Жизнь

Излучину реки не было видно, а характерный запах сырости, болотной влажности тропиков, фантомных мангровых зарослей, не едкий, но заметный, всё равно напоминал о том, что она течет где-то совсем рядом, эта зеленая, мутная вода. Чтобы перебить этот запах, был заказан кофе, чей аромат нейтрализует почти все остальные существующие. Кроме, разве что, моей туалетной воды. Не перебор ли? Напшикался от балды, избавляя себя же самого от собственного же благоухания похмельем. — Сингапур течет в Сингапуре, — положив перед собой зажигалку, приготовился я закурить, привставая и вытягивая пачку Lucky Strike из переднего кармана. — У аборигенов шикарная фантазия, не находишь? В Лондоне — Темза, в Париже — Сена, в Сеуле — Хан, а в Сингапуре — Сингапур! — А в Москве, я слышал, Москва, — мне захотелось треснуть Сынхёну. Русские подъёбы от него достали, как навязчивая песня, которая привязывается и звучит в голове неделю за неделей. Я ничего ему не сказал, но лицом изобразил всё, что подумал на этот счет. Сынхён улыбнулся и посмотрел с террасы кафе на небольшой парк внизу. — Надо было выбрать место для ланча с видом покрасивее. — Обосраться как вкуснее бы от него стало! — щелкнул я колесиком, прыснув бензин на искру и поднеся сигарету к огоньку, желтому с синеватой каёмкой, как у конфорки. — Вкуснее — нет, красивее — да. Зачем искать от одного удовольствия другое? — От всего нужно брать всё возможное. А с бесполезным лучше не связываться. — Если бы красота была бесполезна, ты бы не зарабатывал столько на борделях. — Вот всегда он пытается меня убедить в чем-то! Спорить с Сынхёном приятно, ничего не скажешь, когда это не выливается в дружескую издевку, а её не всегда раскусишь, пока он не ткнёт ею в нос. — Поверь, останься на земле одни страшилы — и их бы ебали, и платили за это по-прежнему. — Я бы, пожалуй, воздержался, — поднес к губам чашку Сынхён, держа ручку двумя пальцами. Третий участвовал в держании наполовину, не определившись, нужен он в помощники или нет. — Дрочил бы? — хмыкнул я и, посмотрев туда же, куда смотрел мой друг, закивал. — Я бы тоже, наверное. Хотя, дело не во внешности, я и сейчас, в принципе, всё чаще прихожу к выводу, что с рукой приятнее, чем со всеми этими шалавами. — А как у тебя там дела с Кико? — Да пока кувыркаемся, — запив выдохнутый дым кофе, я подумал о своей пассии последних двух (или уже трёх?) месяцев и не поймал себя ни на какой мысли. Чем она занимается? Где она сейчас? Когда мы встретимся? Хочу ли я её? Ничего. Даже все эти вопросы пришлось задать себе искусственно, просто чтобы понять, что они меня не волнуют. Вернее, ответы на них. Кико обычно звонит сама, приезжает сама, раздевается сама, рассказывает обо всём сама, спрашивает меня о чем-нибудь сама. Я тоже много вкладываю в наши отношения: подаю ей одежду, чтобы собиралась, плачу за всё, отвожу её к себе, курю, думая о своём, пока она лопочет, желая выговориться, отвечаю ей то, что она хочет слышать. Я идеальный, не правда ли? «Ты же любишь меня, Джи?» — хлопает она глазами, поправляя свою стрижку. Пока не накрасит губы, не очень заметно, что она большеротая, но это так, и рот этот смотрится лучше, когда занят чем-нибудь, а не несёт какую-нибудь чушь. Поэтому я улыбаюсь, глажу её по щеке и целую, а не произношу какие-нибудь слова. Иногда меня раздражает, когда она улыбается в зубы — так претенциозно и наигранно, что у меня самого челюсти сводит. Иногда меня раздражает, когда она вроде как дуется на меня за что-то. Черт возьми, эти милые, клянчащие что-то мордочки… сыт ими по горло. Хочется сунуть ей свою карточку, приговаривая «да на, на, держи!» и отправить в шоп-тур, чтобы не возвращалась, пока не перестанет ломаться, корча из себя что-то незаменимое. — Она такая… никакая на ощупь, и безэмоциональная в своих стонах, что если выключить свет, можно представлять вот абсолютно всё, что заблагорассудится, так что почти тот же дроч, только без мозолей на руках, — засмеялся я и Сынхён тоже низко пробасил своим смехом. — Крем для слабаков? Гоняешь на сухую? — Мы ещё посмеялись. — И что же ты представляешь? — Да когда что… в основном какую-нибудь бешенную страсть, что-нибудь такое неприступное… чтобы нежность и жестокость терлись друг о друга на грани. — А почему бы не попросить её изобразить это? Если она такая безотказная… — Сынхён помедлил с продолжением, будто ехал и, пропустив поворот, стал сдавать назад, чтобы свернуть. И, действительно, немного сменил направление: — Любой алчной даме можно заплатить, чтобы она изображала то, что тебе нужно. — «Алчная дама» — это шлюха. Сынхён так почти не выражается. Любой нормальный мужик скажет «блядь», как междометие, оно сорвется с языка, рано или поздно, но у Сынхёна — нет. У него не срывается. Он неспешный, сколько его знаю, и ещё более неспешный с тех пор, как увлекся наркотиками поплотнее. В тот момент, когда у него в голове пронесётся «ни хера себе!», вслух он произнесет что-нибудь вроде «каков, однако же, поворот этой пьесы!», и то спустя полминуты молчания. Нет, котелок у него при этом варил превосходно, но умный и богатый человек может позволить себе странности. — В том-то и дело — изображала! — я затянулся так глубоко, что почти глаза защипало. Клубы, вырвавшиеся на сдачу, не успели пеленой скрыть от меня друга, потому что легкий ветерок сдул их в сторону. — А то мне мало вокруг всей грязи, фальши, лжи… я ещё в постели на неё должен любоваться? — Нет, конечно, лучше на свою руку и несуществующих девиц, у которых нежность и жестокость трутся друг о друга на грани, — вздохнув, Сынхён скрестил пальцы на колене. — Да пошёл ты, — беззлобно промямлил я, положив окурок в пепельницу и взяв подостывший остаток кофе. — Всё же это немногим отличается от галлюцинаций, в которых ты ебёшь покойницу. — Он хотел поддеть меня? Раз так, то мне всегда есть чем ответить. Друзья должны говорить друг другу даже самое неприятное и болезненное, иначе кто ещё это скажет? Что ж, мы прекрасно поковыряли острыми ядовитыми копьями в сердцах. Нет, моё всё-таки Сынхён и близко так не задел, как я парировал. — Извини. — Отнюдь, — делая очередной глоток, прищурился друг в сторону горизонта. — Отнюдь что? Не извинишь? — Отнюдь — отличается. Многим отличается твой дроч от моего задротства. — «Бля» — прошептал я себе под нос, начиная улыбаться. С Сынхёном весело, даже когда он в драме, и он это знает. Он сам себя так оживляет, дергает и шевелит других, а от них и сам потихоньку выползает на свет из своих мрачных настроений. — Ты поедешь завтра на помолвку? — Я посмотрел на него, и наши глаза встретились. — Почему бы нет? Поеду. — Испортишь что-нибудь? — ухмыльнулся он, а я ему. — Зачем? Нет, я в это больше не вмешиваюсь. Пусть сами разбираются до финала. — У тебя пропал интерес к этой русской? — поинтересовался Сынхён, стряхнув невидимую пылинку с брючины. — Она меня бесит, если честно, — признался я. — Ну, серьёзно, как можно быть такой твердолобой? Сначала меня это забавляло, но потом, знаешь, такая тоска нахлынула… ладно бы это была битва интеллектов! Но мне вдруг прямо в мозг вошло осознание, что я, бывалый и повидавший дядька, вздумал поиграть с несмышленым ребенком. Такое не комильфо… вот чего мне с ней баловаться? Умом она меня не победит, хуже того — она свой даже не пытается включать, понимаешь? Гнёт своё и гнёт. А для чего нам соображаловка-то? Не для того, чтоб оценить обстановку, поразмыслить, проанализировать? Разжевываешь и кладёшь ей в клюв — понемногу хавает, а не разжёвываешь, так опять со своим боженькой бегает… мне ей затрещину хотелось дать чаще, чем я курю, вот отвечаю, — приложил я в порыве ладонь к груди. Ох уж эта Даша! — С ней было весело, но черт, дело надо доделать. — Думаешь, она приведёт тебе Сынри? — Не знаю, это последнее из любопытного, что осталось. Всё-таки, полюбить она его не полюбит, а жить с кем-то без любви, обманывать — это не по чести для неё, так что, скорее всего, она ему всё выложит, напрямую, ну, как обычно, чтобы голову не утруждать работой. У неё сразу на всё «надо быть искренней» — это освобождает от надобности сочинять, планировать, пытаться предугадать. Есть даже выражение такое, что-то типа: «Если не хочешь излишне засорять память — никогда не ври». Ну-ну… Он, конечно, это оценит. Ухватится за неё ещё крепче. Праведником не станет, но Даше перемены в нём понравятся. Однако он её будет держать при себе за её достоинства, а она от него будет уставать, вспоминать Мино, родину, ещё какую-нибудь лиричную хурму, мечтать о воле вольной, да счастье… попросит Сынри вернуть её в Россию, а он в очередной раз — хрен ей. Потому что влюбится. Пройдёт немало времени, когда она поймёт, что выбраться отсюда можно только одним способом — попросить о помощи Джиёна. И вот тогда, само собой, без моего участия, она уже попытается завербовать Сынри в драконы, чтобы я ей билетик прикупил. Он к тому времени станет совсем таким, каким мне надо, и всё будет прекрасно. — Я откинулся на спинку, приложив палец к губам в размышлениях. — Разве что она, всё-таки, наконец-то вживётся в тот образ, который давно могла бы принять, станет лицемерить, подстраиваться под Сынри, ей понравится жизнь любовницы олигарха… шансов на такой исход мало, но они есть. И вот что будет тогда… захочет мне отомстить? Забьёт на всё, чтобы жить припеваючи? — Но Сынри-то ты тогда не получишь… — начал Сынхён, но я остановил его. — Тогда я его возьму сам. Главное, чтоб Даша его обтесала, уж этого-то я сделать не могу, — краем глаза я заметил черный костюм и, повернувшись, увидел другого своего давнего товарища, которого мы с Сынхёном тут и ждали. Поднявшись, я радостно протянул руку, встречая его. — Йесон! С прилётом! Проведал своё детище, или сразу к нам? — Я хотел пригласить тебя проехаться со мной, посмотреть проекты, ознакомиться с тем, что я творю тут, под твоим крылом, — он пожал мне, всё же, ладонь, а не крыло, хоть я и Дракон, а затем Сынхёну. У Йесона крупный строительный бизнес в Сингапуре, и хотя у нас застраиваться особенно негде, он расположил здесь свой офис, и заказы на возведение зданий поступают из разных мест. Недвижимость всегда востребована, и в цене. — Поэтому первым делом приехал на встречу с тобой. — Один прибыл? — Нет, — улыбнулся Йесон так многозначительно, словно было много вариантов, с кем он мог приехать. Уже года два он никуда не ездил без своей супруги. — Я прервал важный разговор? — усаживаясь третьим, звякнул он серебряными часами на запястье и посмотрел на нас. — Да у нас полгода назад вышел спор, — хмыкнул я. Даже смешно было говорить, мы с Сынхёном иногда, как два дебила — лишь бы развлечь себя чем-то. Но и умысел я тоже всегда имею. — Вот, пытаюсь его окончательно выиграть. — И в чем спор? — подтянул к себе меню Йесон, всё ещё смотря то на меня, то на Сынхёна. — Да при мне как-то ляпнули, что существует определенный контингент людей, столь замечательных, драгоценных, надежных и без изъянов, что, ну золотые просто. И что таковыми рождаются, а не становятся. Я и поспорил с Сынхёном, что конфетку можно сделать и из говна. — Из меди золото, он имеет в виду, — пояснил мой товарищ. — И как — успешно? — Йесон заинтересовался нашим пари, приосанившись. Черная рубашка заставляла меня охуевать — как он в ней не сварился до сих пор? Я сидел в футболке и шортах. — Я думал, что подобными преображениями занимались только алхимики в былые века. — Я расплылся, пожав плечами: — Я знаю их главную заповедь, этого хватило для достижения результата. Знаешь, о чем она гласит? Чтобы делать золото — нужно иметь золото! — Спор наш затягивался, — подключился к объяснению Сынхён, — потому что Джи никак не мог найти кусочек драгоценного металла, чтобы начать производить, а летом вдруг подвернулся артефакт. — Ценный? — Бесценный, — пошутил я, держа перед мысленным взором Дашу, — настоящий философский камень. — То есть, она настоящий камень — кремень, и при этом от неё ничего не добьёшься, кроме философии, — иронизировал вдогонку Сынхён. — Так и подумал, что это «она», — сказал Йесон. — Ну, и много уже с её помощью напроизводил? — Осталось чуть-чуть для победы, — переглянулся я коварно с оппонентом по пари. — На что спорили? — На любовь, — произнёс Сынхён. — Да неужели? — воззрился на меня Йесон. — Джиён, ты ли это? — Сам в шоке, приятель, во что я позволил себя втянуть? — Подошла официантка, и мы ненадолго замолчали, позволив прибывшему последним сделать заказ. Девица ушла с записью. — Если я выиграю, Сынхён обещал взять себя в руки и разлюбить. — Если я выиграю, и он не сможет сделать из всего намеченного дерьма золото, — ответил тот, — Джиён обещал влюбиться. — Ты настолько уверен в своих силах? — спросил меня Йесон. Он знал меня очень давно, лет четырнадцать… нет, больше. И за это время успел понять, насколько я далек от романтики. — Я никогда не берусь за дело, если я в нём неуверен, — вспомнив весенний день, в который возникли наши с Сынхёном ставки, я озвучил: — Это всё вначале было просто юмором, мы даже в голову не взяли. Посмеялись над этим и забыли. А потом, в июне, вылавливают мои драконы вдруг золотую рыбку… я, опять же, не обратил внимания вроде, а потом — ба! Да это же то, что мне нужно. Позвонил Сынхёну, говорю, так и так, помнишь, брал на слабо, что невозможно? Ну, посмотрим! Вот так и понеслось… А заодно приплелось столько поводов, знаешь ли. Я же без выгоды не могу. Забавы забавами, а дела сами делаться не будут. — Он проиграет, — указал на меня Сынхён. — Знаешь Ли Сынри? — Йесон кивнул. — Джиён верит, что тот влюбится и перестанет предпочитать ассортимент единичному приобретению. — Моя золотая рыбка пока сбоев не давала, — отметил я. — Да, мы обговорили, что она должна достичь трёх успехов. — Сынхён, мне даже обидно за тебя, что ты позволяешь себя проводить, как мальчика, — вздохнул Йесон. — Либо я перестал понимать что-то в сделках, либо если Ли Сынри не исправляется, то влюбляется Джиён — а он наверняка выберет объектом тот самый артефакт — и становится третьим её успехом. И ты проигрываешь. Я один чувствую подвох? — Сынхён посмотрел на меня, а я развел руками, в который раз подивившись и восхитившись смекалкой Йесона. Две-три фразы, и он уже разоблачил мои тайные подпункты договора. Даше бы такие мозги — как бы было интересно! Черт, вот наобсуждаем её тут, и опять я буду представлять под собой эту глупую русскую, вместо Кико, выключив свет, чтобы не видеть лица и тела японки. Сынхён отвел взгляд, так ничего и не сказав, хотя мог бы, что-нибудь вроде того же «отнюдь». У Йесона зазвонил телефон и он отошёл, чтобы поговорить. Был бы деловой звонок — не отошёл бы. По-любому жена. — Прости, друг, — обратился я к тому, с кем вновь оказался наедине. — Но Дракон не влюбляется. Он сам не может быть золотом. По всем легендам он его охраняет, бережет и скрывает ото всех, но не имеет с ним ничего общего. Готовься выкинуть из головы свои страдания, вырвать их из сердца, потрахаться по трезваку. — Ты и из меня золотко решил сделать? — Не приведи ни господь, ни дьявол, — хохотнул я. — Над друзьями я не экспериментирую. Разве что бывшими… — А Мино и Тэян тебе совсем уж не были друзьями? — уточнил Сынхён, посмотрев на гущу на дне чашки, и не стал делать последний глоток, побоявшись хлебнуть вместе с мутью. — Они сами вызвали на себя огонь. Я же не дуралей, чтобы не понять, что Даша без чьей-либо помощи не сохранила бы девственность в борделе Тэяна. Допросил шлюх, одна сдала Мино. Зачем он ломал систему? Пошёл против заведенных мною порядков — попал в список. А Тэян… ты же знаешь, я был недоволен им с тех пор, как из-за него лучший хакер и виртуальный взломщик мира перестал на нас работать. А почему? Потому что Тэян допустил ошибку. Из-за недоверия. Как можно не доверять людям, вот скажи? — скорчил я наивную гримасу. — Даже мне никто не доверяет, но разве я такой уж жулик? — Жулик — слишком мелко. Аферист и мошенник — да, — утвердил Сынхён солидно. Йесон вернулся к нам одновременно с поданным ему зеленым чаем. — Что за стариковский напиток? — Давление не оставляет выбора, — без каких-либо сожалений объяснил директор Ким. — А ставки ещё принимаются? Я тоже хочу посмотреть на то, как Джиён будет влюбляться. — Ты что, тоже не веришь в мои возможности? — ахнул я. — Эх ты, не ждал я такого от тебя, не жда-ал. — Я тоже от тебя такого не жду, поэтому и есть желание увидеть. — Хочешь, поехали завтра на помолвку Ли Сынри? Поймёшь, что в этом споре против меня лучше не участвовать. — Он уже организовывает помолвку? — удивился Йесон. — А ты думал, я тут просто так распинаюсь? Мой артефакт ещё даст жару. — Я знаю его отца, вряд ли он позволит жениться ему на девушке, если она собой ничего не представляет. — Тем больше это подстегнёт самого Сынри, — подумал я вслух. — Да и сама она за него не пойдёт. А это ещё больше увеличит его страсть и напор. Представьте, Ли Сынри делает предложение — и ему отказывают! Да у него пена изо рта пойдёт, пока он не сделает всё возможное, чтобы добиться желаемого. — А если она согласится? — посмотрел на меня Сынхён. — С чего бы? — Полюбит, — пожал он плечами. — Вопреки твоей уверенности в обратном. — Сынхён повернулся к Йесону, комментируя: — Если поедешь завтра с нами, посмотришь на это чудо. Блаженное создание, которое Джиён пытался морально травмировать, как мог, чтобы у неё прибавилось ума. — И как — прибавилось? — Я захихикал на вопрос Йесона. — Если правда, что мудрость приходит с опытом, то да. — Травмировать не трудно, вылечить потом будет сложнее, — заметил он. — Она лекарство, а не пациентка. Мне важнее мои люди. — Сынхён поднялся: — С вашего позволения, отойду в уборную, — поправил он слегка оттопырившуюся над ремнём рубашку и вальяжно побрёл внутрь здания. Йесон вернул взгляд ко мне. — Сынри не твой человек. — Будет моим, я хочу завербовать его. Я не могу быть в нём уверенным, пока он якшается то с китайцами, то с вьетнамцами, то с японцами. Он ведёт бизнес на моей территории, а мне нужна преданность. От такого человека её не добьёшься, пока не прижмёшь вступлением в клан. Ну и изменением его характера благодаря моей находке. — Трахнул бы ты её, и успокоился, — после странной паузы, какие умеет создавать Йесон, наполняя их тяготой своего черного взора, бросил он мне. В проницательности ему не откажешь. — Я не скрываю, что я её хочу. Но я не такой похотливый извращенец, как ты. У меня дела через постель не решаются. Я не такой, — с максимально серьёзной миной декларировал я. — Что тебя останавливает? — Разочарование, — пришлось признаться честно. — Я не хочу получить то, что так долго меня будоражит, возбуждает и держит в тонусе и понять, что всё это такая же обычная херня, как со всеми другими. Ну, да, первый раз будет офигенно, может, даже второй. Адреналин, полные штаны радости, азарт и победные фанфары внутри. А дальше что? Присматриваешься, притираешься, привыкаешь. Быт. Должна же быть мечта у человека? Вот, буду мечтать об идеальном сексе, который не иссякает. Зачем же разрушать иллюзию подобной возможности? — Две недели назад отмечал десятилетнюю годовщину своей свадьбы, — задумчиво произнес Йесон. — Победные фанфары по-прежнему трубили. Может, ты не умеешь дудеть? — Может, у меня нет фанфар? — хмыкнул я, раз уж на то пошло. — У нас с тобой разная комплектация при сборке. Ты умеешь любить, а я испытывать сексуальное влечение. — Эти вещи друг друга не исключают. Иногда можно спутать. — Я был безумно влюблен в Наташу в юности. Сколько мы с ней провстречались? Около года, кажется. Ничего не случилось, никто никому не изменил. Чувства кончились. К счастью, у неё тоже, и я приобрел хорошую подругу. Но в остальном всегда кончается только мой запал, и я наживаю себе врагов, обозленных любовниц, брошенных девиц. Сынхён вернулся и мы, перекусив немного за разговором уже о других темах, поехали в офис к Йесону, полюбовались чертежами и проектами его архитекторов и подрядчиков. Он показывал сметы и договора, объяснял, с какими поставщиками имеет дело, через какие банки проводит операции, каким образом сокращает налоговые отчисления, где экономит, чтобы это не отразилось на качестве застроек. Йесон гениальный финансист, и собравшаяся под его руководством команда обречена на успех. Его фирма кладёт и мне в карман, чтобы работалось спокойно. Но денежные вопросы вряд ли когда-либо испортят нашу дружбу. Мы уже слишком взрослые люди, чтобы как мальчишки обижаться на что-то или выпендриваться друг перед другом. В такие годы и с такими социальными статусами ценится другое: деловая порядочность, рациональность, постоянство. Постоянство — но не непрерывное присутствие, которого требовала бы любовь, о которой столько разговоров сегодня было. Мне нужно регулярное, даже частое одиночество. Я люблю слушать свои мысли — в них рождаются отличные идеи. Я люблю тишину, потому что в ней можно одинаково легко расслабиться или сосредоточиться, а настроение у меня подчас меняется три раза за один приём пищи, и без чьего-либо присутствия я могу делать, что захочу — отдыхать, работать, спать, думать, гулять, вести переговоры. Куда в этом всём вписалась бы баба? Да никуда. Приготовить я мог бы и сам, но с моими деньгами и этого не нужно, позвонил и заказал, или поехал и поел. Уборка на прислуге, беседы по душам с друзьями, секс — сколько угодно, хоть со шлюхами, хоть с рукой. Что вообще за культ любви у людей, как перед признаком высшего счастья и блаженства? Почему же мне и без неё клёво? У меня слишком много более увлекательных забот, чем гляделки в глаза друг другу с какой-нибудь обладательницей сисек. Их порой пожать тоже хорошо, но стоят ли они всего моего личного времени? Какой же я эгоист! Когда-то было много людей, под которых я подстраивался; Джиён сделай то, сделай это, езжай туда, приведи этого, выполни заказ, отвези товар. Ни минуты для себя, сплошные побегушки. Велят ждать — и ждёшь, ничего не делая, не принадлежа самому себе. Дни, недели, месяцы пролетели в услужении кому-то, потеряны безвозвратно, подарены за деньги. Потратил полжизни на приобретение денег, но вот парадокс — за эти деньги время обратно не купить. Какие же идиоты люди, которые гробят себя до пенсии на заработках, а потом радуются оставшиеся считанные годы. Чему радуются? Просранной жизни? Я, к счастью, остановился чуть пораньше, но всё равно за многое обидно. Да черт бы с ним, что было, то было. Меня до сих пор могут пристрелить в любой момент — кто застрахован? И тогда выйдет, что я всё-таки почти всю жизнь просрал, кроме последних трех-четырех лет, когда окончательно встал на ноги. Вечером я встретился в гостинице с Кико. В узком платье, не скрывающем, что у неё по всем сторонам сплошные плоскости, она не кинулась с порога в мои объятья, и я облегчено вздохнул. Иногда нужно привыкнуть немного к ней, чтобы расслабиться и перейти к ебле, иначе так и хочется отпихнуть, а то и вовсе не встанет. На неё. Тогда воображу другую. Иной раз бывает и наоборот, что лучше бы она накинулась на меня сразу, уже голая, а то пока побормочет, затянет момент, я и сам ничего не хочу. Я же говорил, что настроение у меня переменчивое. Ради игры с Дашей я отлично держался, сам себя хвалю. Вообще-то в быту я не так терпелив, как напоказ. Спор с самим собой насчет Дашиной души ещё тлел в моём сознании. Я хотел бы довести его до конца, но минута, в которую открылись мои глаза, как дешево и глупо забавляться с глупенькой девочкой, наложила неизгладимое впечатление. Не могу я с ней больше вести сражение — неинтересно. Как будто с самим собой бьюсь, заранее зная каждый ход. Вот как объяснить после этого Йесону, почему проходят все мои чувства? Предсказуемость, банальность. Внезапные или постепенные озарения, что всё бессмысленно. Поиском истинного смысла я и не люблю заниматься, но возня из серии «шило на мыло» совсем не по мне. Единственное, что мне было любопытно — смогла бы Даша вновь стать наивной, побывав в шкуре циника? Но циником она становиться не спешила. Докурив, я погасил свет и, скинув футболку, лег в кровать, куда, раздеваясь, забралась Кико. Её рука проворно нырнула мне под шорты, в трусы, принявшись возбуждать. Мы целовались, пока её пальцы оживляли мою плоть. Приятно. Привычно. Не совсем так, как надо. Когда хочется сильнее — она недостаточно сжимает, а когда хочется медленнее — она водит рукой слишком яростно. В этом и преимущество онанизма. Только я сам знаю, как, куда и когда нужно. Перевернув её на спину, я стащил с неё трусики в надежде, что меня заведет прелюдия, но не тут-то было. Я хотел секса, но почему сегодня всё это меня так бесило? После некоторых усилий, Кико заметила безрезультатность и, откинув на спину меня, спустилась вниз, взяв член в рот. Стало намного приятнее, и, пусть даже было темно, я закрыл глаза. Секс и без того не самое невинное и чистое действо, каждый раз с запахом выдыхающихся тел, выделениями, пошлыми звуками, но занятие им во мраке лишь подчеркивает его грязность. Вроде как надо спрятать что-то неприличное. Я хотел бы трахаться при ярком солнечном свете, чтобы не скрывать от себя ту, с которой трахаюсь, чтобы постель слепила белизной, чтобы не было неловких движений, когда тянешь с неё кофту, а она несмело задирает ручки, или запутывается в ней. Чтобы не было нужды говорить, как ей перевернуться, чтобы не приходилось её переворачивать, пока она, не понимающая, что от неё требуется, не может даже поддаться, понять без слов и подыграть. Я отымел столько женщин, и с каждой было хоть какое-нибудь несовпадение, непонимание, дисгармония. Не бывает в жизни так, как в постановочных сценах эротических фильмов, где пара угадывает друг друга по глазам, где герои умудряются расстегивать друг на друге пуговицы, не запутавшись руками и не мешая друг другу! В самом деле, что это за цирковые трюки? Я сто раз пытался одновременно раздевать себя с девушкой: я её, а она меня — и всегда столкновения, путаница, остановки. Может, я слишком перфекционист? Но не могу я восхититься тем, в чем происходит какая-то заминка. Делается неловко, как когда сидишь в театре, и актёр вдруг забывает текст, не умея при этом импровизировать. Хочется крикнуть, что не надо было пропускать репетиции. Вот и о женщинах, с которыми я спал, у меня вкладывается такое же впечатление, но кто пропускал репетиции — я или они, никак не разгадать. Кико продолжала сосать. Была у меня одна любовница лет семь назад, страстная штучка, доставляла много удовольствия. Как-то мы с ней выпили, когда она приехала ко мне после работы. У неё так загорелись глаза, в них было столько пыла и дикого желания, что я возбудился за секунду. С этим взглядом текущей самки она отшвырнула лифчик в сторону и, вместо того, чтобы прыгнуть на меня и уничтожить бешеной еблей, свинтила в ванную, потому что не успела привести себя в порядок, что-то там побрить, помыть — неважно. Да мне похуй было в тот момент, где у неё что не так! Я хотел её на месте, вот с этими горящими глазами, выражение которых стоило всего. Будь у неё на лобке кудрявый лес — я бы даже не заметил. Но она провела минут десять в ванной, а когда вернулась, я с разочарованием, механически её поимел, разве что не заплакав от облома. Иногда один разорванный взгляд убивает больше страсти, чем десять лет совместной жизни. Йесону, наверное, просто повезло, и его супруга не отводит глаз, когда ненужно. Кико продолжала сосать. Я побоялся, что усну, и открыл глаза, хотя ничего не изменилось. Шторы были очень плотные, и в номере царила черная ночь. А какого цвета под нами простыни? Я не обратил внимания, когда вошёл. Может быть, они даже и белые, как мне нравится. Я бы трахнул на таких Дашу, в какой-нибудь другой жизни, где она не будет смотреть на меня с ужасом и неприязнью, не будет стискивать зубы, глотая слёзы, потому что её имеет чудовищный Дракон, а так и будет, попытайся я как-нибудь затащить её в койку. Я не хочу её принуждать. Если бы уж я когда и решился с ней переспать, то только по её желанию, чтобы она захотела и посмотрела на меня с симпатией в своих небесно-голубых глазах. Когда я поцеловал её месяц назад, у неё было такое лицо, словно её заставили проглотить улитку. Кому-то подобное может и нравится, но ей явно нет. А ещё у неё в глазах был страх. Она по-прежнему меня боялась. В какой-то степени мне это тешило самолюбие, но не для того, чтобы трахаться с Дашей. Трахаться с Дашей. Член стал подниматься, реагируя на скользящий по нему язык. Я опустил ладонь на затылок в темноте, подавшись навстречу бедрами. Хорошо, очень хорошо. Даша такая светлая, совсем как моя спальня, она в ней мило смотрелась, и лежать на ней в моей кровати было бы здорово, гладя её лицо, груди, бедра. Я не видел её голой груди, интересно, какие у неё соски — розовые? Член восстал полностью. Я оторвал от себя рот, завалил его обладательницу на спину и, раздвинув ей ноги, вошёл до конца. Задвигался. Я никогда не произносил во время секса женских имен, так и сейчас нет надобности. Тем более подо мной не та, чьё имя звучит в голове. Нет, та! Иначе опять опадёт. Подо мной Даша, слегка напуганная, робкая, но возбужденная, как и я. Её руки скользят по моим плечам, обхватывают их, она обхватывает меня ногами. Я опустил губы к груди, чтобы взять в рот сосок, но грудь была крошечной, как небольшая складка кожи. У Даши не такая, больше раза в три. Я опять вытянулся на руках, стараясь больше не замечать действительности. Светлые волосы, разметавшиеся по подушке, дрожащие ресницы, розовые губы, ставшие ярче от поцелуев и того, что она закусывала их, не веря, что пошла на это — отдалась мне, захотела меня. И больше нет никакого суеверного страха, она прижимается ко мне смело, а я придавливаю её собой, грудь к груди, и только бедра двигаются, выбивая стоны. И она шепчет: «К черту Бога, Бог с ним, с Дьяволом — есть только ты, Джиён. Ты, и никого больше. Ты моя вера, моё спасение, моя жизнь». Как же сладко это всё… я кончил, излившись и рухнув на девушку под собой. Она простонала, заодно, вроде как тоже кончила. Этот голос… Кико. Она пила таблетки, так что я мог не предохраняться. Хоть какой-то плюс. Захотелось курить, неудержимо. Подтянув шорты, я встал и включил настольную лампу. Нашёл сигареты. Оглянулся на Кико. Она смотрела на меня, изображая блаженство. Откуда бы ему взяться, этому блаженству? Его можно демонстрировать только за деньги, за ощущение того, что она девушка самого Дракона. Но настоящего наслаждения быть в данном случае не могло. С моими десятью сантиметрами бабу не удовлетворишь. Даже самую непритязательную. Даже святую. И Даша никогда стонать подо мной не будет, потому что она слишком правдивая, в отличие от этих шлюх, и будет с деревянным лицом ждать, когда же нахлынут удивительные ощущения, а они не нахлынут, потому что большой член, к слову, за деньги тоже не купишь. А потом она, чего доброго, как некоторые до неё, скажет: «Понятно, откуда у тебя такая жажда власти — компенсируешь». Хотя Даша вряд ли читала Фрейда, она, может, и не скажет. Но всё равно это будет огромное разочарование. Для нас обоих. — Мой Дракон, иди ко мне, — подползла Кико к краю кровати и протянула руку, взявшись ей за резинку моих шорт. Ну какая же лживая блядь, а? Я плюхнулся обратно с зажженной сигаретой, а Кико принялась целовать мне грудь и мои многочисленные татуировки на теле. Её густые, ровно подстриженные до плеч волосы щекотали мою кожу. — Поедем завтра на одну вечеринку. Помолвка у одного знакомого. Раз такой повод вышел, я тебе давно не покупал новое платье, хочешь? — она взяла мою свободную от курева кисть и поцеловала ладонь. — Платьев у меня полно, а вот украшений поменьше. — Цацки хочешь? Ладно. Заедем завтра в ювелирный, — я провел большим пальцем по её щеке, остановив глаза на её улыбке, но глядя сквозь. — Надеюсь, ты не о кольце подумала? Кольца не проси. — Зачем оно мне? Ты и без него мой, — втянула она мой палец в рот, начав его посасывать. — Нет, я не твой, — высвободил я руку, похлопав её по глупой головке. — Мы всего лишь трахаемся. — Джиён! — оттолкнула она мою руку, сев. — Зачем ты говоришь такое? Я не собираюсь за тебя замуж, и ничего от тебя не требую, но мы встречаемся уже три месяца, и ты вдруг говоришь такое?! — Захотелось тебя позлить, — солгал я. А потом передумал — к чему ложь? — Да и, вообще-то, я считаю, что у нас свободные отношения. — Ты спишь ещё с кем-то?! — взвизгнула она. Вряд ли ревнуя. Просто боится, что меня приберет к рукам другая. — Нет, — сказал правду я. Но это не мешает мне трахать другую мысленно, пока подо мной ты. Да и сама-то вряд ли хранит мне верность. Она модель, и когда улетает на родину или в Штаты, то наверняка раздвигает там ноги налево и направо. Мне как-то плевать. — Любишь ты пытаться вывести меня из себя, — привалилась она ко мне под бок. И вводить себя в тебя тоже. Особенно сзади, где уже и теснее. Сегодня вряд ли осилю её ещё раз, но завтра зайду с другой стороны. Даша бы туда точно не далась. Боженька бы не одобрил. Или у Сынри получится научить её всему? Прав ли Сынхён, и способна ли она полюбить того? Если это случится, то я буду в ней разочарован больше, чем если она станет первой атеисткой. Это бы обозначало, что она, как и раньше, любит совершенно всё вокруг себя, и проникается любым человеком, которого ей подсовывают. Разве это не блядство? Пусть на уровне чувств, но блядство. Это то, о чем я ей говорил, что низка цена такой любви, когда она охватывает всех без разбора. Нужно знать, кого ты любишь, и хранить ему верность. Даша считает, что Бог и есть любовь, но в Бога-то верит одного, а любит — всех подряд? Пусть тогда и всех богов любит и почитает — вот в чем абсурд её веры, и мы не раз беседовали об этом. И о многом другом, о чем с Кико даже начинать не стоит. Моё очередное остывание к очередной любовнице нарастает. Мне снова становится жаль времени, что я на неё трачу — не лучше ли уж одиночество, чем она? Кико не разочаровывала меня, она не сильно и очаровала-то изначально. Потушив сигарету в пепельнице, заблаговременно принесенной на прикроватную тумбочку, я высвободился от неё снова и встал. — Ладно, я поеду. — Не останешься до утра? — расстроено опустились уголки её губ. — Не могу выспаться нормально, когда сплю не дома. — Поехали к тебе вместе, — наивно предложила она. — У меня ещё дела, — тверже произнес я, показывая, что вариантов нет. Она поднялась, чтобы проводить меня до двери и поцеловать возле неё на прощание. — Завтра после обеда за тобой заеду. — Буду ждать! — Я вышел в коридор, и вскоре уже был на улице, возле своей машины. Напиться бы. Сынхёну что ли позвонить? Нет, не хочу сейчас, вдруг он опять начнёт ехидничать, а у меня для этого нет должного настроя. В результате я сидел с бутылкой виски на пристани у своего особняка. На воде, почти не качаясь, белела моя яхта, рядом возились Гахо и Джоли, то прибегая, то убегая, то наворачивая круги вокруг меня. В голове было пустовато, как и в стакане, в который я подливал понемногу, осушая раз за разом. И вокруг было пустовато. Какая гармония. Ничего больше не надо, тишина, шепот пролива, теплый воздух, обжигающий виски с парой кубиков льда, которые стаяли в него. Воспоминания не тревожили, в будущее заглядывать не собирался. Настоящий момент, сочный и яркий, как темно-синее небо, занявшееся на горизонте светом. Скоро рассвет. Нажать бы на паузу, чтобы солнце остановилось, и не надо было окунаться в круговорот нового дня. Хочу раствориться в этой ночи. Я лёг на нагретые доски пристани, и Гахо успел облизать мне лицо, прежде чем я его отодвинул. Алкоголик четвероногий, и запах-то выпивки его уже не отвращает, привык, с бухающим хозяином. Застыть бы вот так, но столько ещё дел не сделано. Я кое-как поднялся, покачиваясь, и поплёлся в дом. Ужасный Дракон в своё логово смерти. Гахо и Джоли бежали следом, виляя хвостами.

Помолвка

Расчесывая волосы, которые отросли длинными, какими у меня были однажды в детстве, в классе пятом школы, я посмотрела через зеркало на Сынри, устало раздевающегося после работы. Отложив щетку, я разделила пальцами всю свою соломенную гриву на три части, и стала заплетать косу, развернувшись к мужчине лицом. — Может, всё-таки отменишь эту никчемную помолвку? — Он посмотрел на меня, ничего не сказав, и продолжил расстегивать рубашку. — Ну, кому она нужна? Ну, серьёзно. Говорю же тебе, Джиёну всё равно на меня… — замолчав, я ждала хоть какого-нибудь ответа, но Сынри в последнее время общался со мной так, словно испытывал при этом какие-то сложности и ему что-то мешало. Он несколько посерьёзнел, и секс — цель нашего сожительства и вершина мечтаний моего любовника — стал более редким явлением в последнюю неделю. Не то он выдыхался в офисе, не то пресытился мною, не то завел ещё одну пассию где-то, не то кровь отлила выше, и теперь работала другая голова. Не знаю, тревожило ли меня это, пугало, настораживало или радовало? Произнеся слова о равнодушии Джиёна, я в который раз вспомнила поцелуй при нашей с ним встрече, произошедшей месяц назад. Зачем он это сделал? Услышав всё от него и приняв, частично, за правду его объяснения, могла ли я сомневаться и дальше в его признаниях? Если Дракон меня использовал изначально как орудие, то все его предложения в заключительную ночь королевской недели были лживыми. Но он сразу же дал понять, что хочет меня по-настоящему, что подтверждает искренность тех щедрых обещаний, которые он раздал. Я могла представить его играющим и притворяющимся ради чего-то, но целующим ради какой-то выгоды ту, которую ему неприятно целовать? Джиён бы на это не пошёл. Он уже не в том статусе, чтобы снисходить до неприятных для себя вещей, переступать через себя. Итак, он хотел меня, но отдавал любому другому, без стыда и помех? Что ж, желание — не любовь. Оно не мешает принимать человека за вещь. — А мне всё равно на Джиёна, — наконец сказал Сынри. Оставшись в одних брюках, он сел на кровать и посмотрел на меня. — Ты думаешь, что я буду строить свою жизнь исходя из того, как это соотносится с его жизнью? Нет, я строю её по-своему. Я хочу организовать помолвку — и я её организую. — Зачем? — Мне не верилось, что причин совсем уж нет. Присматриваясь к Сынри, я замечала, что не такой он и простой похотливый дурачок, каким хочет казаться. Он деловой человек, который всегда знает, какой следующий шаг сделает. Развлечения со шлюхами и постельные утехи, если и искреннее его стремление, то плюс ко всему неплохое прикрытие, создающее ему вид пустого и думающего не мозговыми полушариями типа. Сынри встал и подошёл ко мне, опустив ладонь мне на голову и пригладив волосы с самоуверенной ухмылкой на губах. — Как ты считаешь, благодаря чему я умудрился остаться вне игр мафии, свободным предпринимателем, заключающим сделки то тут, то там, общающимся с тем, с кем надо и полезно ему самому? — Он дал мне время на раздумья, но я почти сразу пожала плечами. Сынри улыбнулся. — Потому что многие, в том числе Джиён, принимали меня за легкую добычу, которую и вылавливать не стоит. Я не плету интриг, выгляжу рубахой-парнем с завышенной самооценкой — в чем есть доля истины — и не создаю никому никаких проблем. Так шло долго, но вот, Дракон зачем-то мною заинтересовался, поняв, что я несколько крупнее, чем кажется на первый взгляд. И я ему понадобился. И знаешь что? — Я вопросительно кивнула. — Он меня получит. — Мои глаза удивленно распахнулись. — Да-да, и думать он будет, что получил меня благодаря своим усилиям, то есть — тебе. А для создания видимости, что всё идёт по его плану, нам нужна помолвка. — Мне не понравилась очередная постановка. Я сыта играми по горло. — Но… чего ты добьёшься этим на самом деле? — Отвлеку его от себя тем, что Дракон утратит интерес, получив желаемое. Сделаю вид, что работаю на него. — Сделаешь вид? Джиёна не так-то легко провести… тебе не удастся союзничать с другими, поверь. — Мне и не нужно союзничество. Я обведу его вокруг пальца и избавлюсь от его опеки. Кто-то же однажды должен остановить загребущие ручонки этого самоназванного короля? — Что-то неприятно пошевелилось во мне. Ненавижу эти сингапурские заговоры и обманы. Почему они не могут прекратить свои козни друг против друга? — Не играй с Джиёном, Сынри — мой тебе дружеский совет. Не играй, ты его не победишь, — вместо ожидаемого результата, похоже, я наоборот подлила этой фразой масла в огонь. Мужчина наклонился, погладив мою щеку. — Непобедимых не бывает. Разве ты не хочешь помочь мне свергнуть его? Тебе есть за что хотеть ему отомстить. — Я не пойду против него — я не настолько уверена в себе, — во мне голосило множество причин, подтверждающих отказ от этого предложения. Снова сразиться с Драконом? Нет, никогда. Или когда-нибудь, когда я стану намного умнее, или когда пойму его… Да, именно этого он когда-то хотел от меня, чтобы я поняла его. Я пыталась, как мне казалось, но видимо пыталась неправильно. Верно он как-то заметил мне про трафарет, который я ко всем прикладываю. Я его старалась понять сквозь собственную призму, не увидев, что на самом деле может думать и хотеть такой человек, как Джиён. Но я до сих пор этого представить не могла и близко. И мысль о мести ему — сладкая, но глупая. Прожив под его боком, наблюдая его ежедневно, я и то не смогла проникнуть в его тайны, так как же можно победить человека, когда и приблизиться к нему стало чем-то недоступным? — А если бы даже и отомстила, что бы получила? Причиненное зло назад не отменишь. А ты? Отправил бы меня домой, расправившись с Джиёном? — И как он хочет его свергнуть? Убить? Отнять власть? Сдать в полицию? Всё это неосуществимо, если знать Дракона так, как знала я. Впрочем… почему я говорю за всех? Я молодая и ничего не понимающая в этом их мире особа. Это у меня не получилось достойно сразиться с Джиёном, а почему бы опытному и ушлому мужчине, вроде Сынри, и не победить? — А ты всё ещё хочешь домой? — он поднял меня, поставив перед собой, обнял. Его губы начали плутать по моей шее. — Ты хочешь в свою холодную и нищую Россию? — Раньше я бы стала спорить и оправдывать родину, но теперь устала, и предпочитала молчать при таких замечаниях. — Это что-то из безусловных рефлексов — сказать, что хотелось бы вернуться туда… — Я думал, что пока нам хорошо вместе, ты выкинешь подобное из головы. — Хорошо вместе… Из-за условия, поставленного мне в первую ночь, я вбила в себя правило не плакать, не жаловаться и не показывать, что мне чего-то не хочется. И это правило так укоренилось, что даже дай я волю чувствам сейчас, вряд ли потекут слёзы, хотя я, по-прежнему, ложилась под Сынри без энтузиазма, без желания. Да, моё тело, когда он брался за него, могло откликнуться, но жаждала ли я ежевечерне повторять это? Нет. Это всё равно что быть сытой и не думать о еде, не хотеть есть, но тебя вдруг угостили чем-то очень вкусным и ты, мало того, не отказалась попробовать, так ещё и оценила, что это, действительно, было вкусно. Но от этого нельзя сделать вывод, что есть всё-таки хотелось. Более того, после этого впихнутого в себя вкусного куска, желудок переполняется окончательно, и возникает лёгкая дурнота. И как бы ни было сладко и приятно, в следующий раз, будучи снова сытой, не потянешься за этим лакомым куском. И любимым блюдом останется что-то совершенно иное, что и было до этого. Например, высокий безупречный молодой человек в белоснежной рубашке, зовущийся Сон Мино. Сынри привычно завалил меня на кровать, а я отвечала на его поцелуи, продолжая думать, как мне быть дальше? Как бы мне ни хотелось вернуть Джиёну всё, что он сделал, я понимала, что у меня нет ни сил, ни опыта, ни мудрости, чтобы выполнить желаемое. Я не могу пойти против него. Сейчас, по крайней мере. Играть на стороне Сынри тоже проку мало — я не верю в его победу, и не хочу участвовать в этом вовсе. Я не люблю его, и жить с ним сколько-то там ещё мне тягостно. Неужели нет никакого другого варианта, где я могла бы тихонько пожить, никем не замечаемая, отдохнуть, оклематься? Месяц назад я всё-таки сказала Тэяну привести меня сюда, и не осталась с ним, хотя он предлагал мне жизнь честной женщины, жены, а не любовницы. Почему я отказалась? Потому что не любила его, и не хотела обманывать. Что бы ни происходило, я всё ещё не хочу обманывать людей, даже тех, которые сделали не лучший вклад в мою жизнь. Благородство это или моя слабость? Когда-то я была уверена, что честность и правда — признаки праведности и правильности. Но потом… после всех рассуждений, диалогов с Джиёном, я стала сомневаться. Все мои дни сейчас подчинялись именно этому явлению — сомнению. Искренность порой вовсе не сила, а именно слабость, потому что боишься быть пойманным на лжи, не справиться, не вытянуть всей шахматной расстановки (и это я даже не вспоминаю о том, что ложь — грех, который ведет известно в какое загробное царство). Джиён не любил шахматы, потому что в них есть правила, а в жизни правил нет. И он оказался прав. Правила есть в Библии, поэтому мне было удобно жить по ней, подчиняться её указаниям, но когда я оказалась в окружении, где Библия была заменой туалетной бумаги, в случае окончания последней, а не Священным Писанием, вдруг выяснилось, что правила её не работают, и содержание её — далеко не вся жизнь. «Половина её — история иудеев, а вторая — мнение одного человека, которого оно привело на казнь» — сказал как-то мне Дракон. А то, что Иисус был сыном божьим, а не обычным мужчиной, оспорить было трудно. В это можно только верить, а вера в сомневающемся человеке может быть либо притягательным концом, либо отталкивающим началом. И с какой же стороны меня она сейчас? Когда руки Сынри плутали по уже обнаженной моей груди, нас прервал звонок в дверь. Мужчина остановился и приподнялся, прислушиваясь, не показалось ли? Но я тоже посмотрела в сторону входа, поэтому он поднялся, и звонок как раз повторился. — Кто бы это мог быть? Ты не заказывала ужин? — Врученный мне телефон до сих пор мог связываться только с его собственным номером, но когда мы были вместе, он порой давал мне свой айфон и просил позвонить в корейский ресторанчик и заказать что-нибудь поесть. Вопрос был риторическим, и одновременно с ним Сынри уже вышел в зал, оттуда в прихожую и зашумел замком. Я села, заметив в зеркале растрепавшуюся косу и принявшись её переплетать. От двери зазвучал женский голос: — Вот, решила сделать тебе сюрприз. Отцу, сам понимаешь, некогда, а мама не захотела лететь… — звук поцелуя в щеку, шорох одежды. Сынри произнес что-то тихо, я не разобрала. — И я соскучилась по старшему братику. Ну, как ты поживаешь? — Я поднялась, испытывая любопытство. Сынри говорил, что у него есть младшая сестра, но я никогда не думала, что мне доведётся столкнуться с кем-то из его семьи. — Рада, что всё хорошо, — девушка говорила куда громче и звонче мужчины. — А то до нас дошли слухи, что ты связался с какой-то девицей, и собираешься с ней обручиться, хотя нашёл её в каком-то… — Борделе, — произнесла я, выйдя из спальни и застёгивая блузку на груди. Невысокая, миловидная кореянка подняла на меня взгляд. Чем-то похожа на Сынри, но нет той порочности и напыщенности, хотя в лице надменность присутствует. Она онемела, а мой любовник, растерявшись, посмотрел на нас обеих поочередно. — Так… это правда? — прошептала его сестра, воззрившись на него. — Ханна — это Даша, Даша — это Ханна, — представил нас Сынри впустую. Вряд ли нам придётся когда-либо общаться, потому что весь вид его сестры показывал, что у неё нет такового желания. — Я-то надеялась, что приеду и убежусь, что слухи — всего лишь слухи, а ты… ты представляешь, что скажет отец?! — А что он должен сказать? Мне не двадцать лет, Ханна, и я имею право жить с тем, с кем захочу. — Но она же… — девушка посмотрела на меня ещё раз. — Действительно из борделя? — Да, — опередила я его. — И… европейка?! — прищуренные глаза прожгли брата. Я даже не могла точно сказать, что больше коробит эту барышню: проституция или национальность? — Сынри, ты дурак?! — рявкнула она на мужчину. — Что тебе, собственно, не нравится? Я что, навязываю тебе её в подруги, разорился из-за неё или она заразила меня сифилисом? — он хмыкнул почти спокойно. — Европейка, азиатка, африканка — я пробовал всех, поверь, между ног все одинаковые, — сестра поджала губы, явно считая, что при рождении получила какие-то привилегии и ну никак не может быть у всех уж всё совсем одинаково. — Тогда почему ты выбрал эту и остановился? — Похождения сына и брата не были тайной для родственников, но до этого не заставляли их головы болеть. А теперь другой случай. — Я должен отчитываться о своих постельных делах? — Сынри скрестил руки на голой груди, бликуя часами на запястье, которые не успел снять. — Никогда такого не делал и не намерен впредь. — Если бы всё осталось в границах этой самой постели! Ты ведь не намерен на ней жениться, правда? — Ханна замерла с надеждой в глазах. Хоть что-то у нас с ней общее — меня этот вопрос порой тоже интриговал. Но отвечать нам никто не собирался. Сынри только вздохнул и кивнул ей на ноги: — Разувайся, поужинаешь с нами, поболтаем… — Я не сяду за один стол с какой-то шлюхой, и под одной крышей с ней тоже не задержусь. Сниму номер в гостинице, — девушка сдернула легкий белый пиджак с крючка и стала напяливать его на себя быстрее. — Ханна, перестань вести себя, как взбалмошная дурочка, — опустил руки Сынри и подошёл к ней. — Мы взрослые люди… — Сестра отпрянула от него и выставила между ними палец. — Отца удар хватит от твоих подвигов! Он от тебя откажется, если ты не образумишься! — И кому он навредит своим отречением? Расколет корпорацию? Только пусть не забывает, что в ней две трети мои, а его — всего одна, и в проигрыше буду не я. И я пока не вижу повода для того, чтобы вы на меня ополчились. — Ах, ты не видишь? — ноздри Ханны раздувались, и она нервно дергала бахрому на своей дизайнерской сумочке, где на защелке золотились наложенные одна на другую буквы LV. Нет, она не кричала и не вышла из себя, хотя тон её был очень раздосадованный. Её грубости были выдержаны в лучшем стиле восточной элиты, где ярость совмещается с гордостью. — Ты из приличной семьи, брат, и развлечения — это одно. Но то, что ты в состоянии допустить мысль о введении в эту семью какую-то… — Ханна не осмелилась посмотреть на меня в этот раз и проглотила слово. — Теперь ты знаешь моё мнение. Его разделяет мама, и если ты хоть немного дорожишь нами, то задумаешься над своим поведением. До свидания! — Кореянка хлопнула за собой дверью. Сынри подержал протянутую руку в воздухе, после чего опустил её на замок, заперся и развернулся ко мне. — Прости, она не следила за своим языком, потому что совершенно не знает сути дела и тебя настоящей. — А разве ты, зная меня настоящую, не называл меня шлюхой? — ухмыльнулась я, встретившись с ним глазами. Сынри поджал губы, совсем как его сестра. Теперь я вижу большее сходство. — Слова способны ранить, но и закалить тоже… меня столько раз назвали шлюхой, пока я была девственницей, что теперь мне безразлично, как меня называют. Я поняла, насколько слова — пустые звуки. Большинство людей даже не понимают истинного значения того, что произносят, многие понимают одни и те же слова по-разному, а третьи зачем-то вкладывают собственные смыслы в слова намеренно, называя белое черным, а черное — белым. — Сынри молча подошёл ко мне и взял за руку, став перебирать мои пальцы. Мне захотелось выговориться до конца. Мой любовник — единственный мой собеседник уже которую неделю, и кроме как с ним мне поговорить не с кем. — Однажды моя школьная подруга надела первую в своей жизни короткую юбку. Ей было лет четырнадцать, она была доброй и робкой девчонкой, но ей хотелось нравиться мальчишкам, и она решилась прогуляться в этой юбке. Мальчишек она не встретила, но бабушки, которые сидели на лавочках у своих плетней, громко и четко несколько раз повторили «как проститутка!», «стыд потеряла!», «ещё бы задницу выставила полностью». Моя подруга залилась слезами и три дня не выходила из дома. Мне было обидно за неё, но, с другой стороны, воспитанная иначе, я тоже подумала, что зря она надела такую короткую вещь… но замечания бабушек перегибали палку, и для четырнадцатилетней девочки это были слишком страшные и суровые оскорбления, как клеймо. И знаешь что? Прошло время, и эти слова осуждения, вместо того, чтобы воспитать её и запретить носить вычурную одежду, возымели обратный эффект. Она стала краситься, первая из ровесниц влезла на каблуки, года через два стала встречаться с первым парнем, и как-то сказала мне: «Какая разница, как себя вести? Оговорят в любом случае». Я долго, до этого самого лета считала, что нет, бабушки были правы, они же старше, им виднее, они чувствовали, что порядочная девочка бы не нарядилась так смело… Но когда я попала сюда и со всех сторон посыпалось «шлюха, шлюха, шлюха»… Я, наконец, поняла. Поняла, что она чувствовала. И теперь и мне всё равно, что обо мне говорят. — Что ж, мне в этом плане легче, — Сынри поцеловал меня в уголок губ. — Мне всегда было всё равно, что обо мне говорят. Мнение чужих людей мне столь же неинтересно, как и их жизнь.

— А моё? Моё мнение тебе интересно? — Он прижал меня к себе и, расстегивая блузку обратно, заткнул рот поцелуем.

Банкетный зал ресторана на верхнем этаже, с открытой террасой, был снят для вечеринки в честь помолвки, украшен соответственно случаю, но без всякой дешевой символики вроде сердец и переизбытка розовых цветов. Солидные люди и торжества проводят солидно. Каллы и орхидеи в вазах заполняли пространство по периметру, гортензии и хризантемы стояли на столах, сочетаясь с витыми свечами в китайских подсвечниках, тоже вылепленными в цветочных формах, с хрупкими глянцевыми лепестками, бутонами и листиками из бледного фарфора различных оттенков. Если так миллионеры празднуют помолвки, то какие же у них свадьбы? Сынри сказал, что людей будет немного, но мне казалось, что их чуть меньше сотни. Я отказалась от светло-голубого платья свободного покроя, напоминающего изображения Жозефины — супруги Наполеона. Слухи распространяются быстро, и наверняка все гости будут знать, что я бывшая обитательница публичного дома, так к чему этот наряд, воспевающий невинность? Мне больше приглянулось коктейльное платье, синее, приталенное, с открытой спиной и рукавами в три четверти. Сынри преподнес к нему сапфиры в белом золоте, и когда я застегнула колье и браслет, то была готова поверить, что всё это не фарс, и я чья-то невеста. И самым весомым аргументом тому было кольцо, которое Сынри надел мне на палец сам. — Ну вот, теперь всё на месте, — улыбнулся он, смотря, как сверкают камни у меня на безымянном. — Хоть женись и обзаводись спиногрызами… — Моё спокойное настроение тотчас улетучилось, и я отвела руку, опустив глаза. — У тебя появится вскоре один, но ты не подумал о том, чтобы о нем позаботиться. — Казалось, он не сразу понял, о чем идёт речь. Но потом покривился. — Опять ты о ней! — Если она пропала с твоих глаз, это не значит, что перестала существовать. Я ничего не успела узнать о родителях Вики, но не думаю, что ей легко будет вырастить ребенка в одиночестве. — Может, она сделала аборт, как только добралась до дома? — Мне хотелось зарядить ему пощечину, но я научилась сдерживаться немного, и только окаменела лицом. — Она была влюблена в тебя. Пусть глупо и по-девичьи, но влюблена. Она готова была бороться за этого ребенка. — Я не хочу говорить о ней, Даша, как и о тех сотнях, которых имел до неё и после. Они приносили удовольствие, радость, наслаждение, но когда становились проблемами — теряли своё назначение. — Теперь и я не хочу говорить об этом, — произнесла я. — С тобой. Пока ты не запихнёшь свой эгоизм куда подальше. В таком состоянии духа мы и прибыли на помолвку, повздорив перед самым отъездом. Но по прибытии Сынри взял меня за руку, крепко её сжав, и велел улыбаться. Мужчины и женщины всех мастей здоровались с нами, и мой жених представлял меня им. Большая часть присутствующих состояла из корейцев и китайцев. Ханна не явилась, хотя продолжала находиться в Сингапуре и даже договорилась по телефону пообедать завтра с братом. Но сталкиваться со мной её не прельщало. Я как крепостная наложница графа в прошлые века, не того уровня, чтобы находиться среди всех этих людей, высшего сословия, и почему? Потому что до сих пор считалась невольницей, бывшей путаной. Никто из окружающих не знает обо мне и половины всего, но все смотрят так, словно я злобная карьеристка, которая сумела очаровать и прибрать к рукам охочего до секса олигарха, словно это я добивалась всего этого, тянулась к богатству и помолвке, грезила жизнью в высшем свете, иностранная деревенщина, дорвавшаяся до золотника. Но я и теперь готова стянуть кольцо с пальца и сунуть его Сынри, если мне предложат хоть один приемлемый вариант, как изменить что-либо, чтобы я стала свободна, и при этом никому не было причинено вреда. Среди всей этой толпы я наткнулась на взгляд, который смотрел на меня не так, как остальные. Я сжала руку Сынри сильнее сама, шепнув так, чтобы не шевелились губы: — Джиён тоже здесь? — Разумеется, — отвлекшись от разговора с собеседником, повернулся ко мне любовник, вернее, жених. — Разве мог я не пригласить этого купидона, благодаря которому мы познакомились? — Сердца Дракон пронзает отлично, только не всегда заставляет любить. Чаще просто страдать. Его загородил кто-то из гостей, и когда они расступились вновь, то Джиёна уже не было там, где он стоял до этого. Мне сделалось не по себе. Находиться в одном помещении с этим человеком так трудно, что я задыхаюсь, не понимая, от чего именно — страха, неуверенности, неожиданности? Я зачем-то поискала его в толпе, вытянув шею. Что он ещё мог мне сделать? Убивать он меня не собирался. Похитить однажды уже похитил. Хотя я не отказалась бы быть похищенной вновь, только для того, чтобы меня вернули в Россию. Повидаться с мамой, папой, братьями, сестрами… и остаться жить в нашей деревеньке? Я посмотрела на свою руку с маникюром, держащую бокал шампанского. На очень дорогое кольцо. Многие ли девушки променяют ту жизнь, которую я сейчас имею, на узкую кроватку в общей с сестрой спальне, расчистку снега лопатой во дворе зимой, валенки и галоши, непроходимую грязь и походы с ведром на колонку, когда придётся. А уборка и готовка? Оканчивающая университет, получив диплом я могла бы поехать в город, найти там работу, снимать комнату, пытаться добиться чего-то… Это теперь я представляла и такую перспективу тоже. В России я знала только одно: после университета выйду замуж за жениха, останусь при родителях, буду рожать им внуков и помогать по хозяйству. Я вновь представила своего русского жениха в роли Сынри, имеющего меня по ночам, и меня едва не стошнило. Он собирался отрастить бороду, как у моего отца, получить сан, забирать назад свои длинные волосы и читать для прихожан проповеди. Проповеди! Что они дадут пастве? Что они дали мне? Спасли, защитили, избавили от мук, помогли избежать ошибок или объяснили мне, почему всё так происходит и дали мир душе? Пока священники читают проповеди, такие как Джиён вертят людьми, как хотят, ломают жизни, поднимают из праха, бросают в ямы и заливают бетоном. И желание вернуться в деревеньку и остаться в ней, чтобы не видеть дальше её границ — это трусость и слабость. Кому нужны проповеди? Таким, как Джиён, чтобы они осознали свою греховность? Стоило только вообразить моего русского жениха, спорящего с Драконом, как мне стало его жалко. Он будет цитировать Евангелие (ни одной собственной мысли!), вздымать персты и грозить Божьей карой, а Джиён будет покуривать, улыбаться и кивать, после чего скажет что-нибудь вроде «если ты такой святой, то мужские причиндалы тебе ни к чему» и велит своим людям ему всё отрезать. И мне даже не будет печально… потому что я здесь, я едва не умерла несколько раз, меня обесчестили, оскорбляли, унижали и морально пытали, а что смог сделать мой жених, на стороне которого должен быть Бог? В каком месте он мужчина, если из нижнего борделя меня выволок Тэян — убийца, сутенер и насильник, а косвенно спас от жуткого клиента Мино — продажный карьерист? Я вдруг стала ощущать, как внутри меня разливается странное счастье — счастье, что я избежала брака с тем своим нареченным, с тем, кто не мог помочь, спасти, заступиться, в ком мужественности не было и на грамм. Даже рядом с Сынри я чувствую себя увереннее, имеющей защитника. Да, я бы навестила свою семью, но остаться жить там?.. А как бы я поступила, если бы пропал тот, кого я люблю? Неужели не нашла бы его? Я понимаю, что если бы сама не оказалась в подобной ситуации, то понятия не имела бы о мафии, её возможностях и том, как и куда пропадают люди, но пропади мой жених — сидела бы я на месте? А если и он не сидит? Мне вдруг сделалось стыдно, что я разлюбила его. А если он до сих пор пытается найти меня? А если напал на след, но нарвался на Джиёна, и тот его уничтожил? Если я напрасно обвиняю его в бездействии, и он ноги сбил в кровь, чтобы найти меня? Хотелось бы узнать хоть о чем-то, что происходило после моей пропажи. — О чем задумалась? — представив меня всем своим знакомым, Сынри уделил внимание и мне, отведя за столик, накрытый множеством лакомств. — О том, что сейчас творится в моей семье. Я ведь была, так сказать, помолвлена до тебя… с человеком, с которым дальше скромных поцелуев у нас ничего не заходило. Забыл ли он меня? — Сынри тронул мои волосы, собираясь откинуть их назад, но передумал, и просто погладил локон до самых кончиков. — Ты его сильно любила? — Нет. Но это я поняла только здесь. Останься я там, никогда бы не заметила, что чувства бывают и сильнее. — Чувства вообще всегда разные. Нельзя сравнивать одни отношения с другими. Каждые отношения — это взаимодействие, обе стороны делают вклад, кто-то больше, кто-то меньше. Но если один из двоих тварь или подонок, то что он может привнести? Измены, обман, скандалы, злобу, капризы, кучу дерьма? Отношения и любовь не одно и то же. Любовь — это один из видов вклада. Некоторые отношения строятся и без неё. — Ты про наши? — удивившись рассудительности Сынри в подобной области, всё же пошутила я. — Прекрати делать вид, что ты меня не любишь, — просиял он, шутя. Я не сдержала улыбки. Кто-то из гостей подошёл к нему с разговором, и я не успела парировать, что и он, в таком случае, влюблен в меня по уши. По-моему, когда отношения и любовь не одно и то же, то эти отношения называются дружескими или партнерскими, и не имеют ничего общего с отношениями мужчины и женщины. Поднявшись, чтобы не скучать под деловую беседу, я пошла на террасу, с которой открывался прелестный вид на Сингапур, начавший зажигать огни в фиолетовых сумерках. Пахло тропическими цветами, выхоленными мужчинами и знакомым запахом самого города. Я стала узнавать его, какой-то особенный, юго-восточный, где деньги, богатство и продажность въелись в асфальт, дома, мосты и саму воду, и это всё пряталось под энтузиазмом туристов и деловитостью местных жителей. — Невеста без места? — Я вздрогнула от знакомого голоса и обернулась, увидев, как Джиён, зажигая сигарету, приближается и встаёт рядом. — Никак за нелюбимого замуж собралась? Больно грустный вид. — Веселый человек и счастливый человек — разные люди, — натянуто улыбнулась я, вспомнив один из его ответов мне, когда я сказала как-то, что он не похож на счастливого. Джиён удивленно повел бровью. — Ты хочешь заверить меня, что счастлива? — Стараюсь быть, вопреки твоим усилиям. — Мне нужен Сынри, а не твои страдания. Как движется дело? — оперся он о балюстраду и задымил рядом. Скинуть бы его через неё, чтобы улетел и расшибся внизу! — Кто сказал, что я за него взялась? Я не хочу работать на тебя. Я — не твой человек. — Ты либо со мной, либо против меня. Ты против меня? — Джиён посмотрел на меня изучающе, и по мне пошёл холодок. Быть против Дракона и заявить ему об этом? Для этого нужно быть безрассудной. — Я хотела бы сохранить нейтралитет. — Нейтральная серая масса хороша для разведения всяких смесей: цемента, бетона, говна с грязью, — Джиён пожал плечами. — Ты априори к ней принадлежать не можешь. И весь мой жизненный опыт говорит о том, что воздерживающихся не бывает. Пусть молча, но каждый принимает чью-то сторону. На чьей ты, Даша? — А сам как думаешь? — Ты учишься уходить от ответов. Сынри с тобой не только в постели практикуется, но и в риторике? — Праздное любопытство тебе чуждо. Чем же вызван твой вопрос — завистью или желанием создать новую коварную интригу с кровавой развязкой? — Даша, не отвечать на вопросы вообще — не искусство, а невоспитанность. — Я начну отвечать на твои вопросы, когда научусь отвечать так, чтобы это не приносило мне вреда, а тебе пользы. — Значит, ты всё-таки против меня, — протянул он, а я замолчала. Я не умею с ним достойно разговаривать, я не знаю, как вести с ним беседу так, чтобы в результате не оказаться дурой. — Но почему? Я тебя и пальцем не тронул… — Ты сделал всё, чтобы сломать меня. — Не всё, раз не сломал, — хмыкнул он. О да, если бы это было его целью — он бы её добился. — Когда ты оказалась среди похищенных, я тебя знать не знал, а потом вытащил из борделя под свою крышу, вёл себя учтиво, если мне не изменяет память, не бил, не морил голодом… предлагал сотрудничество, не подразумевающее дефлорацию. Это ты её выбрала, захотев ещё и какую-то девицу спасти. — А нижний бордель? — Ты сама это всё выбрала, — ещё раз, почти по слогам, произнес Джиён. — Я предупреждал о борделе. — Это была вынужденная мера… — Даша, глядя мне в глаза скажи, что у тебя не было выбора, и что ты не могла отказаться от ночи с Сынри за которой всё последовало. — Я посмотрела ему в глаза, но сказать не смогла и слова. Да, я выбрала спасение Вики, ценой всего, что было дорого мне. — Вот видишь. Я же говорил, что свою судьбу делаем мы сами. Ты делала выбор, и я тебе его реализовывал. Даже лишил тебя девственности не я, а Сынри, однако зла ты на меня… может, ты потому и злишься, что я сам этого не сделал? — У меня дернулась рука. Ударить, ударить по этому невыносимому лицу! Дракон заметил мой затаившийся жест. — Если прозвучит пощечина, будет скандал. Ты хочешь привлечь к нам внимание? — Я расслабила руку, опустив вниз. — Я хочу вернуться в Россию и забыть обо всем, как о кошмарном сне. — Он сделал последнюю затяжку с язвительной ухмылочкой и, потушив окурок, придержал его в руке. — Не хочешь. — С чего ты взял? — Ты научилась красиво ходить на каблуках. Такими походками не стремятся в коровник. — Глупости. Ты растерял свою великую логику? — В меньшей степени, чем ты свою веру. — Я едва не скрипнула зубами. К слову о каблуках, пока я на них, то выше Джиёна, и это меня даже как-то подбадривает, а его ничуть не смущает. — Я не воспылала любовью к Сингапуру, этой ипостаси Содома и Гоморры. И не хочу остаться здесь жить. — Никто не говорил, что ты полюбила Сингапур, но мне кажется, что ты наконец-то стала любить жизнь. Разве в этом есть что-то зазорное? — Жизнь? О какой жизни идёт речь? О том существовании, которое я влачу? — Я подразумевала душевные страдания, но когда прочла послание в улыбке на губах Джиёна, то замолчала. Представляю, как это выглядело со стороны: стоит нафуфыренная девица, не работает, забот не знает, одета в драгоценности, ухоженная и при женихе-миллионере, и жалуется на то, как невыносимо ей, бедняжке. В какой момент я утеряла адекватность и здравомыслие? Если отодвинуть мои моральные стремления, то я живу, как в раю. — Тебе не понять, что меня терзает. — Неужели? — Джиён продолжал на меня смотреть так, что я сама себе не верила. — Это ты сама плохо понимаешь, что же именно тебя не устраивает. Нелюбимый мужчина? Заменим его на любимого, и ты найдёшь другой повод — вы не в России! Поместим вас в Россию, и там ты сделаешь вид, что теперь-то всё в порядке, но всё равно будешь изводиться. Почему? Вспомнишь о какой-нибудь Вике номер два, начнёшь укорять себя, что не смогла помочь. Снова и снова будешь взваливать на себя то, что к тебе не имеет никакого отношения, и так и проживёшь жизнь, гоняясь за несбыточным и невыполнимым, вместо того, чтобы хоть раз задаться смелым вопросом, чего хочешь конкретно ты? Как обустроить твою жизнь, а не всех и каждого? — Пытаться сделать мир лучше, вылечить его от скверны людского зла — это нормально. — То есть, Иисус, наивный паренек, не смог, а Даша, конечно же, сможет? — Его уже почти раздирал смех, а я едва удерживалась от вспышки гнева. Давно он меня не доводил этими религиозными темами. — Чего надулась? Я сделал неправильный вывод? Ты считаешь, что тебе по силам то, что не удалось тому, кого ты считаешь сыном Божьим? — Он дал учение, придерживаясь которого все люди могут общими силами измениться. Я всего лишь хочу… — Влезать туда, куда не просят? Не решив своих проблем решать чужие? Навязывать своё мнение и свои убеждения? Почему ты не хочешь заняться исключительно своей персоной? Что это — трусость заглянуть в глубину себя и увидеть, что там совсем иные желания, нежели духовные? Или амбиции, самолюбие требующее признания, чтобы все чувствовали себя благодарными тебе? Вика была тебе чужим человеком, к которому ты прониклась сочувствием, но помогала ты ей с той целью, что иначе бы пришлось оказаться королевой Сингапура, жить в роскоши, и снять венец мученицы, а он такой почетный! Нимб не жмёт? — К нам подошёл Сынхён, заметив нас поодаль ото всех. Как обычно, он почтительно склонил голову, здороваясь со мной. — Что вы тут злоумышляете? — Ничего особенного. Даша замужество, а я кражу невесты. — Я округлила глаза, а Джиён засмеялся. — Успокойся, я шучу. Просто ты уже столько времени стоишь в обществе другого мужчины, а Сынри даже не чешется. Непорядок. — Тогда, пожалуй, я к нему вернусь сама, — оскалилась я, делая шаг в сторону. Сынхён посторонился, чтобы избежать соприкосновения, и я почти столкнулась с Кико, которая тоже нас обнаружила и шла к нам же. На её лице впервые проскользнуло что-то вроде ревности по отношению ко мне. Что я такого сделала? Постояла минут пятнадцать с Джиёном? Или он и ей сообщил, что хочет меня? Жмёт ли мне нимб! Да нет у меня желания быть героиней, я просто не могла оставить человека в беде! Почему Дракону сложно усвоить, что есть те, кому не безразличны другие? Я не чураюсь роскоши. Если она честно приобретенная, законная, почему нет? Господи, я злюсь на него, потому что не он меня лишил невинности! Ничего более курьёзного он не мог придумать. Да если бы это был он!.. Если бы это был он… если бы я согласилась на его предложение в конце королевской недели, когда он даже и секса не просил, предлагал быть вместе, разделяя только общение, мысли, время… если бы я выбрала своё благополучие, а не Вики? А если Сынри прав, и она, вернувшись на родину, вынуждена была сделать аборт, угнетаемая родителями? Или любовь к Сынри прошла, и ребенок стал не нужен. Здесь бы она сделала аборт, и ещё много лет могла прожить в борделе Тэяна, в шелках, безделье, сытой и довольной, а там, в России, кто знает, родила ребенка, денег нет, ссоры с родителями, придётся бросить учебу и идти работать, считать копейки… Не хуже ли ей я сделала? Выходит, что моя жертва была напрасной? У меня глаза защипало от слёз. Если Вика пошла на аборт или попала в нужду, а мой жених давно забыл обо мне и не утруждал себя поисками, то всё, что делала здесь я — было глупостью, никому не нужной, бескорыстной, безумной глупостью! Для чего и кого я жертвовала собой? Не хочу знать правду, я не хочу знать о том, что осталось в России, потому что если я узнаю, и всё будет так, как я опасаюсь, то я пропала. Тогда бессмысленны были все мои поступки. Сдержав слёзы до женского туалета, я вошла в него и, упершись руками о раковину, склонила голову, тихо заплакав. Джиён всегда выводит меня из себя, действует мне на нервы. Четверть часа — и я ненавижу его, себя, людей, весь мир и Бога. Что за особая магия в его манере общения? — С вами всё хорошо? — Я не заметила, что тут был кто-то ещё, надеялась найти одиночество, но когда подняла лицо, то увидела красивую молодую женщину рядом, с уложенными густыми черными волосами, в благородного серого цвета длинном платье, не решившуюся положить руку мне на плечо. — О, вы расстроены… — Она, наверное, думала, что я выпила лишнего. Я попыталась вспомнить, как её звали — Сынри представлял мне её среди прочих гостей — но не смогла. Спешно вытирая щеки, я попыталась улыбнуться. — Ничего особенного, просто нервы. — Плакать на собственной помолвке как-то нехорошо, — заботливо покачала головой она. — Ну, многие невесты и на свадьбе рыдают, — попыталась оправдаться я. — Разве что от счастья, — она улыбнулась и взяла меня за руку. — У вас что-то случилось? — У меня? — Лицо у неё было доброе и умное, располагающее к тому, чтобы выговориться, но как могла я поведать всё, что со мной произошло, когда все гости — знакомые Сынри? Я вытерла свободной рукой задержавшуюся слезу. — Я просто запуталась… знаете, иногда внутри возникает ощущение, что ничего не понимаешь. И себя тоже. — Знаю. В чувствах трудно разобраться. Как можно умом понять ощущения? Никак. — Вы верующая? — Я? — Она несколько растерялась, смутившись. — Несомненно, высшую силу и нечто сверхъестественное я не отрицаю, и верю в их существование. Над людьми есть что-то вроде разума, или энергии… но в семье у нас чаще читают Шекспира, а не молитвы. А почему вы спросили? — Я очень верила в Бога — я христианка, — зачем-то уточнила я. Вряд ли обо мне бы подумали, что кришнаит или кто-то вроде. — Но… моя жизнь почему-то стала ужасной в какой-то момент, и я перестала понимать, почему так произошло. Почему тот, в кого я верила, оставил меня? — В жизни каждого человека бывают очень тяжелые моменты, — посерьёзнела она. — Из-за чего так происходит и за что нам даются испытания? Никто не знает, и никто ответа нам никогда не даст. Но даже за самыми долгими испытаниями приходит облегчение и счастье. И это зависит не от веры, напротив, чаще хорошее случается, когда его не ждёшь, — она вновь улыбнулась. — Рассуждения о том, чего не понимаешь, сами по себе приносят страдания. Выкиньте это всё из головы. Если судьбе были угодны трудности для вас, то и радости она припасла, и выдаст тогда, когда посчитает нужным. Что касается веры… — женщина вздохнула, совсем по-девчоночьи скорчив рожицу. — Уж извините за бестактность или святотатство, но если подставляет тот, кому вы верили, то с ним больше не стоит связываться. Найдите кого-то более надежного, доверьтесь ему, и посмотрите, в какое русло войдёт ваша жизнь. — Думаете, нужно сменить религию? — Религию? — она потрепала меня за руку и отпустила её. — Спуститесь с небес на землю. И ищите смысл на ней. Мы вышли из женской уборной, напротив которой стояло канапе, а на нём сидела девочка лет пяти. Увидев мою собеседницу, она соскочила с сидения. — Мама, ты чего так долго?! — девчушка в нарядном розовом платьице в цветочках, и розочках в ровно подстриженных волосиках, схватила её за пальцы и потянула в зал. — Пошли к папе… Я остановилась, посмотрев им вслед. Искать смысл на земле, а не на небесах… Может, она права? Мы все смертные, и кто бы нас ни создал, рождаемся мы именно здесь, на земле, здесь проживаем все свои дни, и никогда не попадаем в другие миры до самой смерти. Есть душа или её нет — она живёт в теле, а тело получает простые удовольствия и радости, и хочет не так уж много. Кто и почему издавна завел правила, что всё физическое — греховно? Может, всё гораздо проще. Я вышла в зал, и ко мне сразу же подошёл Сынри. — Куда ты запропастилась? За нас хотели поднять тост. Пожелать бесконечной любви. — А начальной пожелать не хотели? — покосилась я на него. — Какая же ты язва! — Тебе не нравится? — изобразила я изумление. Он посмотрел на меня так, будто применял метод дедукции, но ничего не сказал. — Кстати, у меня к тебе будет маленькая просьба… — Неужели? Даша «Мне-ничего-от-тебя-не-нужно» надумала попросить что-то? — Если тебя не затруднит. — Говори уже. — Ты не мог бы узнать в подробностях, как поживает моя семья, мой бывший жених, и Вика? Я хочу знать, как ведут себя эти люди, и изменилось ли что-то в их жизни. — Это всё? Тебе нужна только информация о них? — Да. Ты сможешь? — Понадобится недели две. Это не сложно, но муторно в плане подачи заявок и нахождения нужных людей. Но если тебе любопытно, то почему бы нет? Я сделаю это. — Тронув его за рукав, я несмело пригладила его. — Спасибо. — Пока не за что, — Сынри притянул меня за талию, коснувшись губами уха. — У тебя глаза красные. Пожалуйста, если тебя что-то расстраивает и огорчает — об этом можно сказать мне, а не прятаться по углам, скрывая истинные чувства. — Ты говорил, что не хочешь видеть слёз и плача… — То было сказано любовнице на одну ночь. А это я говорю своей невесте, — поцеловав меня в щеку, он вручил мне бокал шампанского и указал на центр, где гости ждали тоста.

Игра

Приглашенные расходились. Раут заканчивался, а вместе с ним поздравления и необходимость играть роль довольной невесты. Когда людская масса схлынула, будто разлившаяся река, возвращающаяся в своё русло, я увидела один из немногих столиков, который оставался неосвобожденным. За ним сидели Джиён с Сынхёном и Кико, ещё один мужчина и, пятой, та женщина, с которой я говорила в туалете. Ко мне подошёл Сынри, тоже увидевший их.

— Я не получил только одно поздравление, кажется. Подойдём? — Не спросил, а сразу подтолкнул меня к действию жених. Я успела сегодня поговорить с Драконом, и не взялась бы утверждать, что хочу повторять подобный опыт, но если этикет требует, то почему бы и не подойти? Взяв Сынри под руку, я приблизилась к этому великосветскому обществу, вокруг которого, любопытно разглядывая всё, что двигалось и нет, вышагивала девочка в розовом платьице. Это было впервые, когда я увидела рядом с Джиёном ребенка, какого-либо, где-либо. Мне вдруг это показалось настолько несовместимым и неестественным, что я задумалась, а не избегал ли он детей намеренно? И как допустил приближение к себе ребенка сейчас? С другой стороны, если подумать лучше, то откуда бы детям вообще взяться в его буднях, с его-то образом жизни, с его привычками, манерами. Какими манерами? Пока я была королевой Сингапура, он умудрился не произнести ни одного бранного слова нечаянно. Так чем же его присутствие непригодно для детей? Например тем, что он им не лучший пример, и юные создания стоит держать от него подальше, пока он не растлил души и им, не дал пару советов в своём духе, какие щедро вручил мне, так что теперь не знаю, что с ними и делать. Как этой женщине не страшно подпускать дочку к Дракону? Может, она не знает, что он собой представляет? Джиён заметил нас, подходящих и, улыбнувшись, откинулся на спинку. — Вот видишь Сынри, все разбегаются, и только единственные друзья остаются и никуда не деваются. — У меня много друзей, — не согласился с ним мой спутник. — Много друзей и нет друзей — одно и то же, — жизненно заметил Джиён, после чего посмотрел на меня, как бы между прочим, обращаясь всё ещё к Сынри. — Это всё равно что любить всех, значит, не любить никого. — Утверждение из разряда «иметь все деньги мира, значит, быть нищим», — вставил Сынхён, заставив Джиёна нахмурить брови и покоситься на товарища, не теряя улыбки. — А разве это не так? Если собрать абсолютно все деньги в одних руках, то люди сделают эквивалентом валюты что-то другое, что-то, чем можно будет платить, что им будет доступно, и тот, кто завладел всеми денежными средствами, окажется именно нищим. Разве я не прав, Йесон? Объясни, как финансист, крах международной экономики при концентрации средств в одном кошельке. — Перестав быть деньгами, купюры сами станут товаром, — ответил мужчина в черном костюме. Я вспомнила, что он и был мужем этой женщины и, стало быть, отцом девочки. Неужели они друзья Джиёна? — А поскольку единоличное владение образует монополию, то товар это будет очень дорогой. — Как быстро и далеко вы ушли от темы, — хмыкнул Сынри. — Извини. — Джиён вертел в левой руке зажигалку. — Поздравляю тебя с помолвкой, — протянул он правую и пожал ладонь знакомого. — Из всего, что ты когда-либо выбирал — это лучший твой выбор. — Ты мне льстишь, — любезно вклинилась я. Дракон бросил на меня взгляд. — Лесть подразумевает некоторый обман, разве я… — «врал тебе когда-нибудь?» сказал бы он, если бы я на половине фразы уже не вспомнила наш поцелуй, когда он сказал, что никогда не обманывал меня. По моему лицу было ясно, что я вспомнила тот день и его губы, потому что меня даже в дрожь бросило, и я отвернулась. Поэтому Джиён не стал договаривать и обратился к остальным: — Давайте как-нибудь продолжим вечер? Ещё так рано расходиться! — Поехали в казино? — предложил Сынхён. — Я бы сыграл сейчас. — Сынри подал знак, чтобы официанты поднесли ещё два стула, и мы с ним наконец-то сели между Кико и той женщиной. Я ближе к последней, а Сынри между мной и пассией Джиёна. — Мне не жалко денег, но играть на них обрыдло, — пожал плечами Дракон. — Другое дело, если бы на что-то более интересное… — Правда или действие? — предположил Сынхён. — Я думал, что на желания после тридцати уже не играют, — произнес Йесон. — Кто бы говорил, — загадочно улыбнулась его жена. — А что, давайте! — оживился Джиён, хлопнув в ладоши. — Здесь можно найти карты где-нибудь? — Сейчас найдём, — поднялся Сынхён и отправился в сторону распорядителя зала. Я огляделась. Последние гости отчаливают, подходя к Сынри и прощаясь, помещение пустеет, оставаясь красивой, но бессодержательной декорацией. Вокруг ещё полно выпивки и закусок, и только один столик решил порубиться в картишки среди всего этого. Я давно знала, что эти люди со странностями. — Даша, ты будешь? — спросил меня Дракон. — Я не умею играть в азартные игры, — отказалась я. Всё, что я умела — это игра в «дурака», да только и в нём я часто проигрывала, потому что не мастер следить и запоминать. Но даже если бы я была лучший карточный шулер, игр с Джиёном с меня довольно. Особенно на желания. — Мы бы тебя быстро научили, — предложил он без какой-либо лишней интонации, но глаза переливались напоминанием обо всем, чему меня уже научил Сингапур. Устала я от его уроков. — Не женское это дело, — подала голос супруга Йесона. — Вас четверо мужчин, вот и играйте. А мы посмотрим. — Кико, как плохо понимающая и говорящая по-корейски в основном молчала, но мне почему-то казалось, что она чувствует себя среди нас ещё более чужой, чем я себя среди них. Сынхён вернулся с колодой и уселся на прежнее место, отдав карты мне, положив на стол передо мной. — Раздай по две карты, пожалуйста. Ты единственный человек из присутствующих, который точно не умеет мухлевать. Не в обиду остальным дамам будет сказано, — оглядел их он, и принялся расстегивать манжеты белой рубашки, чтобы закатать рукава до локтя. Какие приготовления к кону! — А когда это я успела себя скомпрометировать? — изобразила смеющееся возмущение женщина справа от меня. — Дай подумать… когда вышла замуж? — захохотал Джиён. Я раздала карты и оставшиеся вернула на стол. — Сейчас посмотрим, к кому Даша расположена… — Дракон заглянул в свою пару. Выдохнул. — Меня она ненавидит… — Ему для этого нужны были подтверждения? Странно только, что выводы он делает из этого дикие, вроде того, что моя злоба основывается на том, что не он стал у меня первым мужчиной. Нет, конечно, это он сказал с издевкой. — Так, кто и когда будет загадывать желание? — вернулся к условиям Сынри. — Выигравший выбирает любого из троих проигравших и спрашивает его «правда или действие». Если «правда», тот должен ответить на любой его вопрос, а если «действие», то, соответственно, выполняет любое задание. — Все согласились с условиями, и я пожалела, что не знаток азартных игр. Во что они играли, я даже не очень поняла — двадцать одно, или покер? Представления не имела о различиях и правилах, но как бы мне хотелось победить в одном кону, чтобы потребовать чего-нибудь эдакого от Джиёна! Что бы я попросила, в самом деле? Сначала правду, да. Чтобы он ответил, какого черта ему нужно вообще? А потом победила бы ещё раз, чтобы заставить… заставить что? Следя за игрой, я увлеклась фантазиями о том, как могла бы унизить, выставить дураком, пристыдить Джиёна, но ничего толкового в голову не шло. — Пас, — скинул Дракон, спокойно приняв поражение и следя за оставшимися. Они производили какие-то действия с заменой по одной карте. Следующим произнес «пас» Сынри, поджав губы. Видя, что он недоволен и скрыто нервничает, не любя проигрывать, я положила ладонь на его руку. Едва заметное притопывание ботинка под столом прекратилось. «Открываемся» — сказал Сынхён и со смущенной улыбкой, судя по всему, явил победную композицию. — Ну, кого будешь мучить? — поинтересовался Джиён. — Йесона. Правда или действие? — Тот медленно сгреб карты в одну кучку, утрамбовал их и отодвинул ко мне. Что-то не помню, чтобы нанималась крупье, ну да ладно. — Действие. — Господи, я даже тут не увижу честность своего мужа, — иронизируя, опечалилась его жена. — Ладно, — задумался ненадолго Сынхён, окинув Йесона взором. — Всё оставшееся время пребывания в Сингапуре ты проходишь в желтом пиджаке. Меня давно раздражал этот траурный черный, а тут такая возможность! — В жёлтом? — переспросил его мужчина и получил затяжной, убедительный кивок. — Дай мне только выиграть, Сынхён, ты пожалеешь, вот увидишь. — Дорогой, он выберет правду, и месть не удастся. — Да? Тогда прогуляйся с дочкой немного, у меня будут очень нескромные вопросы к этому типу. — Джиён засмеялся, попросив меня раздать второй раз. Женщина, послушавшись или заскучав, на самом деле встала и, взяв за руку девочку, побрела в сторону балкона. Мне сделалось неуютно без её присутствия. Кико не спасала своим наличием, и я была будто одна девушка среди мужчин. Второй кон выиграл Йесон, и, никак не показав своей радости, посмотрел на Сынхёна, который пробасил «правда». — Хорошо. Расскажи о своей самой смелой сексуальной фантазии. — Ответчику, похоже, было всё равно, и за него покраснела я. Что нам сейчас доведется услышать? — Самой смелой… — загрузился Сынхён, перебирая их все, и складывалось ощущение, что смелые и извращенные у него — каждая первая, с таким трудом он извлекал из воображаемого подходящее. — Ты уверен, что все захотят это слушать? — Попробуй без подробностей. — Постараюсь… а фантазии, в которых участвуют не только люди, считаются как смелые? Или они уже не сексуальные? Или это уже перегиб? — Если ты хотел когда-нибудь трахнуть козу, думаю, мы не хотим развития рассказа, — засмеялся Джиён. — А что такого? — наивно пожал плечами Сынхён. — Все они, как и мы, Божьи твари. Правда, Даша? — Ну, нашёл у кого искать поддержку! Я ошарашено смотрела на него, не моргая. У меня не было слов. — Ладно, если серьёзно — правила всё-таки подразумевают искренность, — то животных я трахать не мечтаю. А вот беззвучную резиновую куклу — да. Знаете, в Японии делают настолько правдоподобных… Я хотел себе купить. Стоит гроши, около десяти тысяч долларов. Зато какая благодать — делай, что хочешь, а она не пискнет, не шевельнётся… — И какое удовольствие в не шевелящейся бабе? — поморщил нос Сынри. А я вот догадывалась какое. — А какое удовольствие в шевелящейся? — умудрено и слегка устало посмотрел на него Джиён, после чего перевел глаза на Кико, хлопающую ресницами. Ехидно улыбаясь, Дракон погладил её по щеке и, поцеловав, вернулся к игре. Я раздала третий раз. Мужчины вошли в азарт, и были такими сосредоточенными, что я боялась спугнуть их вдохновение на эту забаву. Победа досталась Джиёну. — Я выбираю Сынри. — Действие, — смело и быстро определился мой жених. Я подумала, а не зря ли? — Поехали сегодня отсюда в бордель. — Что? — поднялись брови Сынри вверх. — Зачем это? — Ты не знаешь, зачем ездят в бордель? — засмеялся Джиён. — Подрастерял хватку? — Я знаю, для чего туда ездят, но, если ты не заметил, у меня рядом сидит девушка и она, в отличие от твоей, понимает суть разговора. — Дракона отповедь не пристыдила. — Ну, на мальчишник все имеют право, почему нет? — Мальчишники перед свадьбой, а это всего лишь помолвка, — завелся Сынри. — Ты так сопротивляешься, будто Даша считает, что ты святой, хранящий верность, — откинулся Дракон. — Все мужчины изменяют, и все женщины знают об этом. — Что же ты тогда Йесона с нами не зовешь в компанию? — съязвил мой жених. — Мало с меня жёлтого пиджака? — невозмутимо напомнил тот. — В общем, ты отказываешься выполнять действие? — посерьёзнел Джиён. — Я ведь тебя не принуждаю ни с кем спать. Просто прокатиться в бордель. Что в этом такого? Но если ты не соблюдаешь правила… — Хорошо, прокатимся, — бросил злобно Сынри. — Играем дальше! Снова выиграл Сынхён, назначив жертвой Джиёна. Тот выбрал правду, но ничего такого, что мне было бы интересно, друг у того не спросил. Когда Сынхён выиграл опять, я вспомнила нашу русскую поговорку, что невезёт в карты — повезёт в любви. Так вот у Сынхёна дело обстояло наоборот. На этот раз его жребий выпал на Сынри, и тот предпочел правду тоже. Ему был задан вопрос «Что доставляет ему наибольшее удовольствие?» на который он растерялся. — Трудно сказать… а если я сам не знаю? — Назови то, что принесло бы самое сильное удовольствие в данный период жизни, сейчас, — посоветовал Йесон. — Секс, — определился Сынри. — А конкретнее? — уточнил Сынхён. — Куда конкретнее? — Ну… какой именно? — Частый, — расплылся Сынри. — Анальный, оральный?.. — Любой, — приструнил разыгравшееся любопытство победителя Сынри взглядом. И в следующем кону выиграл сам. — Джиён. — Мужчины посмотрели друг на друга. — Правда или действие? — Правда. — Из уст Дракона это слово звучало как-то странно, словно у него был совсем иной смысл, и мы все ошибались, понимая под ним что-то своё. — Что является твоей главной слабостью? — Губы Джиёна плавно расползлись в жалостливой по отношению к оппоненту улыбке. Его лицо так и говорило, что у него их нет. — Что ты подразумеваешь под слабостью? Каким образом меня можно задеть, оскорбить, расстроить, убить? — Что заставляет тебя переживать, — сказал Сынри. — Да много чего… ситуация на рынке, опасность от конкурентов, Гахо с Джоли… — А больше всего? — Бессмысленность, — изрек Джиён с потухшими глазами. — Чего именно? — Всего. Я боюсь, что в результате всё, что мы делаем — бессмысленно, и это заставляет меня переживать. С другой стороны, когда я понимаю, что так всё, скорее всего, и есть, то волнение проходит, потому что и оно, по сути, бессмысленно. — Сынри посмотрел на него, как на психа, Сынхён выслушал его, глядя в стол, и глубоко задумавшись, Кико всё так же хлопала глазами, я восприняла эти слова со странной болью. Какой ему нужен смысл? Что ему нужно, чтобы он понял, как надо жить? Какой знак подать? Первым заговорил Йесон: — В наше время полуфабрикатов и готовых вещей все привыкли в любой момент пойти и купить то, что им нужно. Точно такое же отношение складывается к идеям, мыслям, ответам на вопросы… раньше их добывали, усердно собирали по частям, создавали и формулировали, сейчас достаточно вбить в поисковик ключевые слова, прочитать несколько афоризмов, открыть тонкий томик псевдомессий и лже-психоаналитиков, в которых якобы открываются истины и раскрываются тайны мироздания. Но почему-то, имея тонну подобной литературы, бесплатные возможности саморазвития в интернете, люди только тупеют, деградируют и становятся аморальными. — Йесон попросил меня раздать ещё раз, и опять вернулся монологом к Джиёну: — Кто сказал, что смысл должен быть един для всех, или дан в готовом виде? Когда на прилавках кончатся продукты, каждый разумный человек пойдёт в поле и станет выращивать урожай. Когда в жизни не обнаруживается смысла, каждый разумный человек сеет его и взращивает. — Вот видишь, — улыбнулся Дракон Сынри. — Только что меня избавили от последней слабости. Оказывается, я всего лишь должен посеять смысл, хотя до этого получалось только хаос, ужас и насилие. — Похохотав негромко, он добавил: — надеюсь, Йесон, ты подразумеваешь не в прямом смысле сеять… Я не найду, как ты, радости в детях. — Я же сказал — у всех своё. Каждому по талантам, с каждого по возможностям. — Эх, возможности… — пробормотал Джиён, заглядывая в карты. Выиграл Йесон, затем Сынхён, опять обменявшись «правдой» пошлого и интимного характера. Если бы меня не пригвоздили к стулу должностью раздатчика, я бы ушла пройтись тоже. Настала очередь Дракона победить. И он вновь выбрал Сынри. — Правда, — на этот раз решил он. — Ты собираешься жениться на Даше? — будто уже знал, что спросить, сразу же отчеканил Джиён. Я приоткрыла рот, но захлопнула его. Плечи Сынри напряглись. Два взгляда схлестнулись. Йесон отвернулся в сторону балкона, где растворилась его супруга с дочерью. Сынхён уставился на меня, а мои глаза бегали по всем присутствующим, даже по Кико, которая поняла, что чего-то ждут от Сынри, и пригвоздила к нему свои карие глаза. — Ты же понимаешь, что лгать бесполезно. Время всё покажет. — Мой жених молчал. — Так да или нет? — Нет, — коротко отрезал он. Мне показалось, что нож вставили под сердце. Я вовсе не хотела за него замуж, я не собиралась оставаться здесь, добиваться его любви, крутить интриги, но это его признание, в который раз давшее мне понять, что я ничего здесь не значу и вся эта показуха с помолвкой — каприз Сынри ради своих интересов, а мои интересы, моё счастье, моя жизнь вообще — они ничего не стоят, ни для кого. Мне захотелось уйти, и я начала приподниматься, но Сынри поймал меня за руку и усадил обратно. — Раздай в последний раз. Игра возобновилась, но я утратила к ней интерес. Разве что Кико не поняла до конца, что произошло, а все четыре мужчины однозначно приняли к сведению, что я игрушка и любовница Сынри, с которой он намерен позабавиться, выбросив в конце концов. Но туз и десятка, как ни странно, пришли к моему любовнику и он, открывшись, посмотрел на главаря сингапурской мафии. — Джиён. — Действие, — скорее равнодушно, чем смело предпочел он. — Попроси у Даши прощения. На коленях. — Меня это желание испугало больше, чем Дракона, и когда тот перевел на меня взор, я не выдержала и поднялась, скрипнув стулом. — С меня хватит. Я не участвовала в игре, поэтому не хочу иметь ничего общего с призами. — Сынри схватил меня за запястье, удерживая. Джиён сидел, не то и не собираясь вставать, не то тщательно обдумывая что-то. — Если он нарушит правило, то его ждёт штраф. Дай ему извиниться. — Я вырвала руку. — Есть одно произведение в России… очень гордого главного героя заставили встать на колени перед девушкой. Он встал, но в тот же момент зарезал её, не выдержав такого унижения. — Это было у Максима Горького, и речь вообще шла о цыганах, так что корейский темперамент вряд ли дотянет до такого, но всё-таки. Дракон просиял от моего сравнения. — Мне не нужны лишние драмы, с меня достаточно уже имеющихся. — Я ушла на балкон, оставив мужчин с Кико развлекаться дальше, как им заблагорассудится. Мало того, что Джиён с помощью меня добивался чего-то, так ещё и Сынри вздумал тешить своё самолюбие посредством меня? Жена Йесона подстраховывала дочку, забравшуюся на перекладины балюстрады и с восхищением рассматривавшую огни Сингапура. Мать опасливо прижимала её к груди, стоя позади неё, хотя парапет был девочке под диафрагму, и вряд ли бы она перевалилась. Но всё-таки это дети, и они нуждаются в контроле. Я за младшими братьями и сестрами до последнего приглядывала, хотя они были уже куда старше этого ребенка. — А вон там у нас что такое, а? — женщина указала девочке красивой рукой вдаль. — Что это крутится? — Колесо обозрения! — выдала дочь. — Верно, с него всё-всё вокруг видно, ещё лучше, чем отсюда. Покатаемся завтра? — Да! — восторженно принял предложение ребенок. — А почему не сейчас? — Потому что оно далеко. Видишь, сколько домов отделяет его от нас? До него нужно добраться, топать и топать. Если чего-то хочется, то нужно приложить усилие, чтобы это получить, Сонхва. Ничего сразу не бывает. Нужно иметь терпение и упорство. Ты готова идти пешком много-много улиц до него? — Нет, — пригорюнилась девочка, явно подуставшая за весь этот день. — Можно на папиной машине… — Папина машина для дел, моя маленькая, а не для развлечений. Так что же, мы пойдём пешком до туда? — Если только пешком… а долго идти? — Может быть, до самого утра. — А если мы захотим спать? — Тогда мы поспим, а завтра продолжим путь. — Ладно, — задумалась девочка и замолчала, снова увлекшись огнями проспектов, улиц и витрин круглосуточных магазинов и ресторанов. Я не вмешивалась в их милую беседу, пока женщина сама меня не заметила, улыбнувшись. — Утомились смотреть на карты? — Не люблю мужские игры, — честно сказала я. — Да, они жестоки, глупы и беспощадны, признаем это, — заговорщически подмигнула она. Спустив дочь на пол, она поправила на ней платье. — Сонхва, сбегай к папе, спроси, долго они там ещё или нет? — Девочка убежала. — Вы давно знаете Джиёна? — Дело, наверное, в частоте, а не давности. Третий раз в жизни его вижу. Он друг Йесона. — Давний? — Лучший, — пояснила она. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу кто ты. Её муж тоже бандит? — И да, они полтора десятка лет знают друг друга, кажется. — Джиён — плохой человек, — глядя в глаза ей, предупредила я. Мне показалось, что ей нужно знать, чтобы уберечь семью или себя от этого типа. — А кто хороший? — вместо того, чтобы насторожиться, спросила она, и застала меня врасплох. Кто хороший? Кто бы это мог быть… кого назвать? Мать Терезу, принцессу Диану, патриарха Всея Руси? — Возможно, совсем хороших нет, но Джиён… вы знаете, чем он занимается? — Крадёт, убивает, продаёт и нарушает законы — вы об этом? — Я успокоено выдохнула. Она знает. Но почему так спокойна? — Я не лезу в их дела, мне это неинтересно. Лично мне Джиён ничего плохого не делал, и пока это так, у меня нет причин на него жаловаться. — А вы не боитесь за мужа? В окружении Джиёна вряд ли можно остаться не запачканным. — Мой муж умнее меня, — пожала она плечами. — Я доверяю ему. Он знает, что делает. И если запачкан он, то и я тоже. В семье всё общее, даже грехи. — Она внимательнее вгляделась в моё лицо. — Может, я ошибаюсь, но… вы лично обижены чем-то на Джиёна, не так ли? Он вам что-то сделал? — Это так, — не стала я отрицать. — Он… это из-за него моя жизнь стала ужасной. — А мне показалось, что он на вас смотрел с сильной симпатией… — Это лицемерие и маскарад. Я даже не хочу говорить о том, что он сделал. Джиён жуткая личность. — Вы говорили, что верующая? — Я подтвердила это. — Почему же вы держите зло и обиду? Почему не простите его? — Некоторые вещи трудно простить… — Я знаю. Но именно в этом сила, разве нет? Превозмочь себя — вот самое сложное. Вы лучше меня должны знать строки про не ведающих, что творят и что-то там такое. — Она права. Это в главе двадцать третьей от Луки. Распятый Христос сказал: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят». Разве не простил он и палачей, и людей, потворствующих казни, и даже Иуду, который его предал? Но не легче ли прощать на смертном одре, а не продолжая жить бок о бок с врагами? Так ли бы кротко переносил Иисус их общество, если бы вынужден был день за днем иметь с ними общие дела? И тут, вопреки тому, что я готова была признать, как христианка, принять и понять, я произнесла с какой-то отвратительно мне самой знакомой тональностью: — Но если прощать людей просто так, ни за что, то они так и будут этим пользоваться… разве не должны они пытаться заслужить прощение? — Верно, должны. А с другой стороны, если они даже не пытаются, то кому хуже с этой затаённой внутри обидой, им или нам? Если не прощать людей искренне, от души, то надо это делать хотя бы на благо собственной нервной системы и хорошего настроения, — улыбнулась она. — Иногда мне ещё хочется основывать все решения только на вере и добре, но когда я пытаюсь, то ощущаю себя слепой, заблудившейся в темноте и мраке. — Вера, надежда и любовь, действительно, слепы, в этом нет ничего удивительного. Зрение, слух и обоняние подают сигналы нам в мозг, они отражают реальный мир, они служат разуму, но разве эти три чувства помогают нам верить, надеяться и любить? Самая сложная задача — это привести разум и чувства к согласию. Не у всех это получается, поэтому выбирают либо одно, либо другое, ведь так проще. — Это точно. — Я оперлась на балюстраду, встав рядом с собеседницей. Да, проблема в том, что Джиён выбрал разум, а я веру, и ни один из нас не подумал, что их можно как-то совместить. Или он подумал, но хорошо скрыл? — Мне понравилось, как вы воспитываете свою дочь. — Это бесполезно, папа её всё равно избалует, — вздохнула она. — Он строг с сыновьями, а её капризам потакает, а я наоборот. Получается метод кнута и пряника. — У вас ещё и сыновья есть? — удивилась я. — Да, старшие. Они уже школьники, из-за учебы с нами не смогли поехать. Знаете, я всё думала над вашим вопросом, почему в какой-то момент нам посылаются страдания? — сменила она тему. Было ощущение, что она не любит делиться личным и говорить о семье, словно бережет что-то очень дорогое от посторонних глаз. — Когда кто-то рождается у очень богатых родителей, и они дают ребенку абсолютно всё, кто из него вырастает? — Избалованный эгоист? — Более того, не умеющий ничего добиться, не ценящий деньги и не умеющий их зарабатывать. Случись что-то с родителями — он покатится вниз. Кроме того, у него будет множество завистников и недоброжелателей. А кто, как вы думаете, вырастет у очень счастливых родителей, которые завалят любовью и счастьем ребенка? — Избалованный эгоист, — не сомневаясь, повторила я. — Не умеющий ценить и добиваться счастья. И любви. Всё это, данное родителями, будет казаться безусловным, и когда он столкнётся с другими людьми, вырастая, то сильно удивится, почему же на все его поступки и капризы все не реагируют с таким же восторгом, что в его семье. Однако богатых от рождения мы называем везунчиками и получившими состояние незаслуженно, мы сквернословим на таких людей, что сами они ничего не добились… почему же это касается только денег? Я могу быть неправа, но, возможно, испытания посылаются нам для того, чтобы мы стали достойны чего-то лучшего. Мы же не пытаемся украсть деньги из банка — мы их зарабатываем, большинство из нас, по крайней мере, — сделала она сноску, посмеявшись. — Так почему же мы считаем, что жить в дармовом и свалившемся с неба счастье — это справедливо и заслужено? Мне нравились её рассуждения, но закончить их не дали вышедшие на балкон остальные, наигравшиеся, наконец, в карты. В зале уже давно никого, кроме официантов, не осталось. Сынри с надменной ухмылкой подошел ко мне, Йесон, держа засыпающую дочь на руках — к жене, Сынхён остановился дальше всех, а Джиён, продолжая двигаться ко мне, когда Кико встала, вдруг стал снимать с себя пиджак. Мне захотелось отступить, но позади были перила. Сунув пиджак своей пассии, Дракон подошёл ко мне, похлопал себя по рубашке, показывая, что под ней ничего нет, достал из брюк телефон, сигареты, зажигалку, ключи, и пригоршней впихнул это всё мне в ладони. — Видишь, никакого колюще-режущего оружия. — И, ослепительно улыбаясь, он встал передо мной на одно колено. Я едва не задохнулась, прижав к груди всё имущество Джиёна, пахнущее его туалетной водой, табаком и звякающее друг о друга. Он смотрел мне в глаза, поэтому я не могла отвести свои. Но несмотря на то, что я возвышалась над ним, упавшим на колено, как и требовало желание Сынри, у меня было чувство, что на коленях перед Драконом стою я. Не знаю, как он это делал, но его взгляд показывал, кто в каком положении, и я поняла, что унизить как-либо Джиёна невозможно. У него есть гордость, но она подвластна ему одному, и ничто постороннее её прищемить не способно. — Я не зарежу тебя, Даша, расслабься, — посмеялся он и заставил себя посерьёзнеть, собрав губы в узел. — Я прошу у тебя прощения за всё. Это не моё искреннее желание, но таковы условия. Поэтому, как я понимаю, отвечать мне что-либо ты не обязана. — Я посмотрела на Сынри, радующегося этой забаве. Мне это радости не принесло. Если бы я и хотела раскаяния Дракона, то добровольного, а не этого цирка. Кико выпучила глаза, что-то недовольно бросив бойфренду на японском. Ей ответил на нем же Сынхён. — Пусть не обязана, — нашла я в себе силы заговорить. — Но я отвечу. — Джиён притормозил, собиравшийся уже вставать. Сдержавшись, чтобы не покоситься на женщину, стоявшую слева, я произнесла: — Ты не считаешь себя виноватым в чем-либо, но я тебя прощаю. За всё. И зла на тебя не держу. — Опустив руки, я сунула всё его барахло ему обратно. Скулы Дракона дернулись, и оттенок глаз потемнел, но он никак не среагировал, только поднявшись и, убрав всё в карманы, отряхнув колени. — Тогда мы можем, наконец, ехать в бордель. Сынри? — Да, едем. — Он задержался возле меня, пока Кико, прильнув к Джиёну, начала что-то шипеть ему, явно возмущаясь, что тот рыцарствует перед какой-то другой. — Я постараюсь недолго, хорошо? — Он хотел поцеловать меня в губы, но я подставила щеку. Как было ему объяснить, что это не ревность из-за публичного дома, а разочарование от его «нет», обозначившего его истинное ко мне отношение. — Йесон, подвезёте Дашу? Спасибо. Доверивший мне ключи от квартиры, Сынри отправил меня домой с новыми знакомыми. Их дочка уснула в машине и, чтобы не разбудить её, я ни с кем не разговаривала. Прощаясь, я признала, что была рада знакомству, и одиноко поднялась на лифте. Какой же фарс! Помолвка, после которой изначально всем известно, что никакой свадьбы не будет, невеста, мечтающая сбежать, и жених, отправившийся к проституткам. Блеск! Раздеваясь дерганными движениями, срывая с себя драгоценности и платье, я попыталась издать всхлипы, но они ни во что не вылились, прозвучав двумя глухими стонами. В кружевном белье, я завалилась на кровать, погасив свет. Можно простить, можно разлюбить, можно постараться забыть, но обрести мир в душе это всё не помогает. Потому что отпустить, выкинуть из головы и вырвать чувства — это избавление, это действия со знаком минус. А заполнить-то себя чем после этого? Я хотела найти в Сынри хотя бы друга, я не стала вредить ему, но вместо этого превратилась из оружия Джиёна в его оружие. Зазвонил мой телефон. Что Сынри забыл? Хочет предупредить, что останется со шлюхами до утра? Я нащупала в темноте мобильный, ориентируясь на светящийся экран. Но на нём было написано имя Тэяна. — Алло? — Привет, не спишь? — Нет, сон не идёт. — Я помолчала, и Тэян в это время тоже не знал, что сказать. Мне быстро стало ясно, чем инициирован этот звонок. — Увидел Сынри у себя и решил убедиться, что я ещё жива? — Ты знаешь, что он здесь?! — Да, они с Джиёном туда уехали. Но мне это неинтересно. — Даша, он не имеет права так поступать! У него есть ты, что ему ещё нужно?! — Не обращай внимания, — безразлично прошептала я. — Я же не обращаю. — Даша… — сдавлено прохрипел Тэян. Мы снова помолчали. — Давай я заберу тебя? Прямо сейчас, приеду и заберу. — Нет, Тэян, нет… не нужно. Это всё ерунда. — Это не ерунда! Это всё касается тебя и твоей жизни, и это важно! Моё предложение всё ещё в силе… — Я не приму его, ты же знаешь. Я не хочу, чтобы ты был несчастен. — А я хочу, чтобы ты была счастлива. А с этим ублюдком ты такой не станешь. — Потерев глаза, я закрыла их во мраке спальни. — Разреши мне забрать тебя. — Пусть всё будет, как есть. Спокойной ночи, Тэян. — Если ты решишься — только позвони… — Я скинула звонок и, перевалившись на бок, заплакала. Разбудила меня потяжелевшая кровать, прогнувшаяся под вторым весом. Веки распахнулись, но было ещё темно. Я лежала на краю, и за спиной ко мне плавно придвинулось тело. Ладонь скользнула по боку, под моей рукой и, прокравшись к груди, попыталась забраться пальцами в лифчик. — Убери руку, пожалуйста, — прошептала я. Губы коснулись моего плеча, которое не было накрыто одеялом. — Ну ладно тебе, — заискивающе произнес Сынри. — Это было правило игры, я просто съездил с ним туда и обратно. — Убери свою руку, — повторила я. Мужчина не послушался, попытавшись продолжить губами заигрывание и мне пришлось вцепиться в его пальцы, скинуть их с себя и отстраниться, развернувшись к нему. — Ты не понял?! — Да что с тобой?! — Мы оба сели в темноте. — Я же говорю — у меня ничего там ни с кем не было! Ты ревнуешь? — При чем здесь это?! — Я дотянулась до включателя лампы и зажгла свет, чтобы говорить, видя друг друга. — Ты ясно дал понять, что выделил мне ту же роль, которую выделял мне Дракон. Я хотела спастись от него, потому что мне надоело быть вещью, но ты не придумал ничего лучше, как наградить меня тем же статусом! — Ты про мои слова насчет свадьбы? Даша, но это же глупости, всего лишь слова… — Тебе хочется обыграть Джиёна, и тебе плевать на меня! Ты пользуешься мной даже не как женщиной, а как какой-то приманкой, каким-то ингредиентом, который помогает давить на Джиёна. Что это была за показуха с его извинениями? Зачем это? Моё наличие даёт тебе возможность почувствовать себя выше Джиёна, и ты от этого балдеешь — вот и всё! Чем же ты тогда лучше Дракона для меня, скажи — чем?! Я не стала подвергать тебя опасности и сказала тебе всю правду, и что ты дал мне взамен? — Я? А ты хочешь сказать, что я ничего тебе не дал? Я создал тебе все условия для нормальной жизни! — Пока я приношу тебе выгоду? Я не хочу быть предметом, понимаешь ты или нет? Я не хочу быть разменной монетой в ваших играх — я не хочу игр! Ты такой же, как Джиён, и я не вижу смысла оставаться с тобой, — вдруг произнесла я. В глазах Сынри сверкнул испуг. — Даша, ну что ты говоришь? Я… я же никогда тебя не брошу, как он, в какой-нибудь бордель. Я не выброшу тебя на улицу и не подложу под другого. Ты нужна лично мне, не как вещь, а как женщина, — сделал он очередную попытку притянуть меня к себе, но я оттолкнула его, в этот момент заметив засос на шее. Ничего не было ни с кем, да? — Даша, ну, прости, если я сделал что-то не так вечером, ты не так меня поняла… иди ко мне… — Ты только съездил туда и обратно, да? — хмыкнула я. Он-то себя не видел со стороны. — Знаешь что? Ты даже хуже Джиёна, а знаешь почему? Потому что Джиён никогда меня не обманывал! — Выбравшись из кровати, я пресекла последние попытки Сынри удержать меня и, взяв подушку, ушла в другую комнату, хлопнув дверью. Ради чего я терпела все эти недели? Чего я ждала и чего хотела? Отомстить Джиёну? Сынри не допустил бы меня к рулю и разобрался бы с ним сам, да и сегодня я прилюдно простила своего злого гения, за что же ему мстить? Что там, что здесь я была одинаково никем и ничем, что использовалось в чьих-либо интересах, но Джиён хотя бы не сопровождал это грязными домогательствами, давал мне больше свободы… неужели я ищу плюсы у Джиёна? Неужели настолько разочарована, что готова вернуться к нему, несмотря на то, что он вновь может швырнуть меня к Зико? Устроившаяся на диване, я услышала осторожные шаги. Уже было утро, и я слышала, как звонил будильник Сынри. Слышала, как он сходил в душ и брился там. И вот теперь он зачем-то идёт ко мне. — Даша? — тихо позвал он. Я не ответила. — Даша! — позвал чуть громче и, подойдя к дивану, присел возле, коснувшись моего плеча. — Ты же не спишь, я знаю. Котёнок… — Ты заболел? — не шевелясь, пробурчала я. Погладив руку до локтя, он наклонился, чтобы поцеловать меня в висок. Наверняка в зеркале увидел, какие следы на нем остались и, удивительно, но присмирел. — Прости меня, перестань обижаться. Пошли завтракать. — Если я встану, то только для того, чтобы собрать вещи и уйти. Хотя нет, все вещи куплены тобой. Я просто встану и уйду, ничего не взяв. — Даша, пожалуйста, перестань… я виноват, хорошо! Чего ты хочешь?

— Я ничего от тебя не хочу.

— Опять за своё! — негромко возмутился он. — Пойми, мы все играем роли, и у меня есть своя. Да, я хочу обыграть Джиёна, и для этого совершаю какие-то действия… но ты мне нужна не для этого. — Хватит врать! — повернулась я к нему лицом, посмотрев в эти наглые глаза. Они, правда, выглядели не так нагло, как обычно. — Я устала от вас всех, от лжи, интриг, жестокости и алчности. Послать бы вас всех куда подальше… — Останься со мной, прошу тебя, не говори, что всерьёз хочешь уйти? — Именно что всерьёз. — Сынри, ещё не одетый в офис, забрался под одеяло руками и попытался прильнуть ко мне, одновременно целуя. Я увернулась губами, но тем подставила шею и ключицы. — Останься… будь со мной… я хочу тебя… хочу… — Потерпев с минуту, я набралась духу и отпихнула его. — А я не хочу! — А чего ты хочешь?! — сев на пол, разозлился Сынри. Я тяжело дышала, с гневом сверля его глазами. Видимо в них было столько упрека, что он не решился давать развитие своей злобе, и только замолк, прекратив приставания. — Ничего. — Я снова повернулась к нему спиной. Ещё минуту спустя его ладонь легла на неё. — Я сделаю тебе документы. Не на твоё имя, а на вымышленное. Ты сможешь свободно перемещаться по Сингапуру, и, если хочешь, я устрою тебя к себе в фирму… это убедит тебя в том, что ты для меня не вещь? — Возможно, — подумав, ответила я. Документы! У меня будут хоть какие-то документы, только… стоит ли мне уже возвращаться в Россию? Как не вовремя сбываются желания. — И ты не уйдёшь от меня? — Возможно, — повторила я. Сынри взял мою руку и горячо поцеловал её. — Прости за то, что не смог сразу отблагодарить тебя, что ты не осталась на стороне Джиёна, что не стала вставлять мне нож в спину. Прости, — ещё раз поцеловал он мне руку, а я подумала, опять заметив засос на его шее, что он первым изменил мне… Я не просила верности. Но и не обещала её.

Бессмысленность

Мы никогда не замечаем того момента, в который меняемся, в который начинаем думать, мыслить и чувствовать иначе. Все убеждены, что в секунду человек не в силах радикально измениться, что обновление — длительный процесс, и проснуться новой личностью невозможно. Любое развитие занимает время, но разве нет внезапных озарений, прорывов, духовных революций? Разве мы ежедневно подмечаем за собой какие-то минимальные расхождения с собой вчерашним, и можем точно сказать, что этого и этого не было в нашей голове тогда-то и тогда-то? По-моему, мы меняемся как раз настолько резко, что осознаём это однажды и вдруг, задумываясь о том, что вроде бы не считали как-то прежде, не судили о чем-либо подобным образом. Так произошло и со мной. Я не знаю, когда стала другой, ещё живя у Джиёна, или окунувшись в сожительство с Сынри, но взглянула на себя со стороны я тем утром, когда Сынри уехал на работу, оставив меня разбитой всем произошедшим на нашей помолвке и после неё. Если меня ещё можно было разбить после всего… нет, скорее это было ощущение заляпанности. Меня обваляли в равнодушии, меркантильности и низменности, как в панировке, и это всё толстой коркой засыхало на мне, превращая в гипсовую скульптуру.

С одной стороны я была всё та же Даша, русская девчонка, которая любила семью больше жизни, хотела блюсти заповеди Божьи, помогать людям, страждущим, немощным. С другой я ощутила себя какой-то странной скорлупой, внутри которой та самая Даша и спряталась, а эта скорлупа принадлежала кому-то другому, или вообще не была одушевленной. Она просто была. И никак нельзя было разобрать душит и давит она ту наивную душу внутри, или защищает и оберегает от внешних воздействий. Я знала одно: той Даше было жутко и неприятно находиться здесь, ей хотелось домой, она ничего не понимала в происходящем и понимать не могла, а вот эта самая оболочка назад возвращаться отказывалась, она почти всё осознала и желание разобраться во всем до конца, игнорируя неприглядные помехи, было преобладающим. А самой большой разницей между этими двумя было наличие и отсутствие смысла, из-за чего, собственно, на родину уже и не тянуло. У Даши он был, а у этой лежащей на диване девушки — нет. И она прокручивала слова Джиёна о бессмысленности, и понимала их всё лучше, они буквально входили в её кровь, кожу, костный мозг. Даша хотела быть хорошей дочерью, радовать родителей, облегчать жизнь им и младшим братьям и сестрам, о которых заботилась, хотела быть праведной, выйти замуж честной девицей и хранить верность, любя одного всю жизнь, а потом, после смерти, попасть в рай и встретиться там с душой того, с кем была повенчана. Много было мечтаний, и во всём был смысл. А теперь? Какой смысл быть хорошей, если тут всем всё равно, какая ты? Можно быть последней сволочью, но наличие денег и власти всё оправдают. Какой смысл выходить замуж, если честь потеряна, а любовь безответна? Да и есть ли она? Какой смысл стремиться в рай, если само его существование под вопросом? Я стала понимать ужас этой затягивающей трясины под названием «бессмысленность». Чем можно заполнить эту пустоту, как заткнуть эту дыру, чтобы она не ширилась? Потому что, я была уверена, вернись сейчас домой, к любимым людям, в свою привычную атмосферу — прежней я уже не стану, всё происходящее вокруг начнёт вызывать ухмылку, походы в церковь отторжение, смех братьев и сестер — зависть, потому что они ещё невинны и, дай Бог, останутся такими, а я не могу… не могу больше беззаботно бежать по полю, срывая одуванчики, неся в себе ощущение, что сверху за нами никто не приглядывает, что вообще неизвестно, есть ли Он, есть ли что-то за гранью жизни; неся на себе ощущение мужских рук, рук мужчин, которых я не любила, но которые имели право пользоваться мной. Когда мать обнимет меня и поцелует — именно в это мгновение я окончательно сломаюсь, потому что пойму, что место, где я ждала долгожданного приюта, стало чуждым, я для него стала чужачкой. И теперь, с подозрительностью, презрением, мыслями о мести, допустимости её, с ненавистью и равнодушием, что расползаются по сердцу, я гораздо ближе Сингапуру. И тому, кто наводит тут порядки. Могло бы показаться странным, что какие-то четыре с небольшим месяца перекроили созданного за двадцать два года человека, но вспомните какой-нибудь летний лагерь, двухнедельный отдых вдали от дома, продолжительное лежание в больнице, после которой возвращаешься, привыкнув к другому графику — хватает и более короткого срока, чтобы переступив порог дома растеряться, и два-три дня приходить в себя, ища своё прежнее место, обвыкаясь обратно, и при этом ещё долго может вспоминаться то, откуда ты приехал, и испытанное, волнуя память, будет создавать дискомфорт. Так что же произойдёт за четыре месяца? За четыре месяца можно не просто измениться — можно родиться заново, забыв, кто ты была до этого. Каково было жить Джиёну без конечного ответа на нескончаемую череду «зачем?». У меня раньше первое же «зачем» упиралось в простое и ясное «затем, что на то воля Божья», но если убрать Бога и веру, и искать ответ только лишь разумом, то «зачем» становится неисчисляемым, а потому убивающим, ведь любое слово тогда поддаётся скептическому взгляду, критике и цинизму. Если нет ничего святого — можно критиковать всё, а когда критиковать можно всё, то нет ничего недопустимого. Логика становится беспощадной. Но даже когда друг Джиёна вчера сказал о том, что смысл нужно создавать самому, я видела, что глаза Дракона не загорелись, вопреки его деланному веселью. Там по-прежнему читалось: «Так смысла всё-таки нет? Если я его не сочиню — его нет? Его нет! Он фикция, и если трезво смотреть на вещи, не создавая иллюзий, то абсолютный реализм — это бессмысленность». Я перевернулась на спину и уставилась в потолок. Это мои мысли, а не Дракона, я не знаю, так ли именно он думал вчера, но очень похоже, что так. За всей его непробиваемостью, той, которую нельзя сокрушить, даже поцарапать, всё-таки не было счастья. Не было, я уверена. Подумав об этом ещё немного, я тихо хмыкнула вслух. Ирония в том, что смысл не поддавался разуму, он давался только сердцем и чувствами. Как только мы привязываемся к кому-то, любим кого-то, дорожим кем-то, нам сразу же есть ради чего жить, нам страшно умирать и страшно, что умрёт этот кто-то, кого мы любим. Но едва чувства угасают, никаким материальным топливом смысл не раскочегарить. И Даша внутри меня, ещё способная любить и чувствовать, сдерживала во мне рождение полной безысходности, она же жалела Джиёна и хотела бы, чтобы он научился чувствовать тоже. Но как возможно заставить кого-либо стать чувствительным, если он бесчувственный? А как Дракон заставляет меня становиться всё жестче и суше, когда я не такова от природы? Ему проще — у него опыт, сила, власть и все средства. Что я могу ему противопоставить, если даже высказать ему в лицо всё, когда пожелаю, не могу, потому что он недостижим для простых смертных, отстранив себя от людей, закрывшись в особняке со спальней-сердцем и постелью-душой. Я посмотрела на мобильный. Джиён найдёт смысл, хочет он того или нет. Когда вечером вернулся Сынри, я не стала с ним разговаривать. Молча подала ужин и ушла. Разумеется, первые полчаса он пытался показать, что я немедленно должна прекратить себя так вести, иначе… На этом «иначе» он и спотыкался. Чем он хочет напугать меня? В результате, посидев у себя в комнате, пока я занималась английским, он опять приволокся с раскаянием на лице, стал целовать меня и уговаривать не обижаться, простить его, забыть, потому что это всё козни Джиёна, тот вечно хочет всё всем вокруг испортить. Победа опять осталась за мной, потому что я знала, что Сынри никогда не применяет силу к женщинам, и если его оттолкнуть, он может сколько угодно сердиться, горлопанить и выказывать недовольство, но в итоге подожмёт хвост и капитулирует. Так и случилось, и я снова спала в зале на диване, никем не тронутая, почти счастливая, если бы не ощущение того, что я и сама не знала, что делать дальше? Ради чего? К чему стремиться? Как всё-таки тяжело без смысла… Один день тяжело, а как Дракон живёт с этим годами? Может, потому ему и ненавистно время? Время тоже бессмысленно — оно ничего не меняет, по сути, потому что его не существует, как верно заметил Джиён. У нас говорят, что время лечит, а если судить по-сингапурски, то, по-моему, время убивает. Нет, правда, самой себе создавать смысл очень глупо. Это фальшиво. Он либо должен быть безусловным, сам по себе, либо его всё-таки нет. А что, если смысл даруется не чем-то отвлеченным, невидимой силой, а одним человеком другому человеку? Если суть в чувствах, то фактически так и есть. Только кто-то даёт цель, вектор, заставляет двигаться, направляться к чему-то, внутри себя ведь это невозможно. Саморазвитие, самосовершенствование и самореализация? Нет, это не то. Это движение на месте, вверх или вниз. А идти к чему-то можно только ради кого-то, и никак не ради самого себя. Утром, пока Сынри ушёл в душ перед работой, я взяла его телефон и открыла список контактов. Как и подозревалось, Джиён был записан «Дракон». Я переписала номер в свой телефон и положила вещи Сынри на место. Приготовив завтрак, я встретила мужчину на кухне легкой оттепелью, мимолётно улыбнувшись и позволив поцеловать себя. Обнадеженный, мой «жених» заговорил об отстраненных темах, чтобы не задевать пока что «горячие», которые могли бы привести к конфликту. Спросив, не хочу ли я с ним провести день в офисе, чтобы как-то разнообразить день, он получил отрицательный ответ и уехал. Я взяла в руки трубку. А почему, собственно, нет? Сколько ещё я буду дрожать перед этим человеком, стесняясь открыть рот, боясь взглянуть ему в глаза? Хватит этого культа Дьявола. Джиён всего лишь человек. И дело не в том, есть у него слабости или нет. Моя сила в том, что я не стала бы ими пользоваться, даже знай о них. Мне это не нужно. Я не буду играть. НЕ БУДУ. Я нажала вызов. — Да? — послышался его деловой голос, и у меня всё-таки желудок подпрыгнул от напряжения. — Не занят? — спросила я, как привыкла, вежливо, и возникла заминка. Он не узнал, кто это, подумала я, и поспешила уточнить, сразу же растеряв половину боевого пыла: — Это Даша. Прости, если отвлекаю. — Нет, нет… всё нормально, — медленно и заинтриговано протянул он. — Хорошо, — выдохнула я, и совершенно забыла все слова. Что говорить-то? — Что-то случилось? — поинтересовался он. Тоже из вежливости? Или любопытно? — Нет… то есть… относительно. Физически ничего. — Бог умер? — озабочено спросил Джиён. Я закатила глаза, пока он не видит. Он ждал ответа, а я не хотела сейчас спорить о религии. Пауза затянулась, и я, вспомнив русскую присказку, разрядила обстановку: — Нет, мент родился. — Что? — Ничего, искрометный российский юмор… Джиён? — Да? — Тебе скучно? Не в смысле прямо сейчас. А вообще. Тебе ведь скучно? — Знаешь, обычно, когда девушки говорят о скуке, и задают такие вопросы, всё заканчивается фразой вроде «приезжай, я сейчас одна, и мне тоже тоскливо», но только ты можешь спрашивать о скуке, реально не предполагая пригласить в постель. Хотя ты стопроцентно дома одна. И ты не просила у Сынри мой номер, потому что это потребовало бы кучу объяснений, а значит, добыла его тайком сама. Даша, ты превращаешься в агента разведки? — Ты не ответил про скуку. Я думала о твоих словах про бессмысленность. — Ты думала о моих словах? Приятно. Хорошо, я отвечу. Чаще мне скучать некогда, и скучаю я, на самом деле, редко. Даже когда остаюсь в одиночестве и смотрю в одну точку. У меня очень много мыслей, и очень много дел, о которых стоит тщательно думать. Нет, мне не скучно… если ты думаешь, что бессмысленность порождает тоску — то это не так. Бессмысленность ничего не порождает, она бесплодна. Пустоту, которую она даёт, можно занять чем угодно. Ты слышала Йесона? Посей, что хочешь, и взращивай. Я с ним не согласен. — Я всё-таки угадала! Я знала, что его взгляд полон скептицизма. — Как что-либо вырастить на бесплодной земле? Рисуй по воздуху, пиши на воде — тот же результат. Почему же от этого впадать в уныние? То, что на фоне бессмысленности легко найти, чем себя занять и развлечь, не означает, что обрелся смысл. Это подмена понятий. Эдакое, к примеру, «всё было напрасно, но вдруг я влюбился». И что? Всё перестало быть напрасным? Ты завтракал, ходил на работу, покупал газету и смотрел футбол, чтобы влюбиться? Никак не связанные вещи. Нет, любовь — это очередное развлечение, занятие, ширма, которая прикрывает отсутствие смысла. То же самое семья, дети, деньги — это досуг, развлечение. Это не цель, не то, ради чего, это то, что сопутствует, то, благодаря чему. — А что же тогда в твоём понимании смысл? — запуталась я. — Выдумка? Как и истина. — Постой, но как же тебя пугает бессмысленность, если ты признаёшь, что иного и невозможно? — А почему все боятся смерти, когда знают, что, в конце концов, умрут? — Ну… многие верят в вечную загробную жизнь, поэтому считают смерть не последним этапом… — Так тем более тогда, чего бояться? Умер и попал куда-то, где живёшь дальше. Но вернёмся к смыслу. Почему я сравнил его с истиной? Потому что его тоже каждый придумывает сам для себя. Кто-то говорит: «Главное заработать побольше денег» — это выбор этого человека, кто-то говорит: «Я хочу встретить свою половинку» — это он решает, что ставит во главу стола. Каждый сам сочиняет, ради чего и для чего хочет жить — это смысл, по-твоему? То, что они выдумали сами, как самое главное? И у всех оно разное… но где настоящий ответ, для чего они родились? Для чего создано человечество? Чтобы рождаться и умирать? Вот для чего рождён конкретно я? Да черт его знает, Даша, и на эту тему каждый фантазирует, как ему удобнее, как ему в голову взбрело. — Но ведь у каждого, действительно, может быть своё предназначение в жизни. — Допустим. Один рождён пророком, чтобы дать людям надежду, другой врачом, чтобы спасти тысячу людей от болезней, третий преступником, чтобы обокрасть сотню дураков, а четвертый амбициозным полководцем, чтобы положить миллион народа населения на войне. Половина хороших, половина плохих, и того КПД — ноль. Мы можем разбирать отдельные личности и их биографии до бесконечности, но если избавиться от близорукости и поглядеть как бы сверху, увеличивая панкратически фокусное расстояние, то в общем охвате увидим, что бесконечная смена поколений, жизней, наций, государств — мышиная возня. Ты думаешь, что меня пугает бессмысленность внутри моей жизни? Нет, ты неверно поняла. Внутри неё я ориентируюсь прекрасно и нахожу гору развлечений и удовольствий. Раз уж меня выплюнул злой рок на землю, то я тут верчусь, себе на радость, но я говорил о конечной роли жизни в существовании… Вселенной, что ли, давай назовём такой глобальный объект. Этой Вселенной, которую мы даже представить своим умишком не можем — хотя Сынхён, когда упорется, заявляет, что может, и даже две штуки — всё равно, есть мы, нет нас. И тем, кто будет после нас всё равно, были мы или не было нас. Как нам сейчас всё равно на те миллиарды, что откинулись ещё до нашего появления на свет. — Так, тебя огорчает, что ты не оставишь свой след во Вселенной? — Мне удалось ухмыльнуться. — Нет, ты правда маньяк в области гордыни. Твоя мания величия не знает пределов. — Я не отрицаю, что я о себе очень высокого мнения. Но должен же у меня быть хоть один недостаток? — Джиён засмеялся. — Нет, мне не важно оставить свой след во Вселенной. Кому тут что-либо оставлять после себя? Зачем? Я всего лишь, когда задумываюсь о мироустройстве, угнетаем мыслью о том, что если это всё создал кто-то, то он был настолько туп, что сам не понял, нафига это всё лепил, а если это всё создалось само собой, из хаоса, то зачем мы должны париться? Но если большой взрыв[7] — это то, благодаря чему всё и появилось, то почему нет культа почитания большого взрыва? Религии в его честь, миллионов адептов… что за неблагодарность? Ладно, это долгая тема, Даша. Я тебя наверняка утомил. — Нет, мне интересно. — Серьёзно? — Да. Ты как-то говорил о том, что яблоко с древа познания и изгнание из Эдема — это аллегория. На самом деле подразумевалось, что люди, обретя разум, обрекли себя на страдания, потому что стали единственными представителями животного рода, которые осознают болезни, боль, смерть, голод, и там, где антилопа скачет и жуёт траву, человек хватается за голову и задаётся вопросами, почему эта трава зеленая, почему антилопа не умеет разговаривать, почему солнце светит. И это превращает в трагедию его жизнь сильнее, чем холод и недостаток пищи. Однако ты, чей разум явно глубже и сильнее, чем у многих, утверждаешь, что не страдаешь. Так что же, познание всё-таки способно даровать счастье? — Способно, но как я сказал тебе однажды — в Эдем обратно не пускают. Ты чувствуешь это? — Что именно? — Что не можешь думать так же, как прежде. Не можешь видеть многие вещи прежними глазами. Когда ты пыталась мне читать нравоучения и воспитывать, ты же была уверена, что если я захочу, то стану милым и наивным благодетелем, не так ли? Что же ты скажешь теперь? Может человек, поняв однажды что-либо, перестать обращать на это внимание и вернуться к первозданному мышлению? — Должен смочь, — упрямо заявила я. — Ты можешь сейчас в постели испытать тот же страх, трепет, тот же неподдельный стыд, что в первый раз? — Передо мной пронеслись все эти недели ночей с Сынри. Сыграть что-либо попытаться можно, но почувствовать то же самое, что было со мной в первую ночь? При всём желании — нет, у меня больше нет тех чувств, рожденных неизвестностью. — Нет, — честно и печально признала я. — Вот видишь… — Джиён отвлекся, и я услышала щелчок зажигалки. — Ты не обиделась на меня из-за Сынри? — Причем здесь ты? Это была его воля. Если бы он не хотел — он бы не изменил. — Ты права. Он таков. Мы сказали позавчера, что все мужчины изменяют — это неправда. Не все. — Я знаю. Мой отец никогда не изменял маме. Из-за поступка Сынри я и задумалась о бессмысленности. — А я-то думал, что ты захотела тоже ему изменить и вспомнила обо мне, — хохотнул Дракон. — Это была бы странная месть, отвечать на то, что ему приносит удовольствие тем, что доставляет мучение мне. — Тебе секс опротивел в принципе? — Я не могу сказать, что он отвратителен… но как можно получить удовольствие с тем, к кому ничего не чувствуешь? — Попробуй Мино, — вдруг выдал Джиён. Я чуть не задохнулась. Ничего себе советы! Но меня моментально бросило в жар, стоило только подумать о том, что мы… что я и он… что Мино… о, Господи! — Это что ещё за дьявольское предложение? — Ну, я же змей-искуситель. Почему нет? Если ты с ним переспишь, месть для Сынри будет справедливой, и ты, как хотела, получишь удовольствие. — В чем очередной подвох? Ты за это кастрируешь Мино? Что ты хочешь с ним сделать? — Дракон засмеялся. — Успокойся, ничего я с ним больше не собираюсь делать. Если хочешь — встречайтесь. — Меня почти затрясло. Несмотря на то, что я понимала, что отношения с Мино погублены, что та единственная и светлая любовь, которая мне представлялась с ним когда-то потеряла возможность существования, я таяла от одного допущения, что могла бы оказаться в его руках, с ним, снова получить его поцелуй… в нос ударил запах, которого не было рядом, но я помнила его, каждую ноту туалетной воды по мере её усиления, когда приближаешься к Мино. — А как же Сынри? Разве тебе не он от меня нужен был? — Если он тебе изменил, значит, твоя власть над ним не велика. Значит, он слишком просто к тебе относится. Чтобы мужчина задумался, ему нужно учуять запах конкурента… — Ах, так вот откуда эта щедрость? — вновь попалась я на удочку. Даша, ты же с Джиёном разговариваешь! — Это всего лишь методика по усилению привязанности ко мне Сынри? — А ты как думала? Если ты сейчас будешь там сидеть ноющая, потерявшая смысл и все радости, то он махнёт на тебя рукой. А если в твоих глазах загорится огонь, но гореть он будет для другого… Сынри задумается. — Однако я вовсе не собиралась превращаться в настоящую потаскуху, которая спит со всеми подряд. Когда я подумала об измене, я имела в виду не физическую, я хотела сделать именно то, что от меня изначально требовалось: заставить Сынри стать человеком Дракона, перестать быть на его стороне и подставить его. Да, я собиралась стать подлой… а теперь мне предлагают ещё стать и развратной? — Джиён, когда ты перестанешь сочинять для меня какие-то коварства, которые я должна реализовывать, сама о том не подозревая? — Я посмотрела на время. Мы с ним болтаем уже минут двадцать! Ничего себе, позвонила решить деловой вопрос. Не надо было начинать издалека… В результате и по делу передумала говорить. — Не знаю, когда это перестанет мне быть нужным? — Или когда наскучит? — Возможно. — Может, нам убить двух зайцев одним выстрелом? Ты якобы хочешь меня, а мне нужно заинтриговать Сынри тайной любовной связью… ты переспишь со мной, потеряешь ко мне интерес, Сынри ко мне привяжется — ты от меня отвяжешься. Идеально же, нет? — Ты хочешь со мной переспать? — Не хочу, но могу, потому что благодаря тебе мне всё больше всё равно. — А я не хочу спать со «всё равно», я хочу спать с «хочу», — наиграно капризно пробубнил Джиён. — Что ж, если я с Сынри создаю сносную видимость, то и с тобой бы справилась, наверное. — Я несколько более чувствителен, чем Сынри, я бы заметил притворство. И вообще, ты же знаешь — я не буду с тобой спать. — Я того же мнения. Это была шутка. Ладно, извини ещё раз за беспокойство… — Ничего страшного, ты… звони, не стесняйся, — расплылся Дракон по ту сторону трубки. — Угу, ты тоже. — Мы попрощались. И зачем я ему звонила? Чтобы снова захотеть Мино? Обрести смысл он мне не помог, скорее подтвердил, что он утерян напрочь. Зато он напомнил мне ту свою фразу: «Я давал тебе шанс не губить нас обоих. Запомни этот вечер. Обратно в Эдем не пускают». Вместо смысла я нашла единомышленника и компанию. Теперь мы с Джиёном по одну сторону баррикад, и как-то с этим нужно жить. Сынри вернулся из офиса с цветами, бутылкой шампанского и ещё одной красного вина. Снисходя до полу-прощения, я выпила с ним бокал, а потом ещё один… в результате мы на двоих выпили обе бутылки. Я стала разговорчивее, добрее и сговорчивее. Если выпить, не то чтобы всё становится приятно и весело, но уходит напряжение и то, на что сознание говорило твердое «нет», становится безразличным, трансформируясь в «почему бы и нет?». Я позволила завести себя в спальню, где Сынри был так ласков и нежен, что я его с трудом узнала. Целуя моё лицо, руки, тело, он шептал, что больше никогда так не поступит, зарождая во мне сомнения по поводу того, на чьей же стороне всё-таки остаться? Но внутренний голос недоверия подначивал меня не слушать его заверения, потому что это всего лишь слова неверного мужчины. Мужчины, с которым я опять разделила постель, представляя совершенно другого. Мино. Он продолжал занимать все мои эротические фантазии, однако, такое ощущение, что при всём этом совокуплении, где-то у изголовья держал свечку Джиён, убеждаясь, что всё идёт соответственно его планам. Что я из этого поняла? Что пить нужно меньше.

Прозрение

Иногда после того, как наши пододеяльные утехи были закончены, Сынри мог взять ноутбук или телефон, и ещё некоторое время решать какие-то свои дела, поэтому я уходила в душ или бралась за изучаемый английский, но последнюю неделю он ни на что не отвлекался, получив удовольствие, и несколько минут лежал, обнимая меня и о чем-то думая. Мне было неинтересно о чем, но тишина оказывала на меня не лучшее воздействие, подчеркивая отчужденность между мной и тем, кому я отдавалась, и я обычно о чем-нибудь заговаривала, в конце концов, решив спросить, что же на уме у мужчины? — Я хотел бы, — после некоторой паузы ответил Сынри. — Чтобы ты тоже хотела меня. — Разве я говорю что-то против секса? Или жалуюсь?.. — Я, действительно, старалась прислушиваться исключительно к телу и подыгрывать, не уподобляясь полуживой рыбе, выброшенной из воды на сушу. Пока получалось. — Нет, я не о том. Я хочу, чтобы ты хотела именно меня. — Я даже обернулась назад, посмотрев ему в глаза. Сынри не смутился и продолжил, гладя, как дворником по стеклу, большим пальцем моё обнаженное плечо: — Если бы твоё желание загорелось так же, как и моё… как тогда утром… — Ослабив хватку второй его руки, я развернулась к нему лицом, чтобы внимательно вглядеться в этого человека. — Чем инициировано подобное? — А что странного в том, что я хочу быть желанным для тебя настолько же, насколько ты для меня? — Это было бы нормальным, а не странным, если бы произошло с кем-то другим. Ты — отдельный случай. — Даша, ты знаешь, моя сестра перед отъездом требовала дать ей обещание не жениться на тебе… — Зачем мне знать о ваших семейных договоренностях? — Ты не дослушала, — упрекнул он меня и поцеловал в щеку. — Я не дал ей такого обещания. — Ты заверил в этом Джиёна. Или ты обманул его? — В тот момент это было правдой… — Ах, «в тот момент»! — с сарказмом хмыкнула я. — Я заметила, что у мужчин всякая правда является таковой только определенный отрезок времени. Срок годности истины истёк — так оправдывается ложь, переходя на какой-то другой уровень, где виноват изменчивый мир, непредсказуемые обстоятельства, кто и что угодно, но не обманщик. — Может ты и права, но со мной это произошло неосознанно. Я сказал Джиёну то, что думал. А теперь думаю иначе. — Что же изменилось? — Вот сейчас становилось любопытно. — На тебя повлияло желание стоять на своём перед семьёй? Не хочешь быть послушным? Это ниже твоего достоинства? — На меня повлияло то, что я сам переспал с какой-то шлюхой без желания, — бросил Сынри и, отпустив меня окончательно, перевалился на спину, уставившись в потолок с заведенной под голову рукой. Я приподнялась на локте и, не веря ушам, воззрилась на любовника. Или всё-таки жениха? — Ты? Со шлюхой? Без желания? Я думала, что трахать любых женщин — это твоё кредо. Или эта была некрасивой? — Нет, она была красотка, только… — мужчина хмуро стал кусать нижнюю губу, концентрируясь на своих мыслях и подбирая слова. — Когда мы приехали в бордель с Джиёном — это была его инициатива, я хотел той ночью тебя, но не мог же нарушить правила? Пусть это выглядит несерьёзной мальчишеской забавой, но среди взрослых мужчин к играм относятся даже строже и ответственнее, чем в детстве. — Сынри прочистил горло, выдав «кхм, кхм» в кулак, и посмотрел на меня. — Но фразочки Джиёна о том, что я влюблён и стал «новым Сынри» брали за живое. Я не знал, что, казалось бы, банальные и предсказуемые замечания меня заденут. Я задумался о том, что сплю только с тобой уже столько времени, и это, на самом деле, на меня не похоже… самое долгое, что я хранил верность когда-либо — что-то около четырёх месяцев. На этот раз было значительно меньше, но что-то внутри меня встревожилось. «Какого черта?» — подумал я, и снял какую-то путану, чтобы доказать что-то себе, доказать что-то Джиёну, тебе… что я доказал в итоге? Что спать с кем-то, когда хочешь кого-то другого, не то чтобы неприятно… это омрачает, знаешь ли. — Я выслушала речь Сынри не без изумления. Мне и хотелось бы что-нибудь добавить, да нечего было. Хотя… — А бывают такие люди, которым приятнее представлять одних, а трахаться с кем-то другим. — Я надеюсь, ты не о себе? — Я почему-то улыбнулась, пряча прямое попадание под насмешкой, мол, пф, причем тут я вообще? Сынри проглотил, снова вспомнив о Драконе: — Джиён сказал мне в тот вечер, что в нашей жизни есть два типа людей, первые нас возбуждают, а вторые — удовлетворяют. И как бы нам ни нравилось удовлетворяться, тянет нас именно к тем, кто возбуждает, хотя эти люди не в силах утолить нашей жажды страсти или чего-то другого, на что разжигают аппетит. Потому что после удовлетворения приходит скука, которая ассоциируется с тем человеком, рядом с которым она появилась, а возбуждение дарит азарт и охоту, те ощущения, которые украшают и насыщают жизнь. И знаешь что? Мне кажется, что он прав. — «Ещё бы он был не прав — наш дорогой кукловод. Опять славно поработал? Ему нужно было закрепить за мной Сынри, и он, не дожидаясь моих выводов — вдруг не решусь изменять любовнику? — промыл ему мозги, заставив совершить что-то, что вернёт его ко мне. Браво, Джиён, браво!». — Я хотел бы возбуждать тебя, а не удовлетворять, — закончил мужчина. — Если я скажу тебе, что ты меня не удовлетворяешь — это тебя успокоит? — с шутливым выражением лица спросила я. — Ах ты!.. — приподнялся Сынри. Я засмеялась, и он тоже улыбнулся. — Сколько же тебе надо, неутомимая? — Не так уж и много… дело в качестве, а не количестве. — Тебя уже и качество не устраивает? — Он завалил меня на лопатки, нависнув сверху. Моё веселье почему-то пропало. — А ты думал, что я запросто забуду измену, потому что живу на твои деньги? — Сынри скрипнул зубами. — Обязательно надо было обдать этим подъёбом? Я же сказал, что не испытал ничего особенного, и задумался о том, что никогда не хотел бы повторить этого секса без желания. — Это снова правда на данный момент? Когда стухнет и прокиснет эта? — язвительно приподняла я бровь. Сынри устало вздохнул, откатившись на свою подушку. — Я не намерен лгать и обманывать тебя сейчас… — Это само собой получается, да? — Даша… — Что «Даша»? Ты самый непостоянный человек на свете, ты сам говорил, что отымел столько женщин, что всех не счесть, и при этом не любил повторяться, потому что ощущение новизны для тебя едва ли не самоцель. Люди не меняются, Сынри. По крайней мере, в таком возрасте, и при отсутствии очевидных на то причин. — Ты прям обидела, тыкнув возрастом, — попытался он утихомирить закипевшую во мне бурю, и у него немного получилось. Я расслабила лицо, тоже уставившись в потолок над нами. — А что, если само ощущение новизны перестаёт быть новизной и утомляет? — И так бывает? — покосилась я на него. Он пожал плечами. — Ладно, у меня в этом опыта ноль, расскажи мне, опытный мужчина, каково это — менять любовниц, так часто, как чайные пакетики? — Как чайные пакетики? — повернулся он ко мне. — У нас в России говорят «как перчатки», но эту устойчивую фразу надо долго объяснять вам, потому что традиции частой смены перчаток у вас явно нет… и я решила, что аналогия с чайными пакетиками будет логичнее. Их же заваривают один раз и выбрасывают… — Я даже не выжимаю, — засмеялся Сынри. — Поэтому, когда я несу их к мусорке, с них ещё капает кипяток… — Так вот почему я ещё не в урне? С меня не капает? — Я не выдержала и сама начала глупо хихикать. — И вообще, в этой фразе столько пафоса с твоей стороны… не люблю я вот это самодовольство. С чего ты взял, что девушкам нравилось быть с тобой, а не пользоваться твоими деньгами, к примеру? — Ну, давай, убивай мою самооценку. — Сынри вновь обхватил меня и, обнимая, привлек к себе. — Есть вещи, которые понять несложно. Настоящий оргазм трудно имитировать. — Если ты веришь в мои, значит не очень… — Глаза мужчины полезли из орбит в возмущении и воплощении преданного и всеми брошенного сироты. — Да шучу я, Господи, шучу! — прыснула я. Когда речь заходит о постельных делах, как я заметила, представители сильного пола становятся такими слабыми и ранимыми! — Я от твоих шуток скоро буду вынужден нанять психолога, чтобы тот выводил меня из состояния тотальной разочарованности в себе. — Улыбаясь, однако, Сынри втянул аромат моих волос, касаясь их губами. — Хотя раньше мне никогда не было так хорошо по вечерам, как это ни странно. Всё-таки приятно найти человека, с которым можно вот так болтать и обсуждать всё без утайки. — Не хватало ещё этой сентиментальности! Как я буду ему изменять с Мино, если надумаю, когда он из себя такого добряка корчит? Боже, ну почему я теперь день и ночь думаю о том, что где-то в Сингапуре плутает моя возможность на исполнение мечты, что Мино всё-таки достижим… — Ещё и перепихиваться между делом с ним же, да? Но вернёмся к новизне. Скажи, почему ты раньше терял интерес к женщинам так быстро? — Не знаю, — похоже, он говорил искренне. — Возможно просто не был исчерпан лимит того, что было неиспробовано, и я гнался за неизведанным, свежим, попробовать всех и по-всякому. — А теперь ты попробовал всё? — Не всё, конечно, но, может быть, все доступные категории, и продолжать пробовать дальше — это лишь интерпретация уже виденного, испытанного, имевшегося. — Мы полежали молча и, несмотря на то, что руки Сынри, голого, держали меня под одеялом — тоже голую, и мы ещё не ложились спать, он не попытался ещё раз заняться любовью. Ему понравилось разговаривать. — Я вот что думаю. Впервые посмотреть с кем-то на звезды — прекрасно, и когда ты это делаешь раз, два, три — это интригует. Но на пятый-десятый раз уже никакого интереса. Точно так же можно впервые потрахаться с красивой тёлкой, и второй, и третий — потом это надоест. Есть куча вещей, которые мы относим к красивым, эстетичным, романтичным, но каково их бытовое назначение? Никакого. В них нет ничего полезного и чего-то такого, что ты понимаешь — да, вот это в жизни реально нужно. Нет, они просто красивые и удивляющие несколько раз штуки, получив которые ты ищешь следующее. Что же тогда реально нужно? Ну, предположим, грубый пример, если заболеть и валяться в тяжелом состоянии в койке, то нужен не тот, кто звезды покажет, а тот, кто лекарство подаст, присмотрит, за руку подержит. И вот такие простые и незаметные вещи — они не надоедают. Как они могут надоесть, если они представляют собой какую-то необходимость что ли… А новизна… да, она хороша только в том, что не нужно на всю жизнь, в чем единственным достоинством только и есть, что раньше этого не имел, но и позже тоже не будешь… — Сынри покачал головой, прекращая монолог. — Я что-то поплёл тут такое… коряво получилось. — Нет-нет, продолжай, мне нравится. — И мне это всерьёз нравилось больше, чем Сынри-ёбарь, которому ничего не надо кроме пары раздвинутых ножек под его бедрами. — Да я, в принципе, уже всё сказал. Я не умелец выдавать свои мысли стройными концепциями, но если ты меня поняла, то я рад. — Я поняла тебя, — улыбнулась я. А Мино — это мой интерес к новизне или всё-таки жизненная необходимость? Мино, что ты опять делаешь третьим в этой постели?

Сынри сказал, что мои документы будут готовы вечером. Я держала в голове его предложение, что смогу устроиться к нему на фирму, но меня пока сдерживал недостаточный уровень английского. Я никого там толком не пойму. С другой стороны, документы — это и шаг к возвращению домой, но… Как много «но!». И одно из них начинается на «ми». И я не о третьей ноте, хотя если сравнивать заместителя начальника паспортного отдела с музыкой, то там безумно околдовывающее созвучие, целое произведение, соната, симфония! Куда мне возвращаться, к кому и зачем? Я зареклась не замышлять ничего серьёзного до получения информации о том, что произошло у моих близких за время моего отсутствия, а сведения Сынри тоже обещал вскоре предоставить. Я спросила его разрешения на прогулку по пляжу под чутким присмотром Тэяна, на что мой жених-любовник потерзался сомнениями и коротко пробубнил: — Ну, если он согласится… Тэян же не на меня работает. — Напоминание о том, чей он человек, должно было как бы сказать мне о ненужности лишних контактов, хотя бы и опосредованных, с Драконом. Я позвонила Тэяну, и тот согласился, попросив лишь подождать до обеда, потому что у него какие-то дела. Ожидание меня не затруднило, и когда он приехал, мы первым делом отправились в ресторан перекусить, перенеся прогулку на потом, когда желудок будет сыт. Я знала уже достаточно хороших заведений в Сингапуре, но выбор оставила ему. Мужчина привёз нас в ресторан возле пляжа, где мы и собирались погулять после. Тот самый пляж, где должны были раствориться боль и время, но вместо этого усилились и повисли тяжким грузом. На улице было жарко, и людей бродило не так уж много, но из зала веяло прохладой кондиционера, и не будь здесь очень дорого, все бы набились сюда, потягивая лимонад. Мне бросилось в глаза два ярких пятна и, идя за Тэяном, я не смогла не замедлиться, разглядывая в сдержанной обстановке помещения желтое и красное вкрапление. Приглядевшись, я узнала Сынхёна и Йесона, последний в обещанном кричащего цвета пиджаке, а первый, наверное из солидарности, в алом. К тому моменту, когда и Сынхён меня заметил, подняв руку, их увидел и Тэян. И вместо того, чтобы искать свободный столик, мы подошли к ним. — Добрый день! Какая встреча! — поднялся Сынхён, кланяясь головой. — Вот уж правда. — Мой спутник оглядел их, пожимая руки. — Что это? Никак День Дурака, а я не в курсе? — Всего лишь проигранный спор, — улыбнулся Йесон, мельком покосившись на меня. — Ты тоже проиграл? — обратилась я к Сынхёну. — Нет, это добровольное, — пригладил он, как любимую старую собаку, полы пиджака. — Мы похожи на M&M’s? — Есть что-то… — Осторожно протянула я. В тридцать четыре года нормально наряжаться в шоколадные конфеты? — Как поживает ваша супруга? — переключила я внимание на Йесона. — Спасибо, хорошо. Мы сегодня уезжаем, — он указал на пиджак. — Наконец-то, это заканчивается. — Передавайте ей привет, — раскланявшись, мы прошли дальше. Да, Сынхён теперь доложит Джиёну о том, что мы с Тэяном по-дружески катаемся и гуляем по Сингапуру, но я не думаю, что Дракон и без него бы был не в курсе. Сам же Тэян всё может сообщить. У него же нет секретов от товарища, которым он так восхищается! — Ох уж этот чудак! — уселся Тэян, взяв меню в руки. — У него вместо мозгов уже лапша, похоже. — А я думаю, что он умный человек, — не оборачиваясь, сказала я о Сынхёне. — Ты знаешь его прошлое? — Мы встретились глазами, и в моих было видно, что я-то кое-что знаю. — Я был в тюрьме, когда его жизнь изменилась, — витиевато сообщил Тэян. — Ты знал его жену? — Почти нет. Видел один или два раза. — Я развернула из атласной салфетки зеркально начищенную вилку и, хотя мы ещё ничего не заказали, завертела её в пальцах. — Сначала Сынхён вызывал во мне дикое отторжение и презрение, но, вопреки всему, я начала его уважать. — Это не трудно. Он достойный человек. Наркотики — единственная его слабость. — Вспомнился тот момент, когда Сынхён подвел меня в ту комнату, из которой было видно, как занимаются любовью Кико и Джиён. А что, если он делился сокровенным? Показывал, что сам предпочитает вот так смотреть, представляя другое, вспоминая… Мечты устремленные в будущее, как у меня о Мино, приносят мучение неизвестности, но что тогда чувствует человек, чьи мечты навсегда остались в прошлом и обречены превратиться в прах? Поевшие, мы разулись и брели по песку вдоль воды. Любовь Тэяна ко мне незримо ощущалась, но именно она, мне кажется, создавала некоторое напряжение, мешая мне свободно с ним беседовать, как с Сынри. Да и Тэян чувствовал себя так же. Я хорошо помнила то внутреннее терзание, когда узнала, что Мино посетил проститутку, переспал с другой, пока я грезила его чертами, губами, хотя бы одним поцелуем. Что же творится в Тэяне, когда он прекрасно знает, что каждую ночь я сплю с Сынри? И ведь он по своему почину вручил меня тому, чтобы спасти. Иногда встречаешься с такими жестокими условиями выбора, что кажется, будто прежний вопрос «отдать девственность» или «не отдать девственность» — сущий пустяк. Не могу сказать точно, чем манил меня этот пляж. Здесь прошел один из последних вечеров до того, как судьба моя окончательно покатилась вниз. Возможно, ходя туда-сюда по этому месту, я пыталась вернуть то ощущение невинности, которое было во мне до её потери. Но время упущено… Хотя, если его не существует, то как его можно упустить? Оно не движется, а люди меняются. А что, если и это не так, и мы только надумываем себе лишнее, считая, что раз что-то случилось, логичнее было бы повести себя по-другому, нежели прежде. А что, если мы сами в состоянии не меняться? Джиён, по-моему, овладел таким искусством. — Тэян, ты когда-нибудь был счастлив? — сунув ладони в карманы шорт, спросила я его. — Скорее всего. До того момента, когда стал задаваться вопросом — а счастлив ли я? — Я понимающе кивнула. — В тюрьме больше не о чем было рассуждать, как о жизни, о прожитом, о сделанном, изредка о будущем, но из-за решетки оно никогда не выглядит обнадеживающим. Думаю, что именно это в местах лишения свободы и ломает многих, там слишком часто и обильно думаешь. — Расскажи что-нибудь о себе, — попросила я. Мужчина, которому я обязана не спасением — как выяснилось, ничего и не должно было со мной случиться в нижнем борделе, — но готовностью пойти ради меня до конца. Я ничего о нем толком не знала, кроме того, что когда-то он любил хорошую девушку, не ответившую ему взаимностью, а потом попал в тюрьму и его новая пассия ушла к другому парню, с которым изменяла ему всё то время, что они встречались. — Да что обо мне рассказывать? Я, как и Джи, с малолетства на улице и в криминале. Ничего другого у меня никогда не было, разве что лет до десяти. — А что родители? Где они? — Далеко, я с ними не общаюсь, — отвернулся к горизонту Тэян. Ясно, семья не излюбленная его тема. Бывает и так, что родственники не становятся самыми близкими людьми для нас. Не всем везёт родиться в кругу любящих, добрых, заботливых и благополучных мам, пап, братьев, сестёр, дедушек и бабушек. — Ты один в семье? — Нет, ещё младший брат… — он предугадал по взгляду мой вопрос: — С ним я тоже не общаюсь. Не видел его лет семь и понятия не имею, где он и кто. — Как же так… — Тогда мне казалось неважным всё, кроме денег, власти, а потом, когда ввязался в преступность, уже первостепенным было хотя бы выжить, победить, устранить соперников. Для этого пришлось многим пожертвовать. Тем, чем я не стал бы жертвовать сейчас. — Внезапно нас нагнал Сынхён. Со стороны ряда закусочных, снявший от пекущего солнца пиджак и оставшийся в тонкой бледно-серой рубашке, мужчина шлёпал по влажному темному песку в лакированных черных ботинках, к которым уже прилип этот самый песок. Брюки плотно закрывали ногу, не показывая даже цвета носков, потому пострадали тоже, слегка намоченные по краю. Я сравнила наши с Тэяном босые ступни с его пуританской закупоренностью. — Вы всё ещё гуляете? — мягко поинтересовался он. — А я вот проводил Йесона и тоже решил пройтись. — Шедшие мимо две девицы в купальниках, улыбаясь американскими улыбками, загляделись на Сынхёна, ища отклика с его стороны. Он был видным мужчиной, высоким брюнетом с благородными чертами, поэтому было на что клюнуть. И тем больше он привлекал внимание, что кроме него ни одного человека в брюках и офисной рубашке тут не было. Сделав вид, что не заметил, как с ним попытались флиртовать, Сынхён вытащил солнечные очки с верхней пуговицы, за которую они были зацеплены, и нахлобучил их на нос поплотнее, чтобы скрыть взгляд от яркого света и ненужных ему озабоченных переглядок. — Жарко сегодня. — Сынхён поправил указательным пальцем очки за оправу, чтобы не сползали, и я заметила на безымянном золотое кольцо. Как я раньше не видела? Он до сих пор носит его… — Да, душно… — согласилась я, понимая, что совершенно не знаю, о чем с ним можно было бы поговорить. У Тэяна зазвонил телефон и он, извинившись, достал его и отошёл что-то решать деловым тоном. — Ботинки не жалко? — решилась я, кивнув вниз, частично подозревая, что Сынхён мог и не обратить внимания на порчу обуви. Мужчина посмотрел вниз, отчего очки опять шевельнулись, и их пришлось придержать. — Да нет, — пробасил он глухо. — Крокодил уже мертвый, что ж его жалеть? — А живого тебе было бы жалко? — Каковы были рамки человечности Сынхёна? Шире, чем у Дракона? — Живых в принципе немного жальче, чем мертвых, — заметил он. Знал ли он, что Джиён рассказал мне о его жене? — Мы с Джиёном часто спорили о существовании загробного мира. Ты знаешь, наверное, об этом… — Жаль, что он спрятался за непроницаемыми черными стеклами, я бы хотела читать эмоции в его глазах. — Интересно всё-таки, есть он или нет? Я в него верила, но твой товарищ пытался убедить меня, что это всё ерунда. — Ты слышала когда-нибудь о Гарри Гудини? — Я покачала головой. — Был такой иллюзионист и фокусник век назад. Кстати, он и в России бывал с гастролями. Так вот, при жизни своей он хотел доказать, или вернее узнать, что есть нечто сверхъестественное, что существует место, где обитают души. Он искал медиумов и экстрасенсов, колдунов и магов со всего света, желая, чтобы они доказали ему, что призраки, параллельный мир, волшебство — существуют. Ни один не прошёл его проверки, все оказались мошенниками и шарлатанами. И вот, когда он умирал, как говорят, он оставил своей жене какой-то пароль, какой-то тайный знак, который он должен был подать, если бы вдруг остался духом или смог перебороть преграду, разделяющую мир живых и мертвых. Человек, который фактически обманул законы природы — настолько невероятны были его трюки — верил в то, что и смерть обмануть удастся. И вот, когда он скончался, его жена стала ждать и искать возможности связаться с его душой. Она тоже принялась нанимать медиумов и некромантов, которые должны были сообщить ей тот самый пароль в качестве доказательства, что Гудини «вышел на связь». Но ничего не произошло. Никто так и не назвал ей условленного. Даже великий иллюзионист не сошел с небес на землю. — Я не собиралась вставляться, но Сынхён предупреждающе поднял руку. — Только про Христа не надо. — Я и не думала… он же не фокусником был, в конце концов, — насупилась я. — Да? А, по-моему, превращать воду в вино и ходить по воде — это чистое шоуменство. Я так и представляю себе седого старца-отца, то бишь Бога, который говорит: «Сынок, я отправляю тебя к людям, наделяя чудотворными силами, чтобы ты дал им истину, учение и облегчил им жизнь, творя исцеление душ и тел», а Иисус такой, — Сынхён щелкнул звонко пальцами, — «Блестяще, побегаю по морю и наделаю алкоголя из водицы». По факту он больше смахивает на Брюса Всемогущего. Будь ты на его месте, стала бы доказывать своё божественное происхождение таким образом? — Слушай, я не хочу говорить о религии. Всё, давайте забудем, что я христианка, можно я буду молча верить? — Конечно, пожалуйста. — Сынхён развернулся к проливу, встав ко мне в профиль. Я дала отпор, но верила ли я уже, как прежде? Поздно было просить не говорить об этом, потому что всё во мне было в сомнениях. — Если праведный человек и грешник полюбят друг друга, а после смерти первый попадёт в рай, а второй — в ад, станет ли рай для праведника раем без возлюбленного? — Стесненная тем фактом, что не хочу открывать свои знания о его биографии, я растерялась, но ответ, казалось бы, был на поверхности. — Нет, я думаю, что без дорогих людей раем ни одно место не станет. — Примерно как роскошь Сингапура не делает меня счастливой без близких и любви. — Как же быть? — Не знаю. Возможно, душа после смерти забывает свои чувства… может, поэтому Гудини и не вернулся? Он всё забыл. — Сынхён задумчиво постоял, покачнувшись с пятки на носок. — Ужасно. — Что именно? — Солнце печет просто ужасно, — внезапно сменил тему Сынхён. — У тебя когда-нибудь было желание заплакать при виде солнца? — Кажется, у кого-то мозги припариваются и он начинает входить в привычное ему состояние. — Да вроде бы нет… а у тебя? — На рассвете, постоянно. Поэтому предпочитаю спать до обеда. — Что такого сентиментального в солнце? — Оно оповещает о новом дне. Воспевает жизнь и пробуждение, — спокойным низким голосом сказал Сынхён. Я опустила ресницы, начиная понимать, когда Тэян вернулся к нам, закончив разговор. — Ну вот, надо кое-куда съездить, порешать дела, — он кивнул мне. — Поехали? Отвезу домой. — Я посмотрела на не шелохнувшегося Сынхёна. — Что ж… до свидания! Приятно было… пообщаться. — До свидания, — отзеркалил мужчина, и мы ушли, а он так и стоял на берегу, обездвиженный, через черные линзы смотрящий на горячее небо, раскаленное солнцем, на которое он любовался в одиночестве, потому что кто-то, умерший три года назад, новых дней больше не увидит. Вечером Сынри привёз мне новый паспорт и вручил так торжественно, словно это были документы на владение целым государством. Я полистала с интересом удостоверение личности гражданки Южной Кореи, ознакомившись с псевдонимом. Вряд ли он мне пригодится, потому что паспорт требуется лишь для легитимизации меня, как человеческой единицы, а звать меня всё равно будут по настоящему имени. Оставалось узнать только, что творилось на моей родине, и эта моя просьба тоже была вскоре удовлетворена Сынри. Дней через шесть после дарения паспорта, он, в свой выходной день, свозил меня в ресторан, а оттуда мы заехали в какую-то контору, из которой он вышел с тремя папками, достаточно толстыми, чтобы заподозрить их в насыщенности и информативности. — Держи. То, что ты хотела знать. — Он тронулся, а я так и гладила обложки до самого возвращения в квартиру, не решаясь окунуться в правду, не зная, какой она окажется. — Я попросил сделать снимки для достоверности. Значит, там, внутри, ещё и кадры из жизни людей, которых я почти пять месяцев не видела… из моей прошлой жизни. Усевшись в зале, я разложила отчеты перед собой. Не подписанные, они никак не выдавали себя, в какой папке о ком говорится. — С тобой побыть? — спросил Сынри, стоя в проходе. — Нет, лучше не надо, — отказалась я и, когда он скрылся, решилась распахнуть первую. Там была фотография моего жениха. Он выглядел… таким же, каким я его и помнила. Ничем не изменился. Отодвинув снимок, я принялась читать. Все сведения о нём, чтобы я убедилась, что речь идёт о том человеке. Потом я перевернула страницу. Под прозрачную плёнку файла была подсунута другая фотография. На ней мой бывший суженый сидел в своей машине с какой-то девушкой, обычной, простой, ненакрашенной. Но мне потребовалось прочесть комментарии, чтобы убедиться, что она заняла именно моё место. В докладе сообщалось, что (судя по датам) через месяц после моего исчезновения, когда я была ещё в борделе Тэяна и боролась за свою невинность, родители моего жениха нашли ему другую невесту, убедив его в том, что я пропала безвозвратно. Отшвырнув от себя папку, я уронила её на пол, и из неё рассыпались ещё фотографии, где молодой человек держал новую спутницу за руку где-то возле своего дома, где он улыбался и смеялся, разговаривая со знакомыми. В общем, никаких признаков несчастья и горечи от потери. Сжав кулаки, я ногтями оставила красные следы на ладонях. Поднявшись, я наступила на снимок с его лицом и несколько раз топнула, сминая. Чертов семинарист! Даже Сынхён любит сильнее! Он за три года не разлюбил, а этот… этот… Пнув фото, я плюхнулась на диван и взялась за следующую папку. Лицо мамы на первой странице заставило меня сразу же заплакать. Сжавшись и беззвучно захныкав, я прижала глянцевую бумагу к груди. На мамином челе застыло горе и тревога. Не приходилось сомневаться, что это недавнишний кадр, такой она никогда раньше не была… и косынка, под которую она обычно убирала волосы, сменилась черным платком. Она думает, что меня больше нет… я принесла ей столько страданий! Фото отца явило его более суровым, чем раньше, появились новые морщинки, седина в бороде. Мои родные… пальцы дрожали, пока я перебирала фотографии братьев и сестёр, дедушки, бабушки… у них ничего не изменилось без меня, за исключением того, что они жили в напряжении и мучительной надежде. В отчете так же рассказывалось, что родители до сих пор пытаются заставить полицию продолжать поиски, не бездействовать, что они обращались куда только можно, и продолжают обращаться. Но во всём этом мой жених не участвовал. Он уже не был частью моей жизни, он добровольно свернул в другую сторону. Всё это мне потребовалось переварить, прежде чем браться за последнюю папку. Там должно быть всё о Вике. Что узнаю я там? Неужели недостаточно того, что я рисковала жизнью, охраняя свою честь ради того, кто не попытался приложить хоть какие-то усилия для моего возвращения? Мерзавец… я думала, что оставила в России самое достойное, а тут окружена скотами и подлецами, но теперь… даже Сынри выигрывал на фоне этой непостоянной сволочи! Месяц, Господи, он переждал всего месяц, после чего согласился завести новую невесту! И ведь его никто не принуждал, не угрожал. А я… готова была умереть, лишь бы остаться нетронутой. Ради него. Тварь. Открыв досье на Вику, я увидела её слегка поправившейся. Сколько у неё уже должен быть срок? Около четырех месяцев. Самые страшные подозрения, казалось, развеялись. Она не сделала аборта, и моя жертва не была напрасной. Но потом я внимательно стала читать о её жизни. Отца нет, старший брат женат, имеет маленького ребенка и живет отдельно, в двушке. Мать Виктории работала на кассе в одном из сетевых магазинов; вернувшейся в положении дочери не поверила насчет похищения, и уверена, что та где-то нагулялась и вернулась (о чем беззастенчиво рассказывает всем соседкам и другим кассиршам). Обеспечивать дочь и её приплод не желает, хотя из дома не выгнала. Вика, бросив учебу, встречается с каким-то зрелым мужчиной, который, возможно, обещает взять её на содержание. Захлопнув папку, я спрятала лицо в ладонях. Всё. Конец. Это то, ради чего я принесла себя на заклание? Это то, чего я хотела для Вики? Нет, я верила, что она обретёт счастье, вернувшись на родину, но счастьем там и не пахнет. Я могу примерно представить, в каких условиях ей приходится жить. В борделе Тэяна ей было бы лучше. Да, я так искренне считаю. Каковы же итоги? Жених доволен жизнью без меня, Вика недовольна ей из-за меня, семья моя не обрела покоя после моей пропажи. А я сама? Запуталась и потерялась. Ни стало бы моё возвращение похожим на случай Вики? Вокруг сплетни, злые языки, неустроенность… от меня, правда, никогда бы не отказались мать и отец, и упрекать не стали, поверив мне. Разметав снимки, листки и папки, я поднялась, плачущая, загнанная в тупик, совершенно обессмысленная. Ворвавшись на кухню, я увидела там Сынри, тихо пьющего кофе. Наши взгляды встретились. — Можно что-нибудь разбить? — хлюпая носом, с красными глазами, спросила я. Мужчина некоторое время помолчал, потом встал, подошёл к раковине, раскрыл полку над ней и, указав жестом «добро пожаловать» на тарелки внутри, отступил подальше, сев на место. Подойдя к мойке, я достала первую тарелку. Никогда не била посуду. Всегда было жалко, не видела смысла в порче вещей. — А-а! — бахнула я её об пол и зарыдала сильнее. — Сволочи! — Я достала вторую тарелку. — Почему?! Почему?! — Звон, очередные осколки. Рука сама взяла третью. Слёзы лились не прекращаясь. — Я же хотела, как лучше! Почему ничего не вышло?! Что я сделала не так?! — Грохнув две тарелки подряд, я выдохлась, напрягшись от дребезжания в ушах, вызванного своими же действиями. Сев на корточки, я уткнулась в коленки, плача. — Всё без толку… всё напрасно… бесполезно… Сынри присел рядом и тронул моё плечо. — Не стоило тебе этого показывать, наверное. — Я подняла на него глаза. — Стоило, очень стоило! Какой же я была глупой… каждый раз, когда я считаю, что узнала о себе всё, оказывается, что всё намного хуже! Я не должна была спасать Вику, я не должна была думать о своём женихе… зачем? Кому это всё было нужно? Мне? Но мне тоже лучше не стало. — Даша, что не делается — всё к лучшему. По крайней мере, я доволен результатом, — услышала я его ободряющий голос над ухом. — Если бы ты не пыталась спасти Вику, ты бы не пришла ко мне… — И ты бы трахался с какой-нибудь другой — какая разница? — Я посмотрела на него, горя ненавистью и гневом, относящимися ко всему миру. — Какая разница? — Сынри поднялся, отступив. Такое ощущение, что я чем-то задела его. — Да, в самом деле — нет разницы! — Выйдя быстро из кухни, он оставил меня одну среди осколков. Осколков посуды, моей жизни, моих надежд и меня самой, расколовшейся ещё мельче, чем эти пять тарелок.

Вечеринка