся и, видя, что я не шевелюсь, кивнул: — Королева тоже должна посмотреть, как проходят будни короля. — Что?! — вытянулась я, пытаясь перебороть ужас и отвращение. — Да-да. Романтический вечер закончим в другой раз. А сегодня придётся насладиться увлекательным зрелищем. То есть, посмотреть на казнь, убийство, смерть человека. Всё хорошее, что зарождалось во мне к человеку напротив, вдруг опало, как листья с осеннего дерева.

Блудный сын

На яхте мы приплыли вовсе не к дому Джиёна, откуда отчаливали, а к какой-то пристани, среди множества других катеров, лодок и прогулочных корабликов, привязанных и покачивающихся в черноте ночи, освещенной вдоль прибрежной линии огнями. Они красиво отражались в черной воде, жемчужным ожерельем моргая на шелестящем прибое. Вообще в округе было так спокойно и тихо, лишь плеск, как шепот русалок, что едва ли не представлялось, будто мы возвращаемся с настоящего рандеву, где-то в укромном краю земли, далеком от каких-либо событий, а не в огромном многомиллионном мегаполисе. Я оставила плед на палубе, поэтому сделалось прохладнее, и ладони невольно потирали плечи под футболкой. Джиён не торопился, но двигался уверено и целенаправленно. Я не назвала бы его в этот момент нервничающим, скорее наоборот. Он был уверен в том, что делает, и чем всё закончится, но хотел разобраться со всем поскорее. В который раз вспомнились его заверения в том, что лично он никогда не участвует в насилии, только отдаёт приказы. Собственноручные грязные дела остались в прошлом. Но он присутствует и смотрит на многое, что делают его люди, не значит ли, что это всё-таки ему нравится?

— Можно я поеду домой? — стуча низенькими каблучками сандалий, шла я по доскам пристани позади Дракона. — Даша, давай не будем. Мы же уже обговорили, — нехотя бросил он. Рука его скользнула в карман. Я видела, как она сжала там пустоту, замерев, словно расстроенная невеста, не обнаружившая на назначенном для свидания месте жениха. Ни сигарет, ни зажигалки. Только привычка, создавшая рефлекс. Джиён обернулся, и его белозубая улыбка выделилась на фоне темноты. — Если ты хочешь спать, то потерпи, это не займёт много времени. — Я просто не хочу видеть… — Ты продолжаешь пытаться закрывать глаза на то, что происходит вокруг. Научись принимать всё, и тогда судить. — Не суди, да не судим будешь, — выдала я цитату, известно откуда. — Я предпочитаю не осуждать, да и ты не судья. — «А судьи кто?» — вспомнился мне Грибоедов. Джиён точно не читал его, но вдруг выдал кое-что близкое по смыслу: — А кто тогда вообще вправе судить других? Дипломированные судьи? Они, по-твоему, обладают наибольшим пониманием жизни? Или всё-таки просто законы знают, и следуют им, поэтому там всё правильно, а я противозаконничаю, поэтому плохой судья? Но судьи следуют законам людским, а не божьим. Насколько я знаю, в большинстве западных стран отменили смертную казнь, но этого добились сами люди, следуя гуманистическому развитию. А что там у нас по святым писаниям? Сжечь города с грешниками, истребить неверных, наслать мор, чтобы иноверцы вымерли… Так кто же судья более соответствующий указаниям твоего Бога — официальные представители государственного правосудия или я? — его глаза прищурились, мои тоже. Я запоздало прекратила раздувать ноздри от недовольного и возмущенного дыхания, выдав своё настроение. — По-твоему, правильно, когда за кражу кошелька сажают на несколько лет, за добровольный секс с семнадцатилетним парнем сажают лет на двадцать, потому что он несовершеннолетний, за педофилию сажают пожизненно, а за ложь, предательство, подлость, брошенных беременными девушек, немощными и одинокими стариками родителей, за истязание кошек и собак вообще ничего не делают? Это согласовывается с твоим представлением о справедливости и ненужности судить и вмешиваться? — Ты умеешь приводить сторонние примеры, с которыми я согласна, уводя разговор от того, о чем речь идёт прямо сейчас. Человек, которого ты хочешь убить, этого не заслужил. Кто ты, чтобы отнимать чужую жизнь? — Я тот, кого он предал, и именно мне решать, как с ним поступать дальше. Вот ты говорила мне о Вике… — я стиснула зубы, внимательно его слушая. — Она беременна, и кто-то поставил её в такое положение. Ты согласна с тем, что тот мужчина нуждается в наказании? — Вспомнив и представив вечно похотливый взгляд Сынри, я сказала: — Да. — Это наказание имеет право определить сама Вика? — Интересно, влюбленная по уши в этого мерзавца, она сумела бы вынести ему какой-либо приговор, или простила бы? — Возможно. В зависимости от того, каким оно будет. — Если она потребует смерти? — Нет, человек, сотворивший плохое, расплатится рано или поздно по божьей воле. Никто не избежит кары. — Джиён засмеялся, хлопнув себя ладонью по бедру. — Да неужели? Что ж, в который раз готов заявить, что приди к власти такие, как ты, всем тюрьмам открыли бы двери, и мы погрязли бы в преступниках и преступлениях. Жди, если тебе так хочется, небесного правосудия, а мой жизненный опыт показал мне, что действовать нужно самому. — Развернувшись, он пошёл дальше. Я тоже, за ним. — Джиён, не убивай никого. — Не трать силы. — Почему ты не хочешь пощадить его? — семенила я следом. — Простить одного — появится сотня. Закон дозволения и отсутствия страха. — Я прошу тебя. Разве не могу я воспользоваться правом королевы? — Он остановился, и на миг опять подобрел, заулыбавшись. Мы встали друг напротив друга, уже приблизившись к фонарям. Стало намного светлее. Подняв руку, Дракон коснулся пальцами моего подбородка, проведя по нему, потом по щеке, и отведя руку обратно. — Детка, во все века существует правило: королева может делать всё что хочет, только не вмешиваться в правление короля и не влиять на его власть. Всякое государство начинает разваливаться, когда женщина протягивает руку к пульту управления… — Он почему-то многозначительно расплылся, опустив взгляд вниз. — В России в восемнадцатом веке правила императрица, Екатерина Великая. Так вот, при ней государство было крепким и мощным, как никогда! Она расширила его границы, усилила авторитет, выигрывала войны… — Ну, об уникальности русских женщин я уже начинаю тайно догадываться… — Да нет, она была немкой, — внесла я историческую точность. — А-а, ещё один бутерброд? — Меня немного выбило из колеи его замечание, пока я не вспомнила то, что как-то попала впросак с сендвичами и бутербродами, как иностранными словами в других языках. Но только Джиён мог сравнить великую личность с закуской. Впрочем, он бы мне сейчас напомнил, что я сравнивала кофе с людьми. Мы ходим по кругу, обвиняя друг друга в том, кто начинает первым. Он сводит всё к детской возне, не позволяя сражаться с ним, как взрослый человек. Или я сама не доросла до его уровня и не в состоянии этого делать? — А ещё была Елизавета Английская. И королева Виктория… — Он больше ничего не говорил, просто шел дальше, а я всё пыталась заинтересовать его, остановить, уговорить, образумить. Нет, скорее наоборот, заставить отключить свой жестокий разум и включить сердце. Мы поднялись по лестнице на парковку, где какой-то служащий вручил Джиёну ключи от автомобиля, подогнанного к самому заезду. Властелин Сингапура сел за руль, а мне тот парковщик открыл пассажирскую дверцу, помогая забраться. Машина была низкой, так что я опустилась, как в подводную лодку. — Я мог бы в ответ тебе рассказать о Цыси, из-за которой от Китая в начале двадцатого века почти ничего не осталось. — Джиён завелся и тронулся, включив яркие фары, как огромные драконьи глаза, прозревшие ночную дорогу. — Но что проку от этих биографий, ушедших в прошлое? Я в любом случае не изменю своего решения. Здание, к которому мы подъехали, сначала показалось мне тем самым ужасным местом, из которого увезли нас с Викой в тот день, что мы пришли в себя и осознали, что произошло, откуда нас затолкали в бордель. Серые нежилые стены, не то достроенные, но не отремонтированные, не то и не достроенные вовсе. Но приглядевшись, я нашла разницу. Тот дом был скорее доделанным, но не сданным, а здесь ещё шла стройка. Сваи и железные каркасы торчали там и тут. По ту сторону, из-за возводящейся крыши, возвышались строительные краны, подсвечиваемые по ночам, чтобы их не задели вертолёты или самолёты. Рабочих, конечно же, в такой час не было. Временный забор отгораживал территорию стройки от улицы. У разведенных перед автомобилем Джиёна ворот стояло несколько мужчин в черных костюмах, с рациями и, скорее всего, оружием под пиджаками. Я могла лишь предположить. За воротами горели прожекторы, указывающие невыложенную ещё плиткой песочную дорожку внутрь. Дракон припарковался, вернее, остановился, где ехал, и заглушил мотор. Вышел. Я продолжала сидеть, не отстёгивая ремня. Джиён шагнул вперед, и был уже в метре от переднего бампера, когда осознал, что я не иду рядом. Он остановился и обернулся, поглядев на меня через лобовое стекло. Под его режущим взглядом я коротко вздрогнула, но покачала головой. Вернувшись, он открыл мою дверцу. — Выходи. — Нет, я не хочу. — Пока ещё вежливо, он протянул мне ладонь. — Пошли, прекрати устраивать свои сцены упрямства хотя бы сейчас. — Я не хочу видеть ничью смерть. — Не зная смерти, не понять жизни. — Его афоризмы как-то не внушали мне мужества и желания подчиниться. Наклонившись, Джиён щелкнул держателем ремня и, разгибаясь, прошипел мне в лицо: — Вылезай и иди! — Вокруг ходили какие-то люди, драконы, судя по всему. Я ненавидела в эту минуту их всех, и более других Джиёна, но решилась выйти, испепеляя его праведным гневом в глазах. Мне было далеко до умения вкладывать во взгляд столько силы и власти, что у получающих его подкашивались колени, так умел лишь он — Квон Дракон. Но это не мешало надеяться на то, что сверля ментальную дыру в его туловище, я чего-нибудь добьюсь. Взяв меня под руку, словно это меня должны были притащить куда-то и казнить (на секунду я так и подумала, испугавшись, как когда-то, увидев, как открылась железная тяжелая дверь, и вошёл здоровенный охранник), Джиён повёл меня вовнутрь. Неутрамбованный песок разъезжался под ступнями, за нами шли телохранители, угрюмые и молчаливые. Они тоже могли бывать палачами? Похоже, каждый здесь способен запросто убить кого бы то ни было. Внутренние перегородки ещё не были возведены, только колонны, столбы и несущие стены, на которых держались верхние этажи. Яркие лампочки горели там, где предвиделись лестничные пролёты и там, где на ночь оставлялись инструменты. Ящики и коробки, сварочные аппараты и дрели, тянущиеся непонятно откуда и куда провода, на земле лежало много чего. Мы перешагивали всё это и поднимались по приставным стремянкам куда-то наподобие строительных лесов. У ограждения уже стоял Сынхён, я заметила его издалека. Возле него толпились ещё какие-то типы. Я на всякий случай присмотрелась к ним, но ни Тэяна, ни Мино среди них не было. — Ну что, всё готово? — поздоровавшись, спросил Джиён. Друг кивнул ему вниз, когда мы подошли к этим же перилам. Я посмотрела туда и увидела вырытое углубление, как археологическая шахта укрепленное по бокам досками. Возле него стояло четыре человека, каждый из которых держал пистолет, направленный в центр между ними. У меня сжалось сердце. На коленях, среди них, с завязанными за спиной руками, находился пятый мужчина. Избитое лицо не помешало ему посмотреть наверх, сюда, где стояли мы, и у меня начало крутить внутренности от этого взгляда. Взгляда того, кто обезумел от осознания своей скорой кончины. — Джиён! — прокричал он, что эхом отдалось в гулких сквозных пространствах. — Джиён! Прошу тебя, прости! Прости, Джиён, ты же знаешь, мы все работаем за деньги… мы все продаёмся, Джиён! — Его голос заставил кровь в моих ушах ухать, как грозный филин. Нет, ворон, из тех, что каркают на кладбище. Дракон рядом со мной не шевельнулся, но смотрел на обращавшегося к нему внимательно. Меня затрясло. — Джиён! Прошу тебя, выслушай… давай договоримся! Джиён, я ведь могу теперь служить наоборот, только тебе… я добуду любую информацию! Джиён, скажи, что ты согласен! — Джиён ничего не говорил. Я не выдержала смотреть на мужчину и посмотрела на главаря сингапурской мафии. Ноль эмоций, бесчувственное наблюдение за происходящим. Меня пугали его глаза, там ничего не было, словно это не к нему летело прошение, словно не от него зависела жизнь! — Джиён, умоляю тебя, давай поговорим? Дай мне шанс, Джиён, слышишь меня? Прошу тебя! — Мне не хватало воздуха, хотя было свежо и прохладно. Я опустила глаза к пальцам Дракона, державшимся за перила. Они не вцепились, как делают это пальцы тревожащихся или взволнованных, они не побелели от напряжения. Я тяжело задышала, всматриваясь в них, не в силах дольше смотреть на лицо Джиёна. Правая рука оторвалась от парапета и поднялась. Следя за ней, медленной и плавной, я увидела, как она выросла перед Драконом, застыла, будто маятник, дошедший до крайней точки одной стороны, и, как он, тронулась дальше, подавая сигнал. Это был легкий жест, указавший на что-то внизу. Я развернула лицо туда, ахнув. Я и не посмотрела на что-либо, кроме пленника. Перпендекулярно ему, сбоку от ямы, стояла цистерна с цементом. Мужчина закричал. — Джиён! Пощади! Я умоляю тебя! Слышишь, Джиён? Я сделаю всё, всё что ты захочешь! Джиён! — стоявшие рядом парни с пистолетами стали подталкивать его к яме. Двое откуда-то взявшихся гангстеров приблизились к цистерне. Когда они её тронули, жидкость внутри колыхнулась, показывая, что ещё не застыла. — Джиён! Умоляю, пощади! У меня двое детей, прошу тебя! Что с ними будет? Позволь мне увидеть их в последний раз! Пожалуйста, дай мне ещё один день! Подожди! — Я заткнула уши ладонями, не заметив, когда начала плакать. Меня бросило в такой жар, что создалось ощущение, будто я тону в лаве. Надрывные крики предателя невозможно было для меня слышать, это был вой, вопль грешника из ада, из него словно уже вырывалась душа, покидая тело через невыносимую боль, его рвало этой болью и отчаянием, будто органы в теле кричали вместе с ним. От таких спазматических оров, должно быть, лопаются жилы. У меня натянулись все нервы, и я думала, что они порвутся, когда мужчину спихнули вниз, а цистерну с цементом подкатили к краю. С завязанными руками, ещё живой и дышащий, он должен был погибнуть медленно и мучительно, захлебнувшись или задохнувшись каменеющей жижей. Я перестала разбирать его слова, они слились в гул мук и страдания. Я упала на колени рядом с Драконом. — Джиён, прошу тебя, пощади его! Джиён, я прошу тебя, останови это! — Мне показалось, что я кричу не тише, чем умирающий внизу. Я не смотрела туда больше, мокрая от пота, безумная от жестокости. Схватив руку Дракона, я сжала её, как распятье во время молитвы. — Джиён, прекрати это! У него дети, Господи, он отец… Джиён, избавь его от мучений… оставь детям отца! Джиён, я умоляю тебя! — Он наклонил лицо, посмотрев на меня. — Встань, Даша, — только и сказал он. Спокойно, цинично и обыденно. — Джиён! Молю… верни меня в бордель, продай меня, как хотел, только прекрати это! — Его брови нахмурились. Крик фоном ещё стоял, душа меня, истязая. Я мельком заметила его свободную от меня руку. Она как будто бы мелко потряслась, прежде чем была сунута в карман. — Хочешь — кури, давай забудем обо всех наших пари! Я буду пить с тобой, если тебе это нужно, начну курить, что угодно, Джиён, только пощади этого человека, это невыносимо, Джиён, как ты можешь, Господи, как ты можешь?! — Перестань, — вырвал свою ладонь Дракон и отступил на шаг. Мне почудилось, что окружающим стало интереснее происходящее на нашем возвышении, а не внизу, но из страха или уважения, они старались не смотреть. — Я не буду пользоваться обещаниями, которые ты щедро даришь, пребывая не в себе. — Я… я… — кислород кончился, и прежде чем я надышалась им, чтобы заново наполнить легкие, я осознала, что на стройке повисла тишина. Всё было кончено. Боль пронзила меня насквозь. Прямо передо мной убивали человека, а я ничего не смогла сделать. Пусть это был незнакомец, но разве предательство подобного рода в этом криминальном мире зла такой уж кошмар? А тот, кто управлял этим, распоряжался, был мне знаком куда лучше. Я думала, что знаю его, что хоть немного узнала… но ему было плевать на мольбы, на слёзы, на упрашивания. Я не могла посмотреть в бок, туда, где всё завершилось, хотя бы там и осталась лишь ровная поверхность залитой канавы. Всё тело ощущало ломоту, как выжатое. Джиён развернулся и пошёл спускаться. Чьи-то руки подхватили меня подмышки, помогая встать. У меня с трудом это получилось, но когда я поняла, что помощь была оказана мне Сынхёном, я немедленно стряхнула с себя его касания и отстранилась. — Чудовище! — бросила я ему в лицо. Он лишь указал на меня кому-то из гангстеров и, поддерживаемая безымянным бандитом, я сумела спуститься, раза три чуть не завалившись. Ноги не слушались, я словно заболела чумой, которая тащила меня в могилу. Внутри распространилась жгучая грязь и мерзость, а в ушах ещё стояли крики, смешивающиеся с моими собственными слезами. Под руки, меня подвели к автомобилю Джиёна, в котором он уже сидел. Сама не своя, я стала упираться, голосить что-то, проклиная и покрывая его голову словами ненависти. Я пыталась вырваться, чтобы убежать куда-нибудь, не совсем — в Россию, а просто подальше от этого монстра в человеческом обличье, остаться в недосягаемости для него, в одиночестве, не видеть никого, избавиться от шума, прошившего мне сознание. Двое телохранителей запихали меня на моё место возле Джиёна, прикрыв дверь, которая защелкнулась от нажатия Драконом блокировки. Я уставилась перед собой на бардачок, ничего не видя, но зная, что если бы в руках у меня оказалось оружие, я бы не думая уничтожила водителя, сидящего справа. Слёзы катились по щекам градом. — Ты вела себя не как королева, — услышала я, но поняла сказанное не сразу. Что? После этого всего, единственное, что пришлось ему не по душе — это моё поведение? — Ненавижу… — тихо произнесла я, сжимая пальцы на коленках. — Ты тварь… ты дьявол, ты чудовище, исчадье ада, убийца, ирод… Как тебя носит земля? Умер, я хочу, чтобы ты умер, — твердо, искренне и иступленно, истово изрекла я. — Подождём божьей кары, она ведь настигает всех? — Не прошло и пяти минут после «казни», недавно живой азиат, теперь уже ставший трупом ещё не остыл, а Джиён засмеялся, не придавая значения ничему, кроме очередной иронии. — А-а!!! — закричала я, сорвавшись в истерику, опять зажав уши ладонями, согнувшись напополам. Нажав на газ, Дракон вылетел во вновь открытые ворота, увозя нас подальше от ужаса. Как много зданий Сингапура построено на крови и костях? Пытаясь не потерять рассудок, я стала вспоминать историю, рассказанную Мино, о губернаторе, поселившемся на запретном холме. Всех настигает наказание за самоуверенность и дерзость, за высокомерие и попытки быть неподвластными высшим силам, всех… Но я всё ещё рыдала и горлопанила, сама того не осознавая. Джиён остановился у обочины, быстро выпрыгнув из-за руля, обойдя машину и распахнув мою дверь. Я даже не пристегнулась, чем он и воспользовался, потянув меня наружу. Замолотив его по рукам, отбиваясь и бросая ему в лицо оскорбления, я была вызволена и вытащена на улицу, где Джиён тряхнул меня с такой силой, что у меня едва не хрустнул шейный позвонок. Но это подействовало. Мой рот захлопнулся. — Хватит! — гаркнул на меня Дракон. Я нашла в себе дух воззриться на него. Его темно-карие глаза пилили меня, но я посмотрела в них своими, голубыми. — Что ты такого невообразимого узнала сегодня? Что люди умирают? До этого ты пребывала в уверенности, что удел человечества — бессмертие? — Я не могла ничего сказать, просто не было сил. Дрожа в его деспотичной хватке, я словно уменьшилась в размере. — Или ты забыла, что я способен убивать? У тебя что, действительно, настолько короткая память, что если пару месяцев назад я спокойно мог застрелить тебя, но с тех пор ничего подобного не демонстрировал, то всё, ты думала, я стал добрячком, Далай-Ламой? Я не изменился, и каким был, таким и являюсь. Ты думала, что изменила меня? Чем? Слезами и испугом? Состраданием к предателю, который убил своими руками несколько десятков своих и чужих? Ты о сохранении его жизни молила? Только потому, что тебя разжалобили его вопли, недостойные мужчины? А если бы при тебе такую сцену закатил серийный маньяк, расчленивший сотню детей? Ты бы и для него просила о помиловании? — Услышав кое-что вразумительное и обоснованное, я попыталась перебороть тремор в руках и ногах. — Ты забыла наш разговор о перенаселении планеты, которая гибнет от количества недостойных? У тебя хоть что-нибудь в голове задерживается? Или там по-прежнему одна святость и библейская пропаганда? Зерна разума там не приживаются напрочь? — А ты… — сглотнув слюну, я тряхнула головой, откинув волосы. — Ты думал, что ты изменил меня? Чем? Угрозами и бесстрашием? Бесчувственностью и жестокостью ко всем, даже безвинным? Я не была предательницей, никого не убивала и не совершила никакого злодеяния, когда в ответ на мои мольбы ты принёс мне пистолет для самоубийства! — Он отпустил меня, дернув желваками. Посмотрел пронзительно, косо ухмыльнулся и повернулся спиной ко мне. — Даша… — произнес он моё имя. — Я не хочу менять тебя… — Он развернулся обратно. — Когда мы заключили сделку о королевской неделе… ты пообещала мне… помнишь, что? — Душу, — не моргая, вымолвила я. — Назовем это так. Речь шла о чем-то вроде того, что ты должна понять меня, испытать какую-то разновидность любви, приняв со всеми недостатками. Если ты не осознаешь, что я собой представляю, то ничего этого не выйдет. Ты должна понять меня не тем, каким ты себе меня представляешь, а таким, каков я есть. Да, если так угодно, я убийца, я чудовище, я бездушная тварь. Вот эту-то тварь ты и пойми, а не расчетливого уставшего дядю за тридцать. Умного понять трудно, для этого нужно достичь его уровня знаний. Сволочь понять тоже трудно, но для этого нужно достичь того же морального уровня. Иначе никак. — Я не хочу опускаться до твоего отвратительного уровня, — поморщилась я. — Мы говорили о том, что пойдём друг другу навстречу, не только я буду пытаться, но и ты… — Да, но я был девственником, как ты, я был наивен, как ты, я был молод, как ты. Я был верен, как ты. Я всё это знаю изнутри и всё это хорошо помню, я всё это пережил, и уже прекрасно тебя понимаю. Мне не нужно пробовать дважды, достаточно воспроизвести в себе. Что касается тебя… ты не испытала и сотой части того, что было в моей жизни. Сегодняшнее представление лишь посвящение, небольшое, но необходимое. — Чтобы понять тебя? Но понять ведь и значит, исходя из всего этого, измениться и уподобиться тебе! — Но ты же хочешь изменить меня, вернуть в лоно первозданной доброты, — Джиён безучастно улыбнулся. — Вот и скажешь, оказавшись в таком же положении, есть ли путь обратно. И если ты сможешь вновь стать самой собой, то я последую твоему примеру. Остаться тем, кем и был — легче легкого. Достаточно, как ты и хотела, не участвовать ни в чем, не видеть ничего, не пытаться разобраться… а вот уйти и вернуться — это другое, — я машинально водила головой слева направо, как бы отрицая его слова, но они укоренялись во мне. Как бы мне ни хотелось, чтобы информация отскакивала от меня, как от находящейся под бронированным колпаком, но они, эти зерна, эти семена приживались. — Процитировать тебе твоего Иисуса? На небесах больше радости об одном кающемся грешнике, чем о девяносто девяти праведниках, не нуждающихся в покаянии. Это Евангелие от Луки, если не ошибаюсь глава где-то пятнадцатая, где притча о блудном сыне. — Я во все глаза уставилась на него. Джиён улыбнулся теплее. — Да, безверие не мешает читать книги, как обычную литературу. В свободное от жестокостей время я люблю заниматься самообразованием. — Как я могла сражаться с Люцифером, который выбрал оружием сына Божьего и его слова?! Но неужели там так и говорилось, что раскаявшиеся грешники лучше праведников? Неужели Джиён прав, и нельзя быть по-настоящему понимающим благость Господа, не побывав под властью Дьявола? Притча о блудном сыне… да, ведь отец одарил вернувшегося неблагодарного сына, обидев тем второго, который никуда от него и не уходил. Я никогда не понимала эту притчу, почему возлюбил отец больше ошибившегося, а не того, кто ничего и не нарушал, не совершал подлостей? Выбор у меня не велик, либо согласиться с этой притчей и её моралью, а вместе с ней и с Джиёном, либо назвать её глупой, неправильной, и тем отвергнуть Евангелие и истину, принесенную Христом? — Подумай над этим, Даша, — остановил поток своей проповеди Джиён и указал мне на машину. Мы погрузились в неё и в молчании добрались до особняка, где я тут же ушла к себе, закрывшись и упав на кровать. Полежав некоторое время в темноте, я тихонько захныкала, но плач всё расходился, пока мне не пришлось уткнуться в подушку, чтобы его не было слышно в доме. Я всё ещё слышала предсмертные крики и мольбы того мужчины. Мне было плохо, что бы ни сказал Джиён. Это была прививка жестокости и бессердечности? После прививок часто перебаливают, но я не хотела бы, чтобы во мне поселился этот вирус. Я не хочу отдавать ему душу, не хочу становиться такой же, как же это было невыносимо и больно… В самом деле, не проще ли отдать тело? Пусть заберет его, пользуется, как знает, только не заставляет меня принимать такие вещи за норму. Это выше моего понимания, это не должно быть мною проглочено. Не должно! Безучастно принимать клиентов, не разделяя наслаждения и удовольствия, к которому они стремятся — это не такие великие муки, как те, когда перед тобой убивают кого-то, а ты ничего, ничего не можешь сделать и ощущаешь свою вину, хотя ни в чем не виновата… или виновата? А что вдруг, если бы не я, то Джиён помиловал бы его? Если он устроил всё, доведя до конца, чтобы помучить меня? О, Господи, нет, пощади, не дай мне стать причиной чужой беды! Я не вынесу этого… Не раздеваясь, я лежала и лежала, плакала и плакала, а сон всё не шел и не шел. А в голове отдавалось, как азбука морзе: «Джи-ён-по-ща-ди!». И как театр теней перед боковым зрением шевелились силуэты, выливающие цемент в ту яму. Меня тошнило, но я не нашла в себе сил встать и пойти в ванную. Стиснув челюсти, я смогла перебороть дурноту, и со всеми зверствами и ужасами, не выходящими из мыслей, кое-как уснула под утро.