Неприятности: кратковременные и продолжительные

Сперва я полностью поверила в то, на что намекнул мне Джиён: что вчера ночью он представлял меня под собой, когда спал с Кико. И пока он под моё онемение спускался вниз, я стояла и думала об этом. Как же так? Как можно заниматься любовью с одним человеком, когда думаешь о другом, когда хочешь другого? И вопреки своему же суждению и тому, что ещё вчера мечтала о Мино, я невольно повторила мысли, якобы испытанные Драконом — я вдруг представила нас с ним вместе. И лишь после промелькнувших нескольких красочных сцен, которые и выдумывать не нужно было — я видела всё накануне в нужных и ненужных подробностях — тряхнув головой, я очнулась, заподозрив, что никакой основы под собой брошенная Джиёном фраза не имела. Он солгал! Наверняка так и есть. Он в продолжение эксперимента пытается навести меня на эротические фантазии? Этого они с Сынхёном добиваются? Раньше я никогда бы не стала искать подтекста в чьих-либо словах, додумывать коварство, которого может не быть, но в этом Сингапуре… за два месяца жизнь перевернулась и встала на уши. Я не знаю, чему верить, как правильно поступать в этом — именно этом, местном — мире, чтобы не пропасть и не проиграть. А если победа может даться только путём потери себя? Разве это не будет проигрышем? Что, если я могу спасти свою материальную оболочку только если предам свои принципы? Не к этому ли всё идёт? Я вспомнила тот момент, когда нажала на курок — я была готова проститься с жизнью, лишь бы не быть отправленной в бордель, не испытать всей этой грязи, насилия, не изменить своему далекому жениху. А что же теперь? Я смотрю на Мино и забываю обо всём. Да и часто ли я последние пару-тройку дней ностальгировала о доме? Попав сюда, в первое время, я была готова на всё, абсолютно на всё, чтобы сохранить честь, чистоту и порядочность, чтобы не замарать себя в глазах Божьих. Я была перепугана и на самоубийство меня толкали кошмары, таившиеся за каждым углом. И вот, постепенно выясняется, что ничего страшного не произойдёт, если поступать «по-умному». Это значит, сообразно с представлениями о жизни Дракона. А ещё это значит — отринув старые обязательства и забыв о том, кто я в душе, какая у меня душа. Если на меня сейчас наставить пистолет и спросить, что я предпочту, отдаться Мино или, сохранив честь, умереть, то каков будет мой выбор? Мне было стыдно за то, что я решила в эту секунду. Даже не стыдно, а как-то сокрушительно тяжело и ненавистно за маятник, качнувшийся влево во мне в этот момент. Неужели же мы готовы выйти из ситуации крайним путем только во избежание страданий? А если нас поманить чем-то приятным, то нам это уже не кажется ужасным? Но это ужасно! Не для тела — для души. Почему я теряю то невесомое, но явственное её ощущение, когда каждый собственный кусочек тела чувствуется носителем этой невидимой вещицы, ответственной за наши грехи, нашу судьбу, наше существование после смерти. Мне казалось, что я не воспринимаю всерьёз атеистические лекции Джиёна, но почему тогда я вдруг поняла, что ощущаю организм всего лишь организмом, и ничем больше, как будто он не ответственен за то, что происходит внутри меня? Как будто я тоже перестала верить в то, что попаду в ад или рай после смерти. Но я не перестала! Не перестала!

— Даша! — более нетерпеливо и требовательно донесся голос с кухни. — Завтрак! — торопливо постаравшись отложить сетования о каких-то явных упущениях с моей стороны, я побежала выполнять свой временный долг, свои фиктивные обязательства, которые помогали пока что держаться наплаву. А тем временем детонатор тикал, и я всё ещё не знала, после откровений Мино Джиёну, стоит ли мне надеяться на благополучный исход? За окном возле плиты, пока я готовила, плескался Сингапурский пролив, но я не была Моисеем, чтобы воды расступились передо мной и божественные силы помогли мне убежать и спастись. Возможно, что подобных чудес, и впрямь, не существовало никогда, а скорее я в действительности не обладала той библейской святостью, которая призывала на помощь ангелов и Бога. Я никогда не претендовала на то, чтобы быть святой — это как-то кощунственно звучало даже в уме, но за эти сутки я поняла, что и моё добродетельное поведение добродетельно весьма относительно. Этой ночью я всё же не смогла не подумать снова о словах Джиёна. В связи с ними вспомнились и советы Мино, предполагавшего изначально, что его босс привлек меня к неведомому делу ради своих удовольствий, вполне вероятно, что непосредственно физических. Мино считал, что я должна постараться соблазнить Дракона, поскольку у меня самые великие шансы на выигрыш, кроме меня ни одна девушка никогда не жила в его доме. И если я хоть немного приучу его к себе, заставлю проникнуться, пусть не симпатией, но сексуальной зависимостью, то обезопашу себя от каких-либо непредвиденных обстоятельств. Хотя это смешно. Как себя обезопасить от капризов всемогущего человека, чьи желания и настроения непредсказуемы и никогда неизвестны? Сегодня он меня хочет, а завтра скинет с пристани, как обещал насчет трупа Сынхёна, своего близкого друга, уж куда более дорогого ему, чем я. Нет, не способен такой человек привязаться, тем более к женщине, особенно если он, в самом деле, удовлетворяясь с одной, представляет другую. Значит ли это, что по-настоящему его влекут те, которых он на практике не имел? Я пытаюсь залезть в психологию, в которой ничего не понимаю… если бы я немножко больше знала о мужчинах! Нужно было просто забыть о том, что он сказал, и проблема была бы исчерпана. Но как назло, он никуда не уехал в этот день, и обед, и ужин я ловила его взгляд, казалось бы, такой же, как всегда, но его привычная ухмылка, прежде означавшая для меня издевку по поводу моей набожности, теперь кричала о том, что он продолжает представлять меня на месте Кико, хотя он и слова больше на эту тему не проронил. Но стоило ему остановить на мне взгляд, как я заливалась краской и тратила всё своё самообладание, чтобы не держать в уме мысль о том, что между нами, мной и Джиёном, вообще возможно что-либо. Конечно, попытки были слабые, и в кровати я всё равно взялась закончить рассуждение. А если он сам полезет всё-таки? Сама-то я точно не решусь его соблазнять, это однозначно. Но пристающий Дракон? Он слишком ленив для этого, он пресыщен, он не сделает ничего подобного. Да, возможно, он будет представлять что-то там, и это доставит ему удовольствие, ну так что же? Мне это не вредит. Меня это даже волновать не должно. А если всё-таки полезет? Он же мистер неожиданность. Естественно, я буду отбиваться. Станет ли продолжать при этом принуждение Джиён? Нет, уверена, что не станет. Не знаю, почему я так уверовала в этот факт, но я знала, что он никогда не изнасилует ни одну девушку лично. Что-то было в нем такое… нет, не жалость, его бессердечность не знала границ. Скорее он насквозь пропах безучастностью и отстраненностью от любых действий, вынуждающих расходовать энергию. Я и постельную сцену с Кико не назвала бы порывом бешеной страсти… С какой стати я опять это вспомнила и пытаюсь анализировать? Частная жизнь Джиёна меня не касается, как бы он ни хотел меня в ней задействовать. Очередной приезд Мино был ожидаем, а потому предусмотрен. Отделавшись кое-как от навязчивой идеи о навязчивой идее Джиёна (реальной или сочиненной для того, чтобы обводить меня вокруг пальца вновь и вновь), я устремила все свои помыслы к этому молодому парню, который заворожил меня в этих южных тропиках, подарив некоторое ощущение свободы, не замаранных чувств и надежды. Пусть он и не любит меня, я и сама не разобралась в себе до конца. Но как бы то ни было, мне стоило поговорить с ним. Единственный способ не терзаться сомнениями о честности — это устраивать очную ставку и опрашивать всех. Я спрошу о разговоре с Джиёном и самого Мино. Готовясь к встрече с ним с утра, на обычной «летучке» Джиёна на террасе, под попивание кофе, я впервые подумала о том, что у меня нет косметики. Это произошло случайно; я вспомнила, что Наташа красила меня, и я выглядела на вечеринке так, как мне не свойственно, и потому произвела на Мино впечатление. И вот, перед тем, как он должен был явиться, я захотела быть уверенной в том, что понравлюсь ему ещё раз. А произойдет ли это без алкоголя и макияжа? Жаль, если без этих условий всё кардинально изменится. Но когда я открыла ему дверь, и он улыбнулся за порогом, сдержано и беспристрастно, в своей манере, я забыла, чего боялась, что хотела и о чем думала. Белоснежная рубашка, заправленная в черные брюки, под черный кожаный ремень, чуть топорщась над ним, была расстегнута на верхнюю пуговицу, позволяя шее дышать в жару, наступившую с девяти часов, если не раньше. В этом небольшом открытом пространстве виднелась средней толщины серебряная цепочка, лежавшая на ключицах. Одна рука покоилась в кармане, а другая держала портфель. Глаза Мино остановились на моём лице и, как бы спрашивая меня, можно ли войти, приподнялась его правая бровь. Окончательно и твердо я осознала: я влюбилась. — Шеф дома? — сильнее улыбнулся он. — Да… да, проходи, — отступила я, позволяя ему продвинуться знакомым путем. — Сейчас принесу вам кофе… — Пока не забыл… — он остановился рядом со мной и, слазив в свою мужскую деловую сумку, извлек из неё сложенный листок. — Это тебе от Вики… — он сказал что-то ещё о том, что она просила передать мне послание, но как только он озвучил, что привёз мне весточку от моей соотечественницы, направление моих мыслей поскакало туда, в бордель, откуда он это привез. Он был там, у той продажной женщины, собственнически тогда льнувшей к нему, и он говорил, что не изменяет ей — ей, проститутке. Но совсем недавно он признался Джиёну, что ему нравлюсь я, и мне казалось, что тому были подтверждения, в его поступках, взоре, речи… А на самом деле, вернув меня сюда, в особняк, из своей квартиры, он в тот же или на следующий день понесся в публичный дом? Разве так нравятся?! — Всё хорошо? — Прости, просто задумалась, — похлопала я глазами, выплыв из неприятных ощущений, которые непозволительно было испытывать. Я что, ревную парня, не принадлежащего мне и в помине? Мино покивал и проследовал к Джиёну, курящему в плетеном кресле, что было видно через стеклянные раздвижные двери. Сунув письмо Вики в карман домашних шортов, я без изыска и стараний приготовила кофе. Джиёну не понравится в любом случае, а Мино выпьет, ничего не сказав, что угодно. Для кого же распинаться? Поставив чашки на поднос, я будто в каком-то притупленном сне вышла к мужчинам и стала выставлять посуду на столик. Поймав себя на том, что у меня поджаты губы, и я слишком напряжена, я покосилась на замолчавших собеседников. Мино смотрел на горизонт, а Джиён на меня, всё так же ухмыляясь. Порой за эту претенциозную полуулыбку ему хотелось двинуть. С каких пор во мне проснулась агрессия? Конечно же, я никогда не подниму руку на правителя Сингапура, но представлять звонкую оплеуху — наслаждение. — О! — вдруг ухватился Джиён за карман укороченных летних брюк, где лежал его мобильный, хотя не раздалось ни звука. Режим вибрации? С чего бы, в собственном доме? Он вытащил телефон, который не был повернут ко мне экраном, поэтому я не могла сказать, изображает звонок Джиён, или он действителен. — Я выйду поговорить. Важный разговор, — он поднялся и, торопливо выйдя с террасы, прикрыл за собой, оставив нас вдвоём. Мино повернул лицо, посмотрев вслед ушедшему, потом поглядел на меня. Я выпрямилась с подносом в руках. — Что там пишет твоя подруга? — Не знаю, я ещё не читала, — опустив на секунду ресницы, я подняла взгляд и решилась: — Я хотела спросить… о чем вы тогда поговорили с Джиёном? — Ты же знаешь, я не люблю обсуждать что-либо связанное с ним за его спиной, — попытался уйти от ответа он. — Он сказал, что я тебе нравлюсь, и ты сообщил ему об этом, — перебарывая себя, заставила я произнести свой язык эти слова, потому что иначе выяснение не сдвинется с мертвой точки. Мино сделал лицо посерьёзнее. Подняв руки с подлокотников, он сложил их перед собой, переплетя пальцы. — Да, я так сказал, — по-мужски признал он, не пойдя на попятную. — Но ты отказался от каких-либо чувств. Что же ты имел в виду под симпатией? Влечение? — нахмурилась я. — Даша… — вздохнув, он впился в меня глазами. — Я не хочу оскорбить тебя тем, что к тебе испытываю. У тебя другое воспитание и другой менталитет, и ты, может быть, посчитаешь это непонятным, неправильным или низким… Да, ты меня привлекаешь сексуально — что в этом такого? Ты красивая молодая девушка, которая обращает на себя мужское внимание, а я вроде как мужчина. В первую очередь симпатия нашего пола всегда выражается в этом. И да, я отказался от чувств, потому что не считаю, что мы достаточно друг друга знаем для того, чтобы говорить о чем-то глубоком, сильном и высоком. Я немного подрастерял способность безоглядно влюбляться, поэтому даже если ты мне сильно нравишься — мне не снесёт от этого крышу, а если говорить о том, согласен ли я при такой сильной симпатии возлагать на себя какую-то ответственность, строить отношения или что-то в этом роде, то нет, не с тобой, не в твоём случае. Даже не собираюсь мыслить об этом — у тебя есть жених, у тебя есть своё миропонимание и своя цель — вернуться на родину и сохранить себя для будущего мужа. О каких чувствах и поползновениях с моей стороны может идти речь? Что я должен был сделать? Сказать Джиёну, что готов на тебе жениться? Я хорошо к тебе отношусь и ценю тебя в какой-то мере, но не настолько, чтобы кинуться в омут с головой, когда не вижу и не понимаю, к чему это может привести, — хотя мне и было обидно, я его вполне понимала. Кто я ему? Навязываемая дважды в неделю подопечная. Он мог проникнуться ко мне, могла его возбудить в том красном платье, но любовь — это всё-таки какое-то предопределение, это посылается нам сверху, а если он пережил болезненное расставание и разочарование, то как сможет быстро забыть? Ведь для того я и нужна, чтобы излечить его сердечную рану. Иначе задание уже было бы выполнено, и я могла бы паковать вещи домой. Мино посмотрел мне за спину, убеждаясь, что Джиён ещё не идёт. — Ты хотела, чтобы я спас тебя таким образом? Знаю, с твоей точки зрения это выглядит по-скотски, что я мог бы поспособствовать твоему освобождению, но не слукавил перед Джиёном, чтобы вытащить тебя из-под его власти. Но проблема в другом. Даже если бы я надумал разыграть перед ним что-то и забрал тебя к себе — это не вернуло бы тебя в Россию. Это Дракон, Даша, и он бы проследил, чтобы ты осталась здесь. Он бы следил за нами обоими, разоблачил бы обман, рано или поздно, и отправил нас обоих на фарш. А дозволения слетать к семье ты так и не получила бы. Я выслушала его, не став ничего противопоставлять. Как мне было объяснить ему, что меня задел не отказ сыграть в любовь, а то, что это и было бы лишь игрой, а не правдой? Почему он не может полюбить меня? Потому что ему нравятся вульгарные и дешевые, продажные женщины? Или потому что барьер выставила я, из своего нареченного, из своих страданий по родине, из жалоб на окружающее меня сейчас противоестественное мне бытие? Но половина этой баррикады рухнула, а он и не заметил. Он не знает об этом. Сообщить ему? Когда мы договаривались с Джиёном о том, что я буду растапливать сердце Мино, то мы обговорили такой момент, что мне придётся привлекать его внимание обманом, что я в него влюбилась. И я отказалась от такого поведения. Ложь казалась и кажется мне невыносимой, невозможной, обманывать в самых светлых чувства — что может быть хуже? Но если я в результате всё-таки влюбилась по-настоящему? Должна ли я как-то дать знать, сказать об этом Мино? Если я скажу ему, что забыла жениха, которым тыкала там и тут, он начнет презирать меня, как любую другую девушку, с которой имел дело; которые бросали, изменяли и меняли свои привязанности по три раза на неделе. Что мне делать? Слёзы подступили к глазам. Как тяжело стоять перед парнем, одно присутствие которого заставляет дрожать, и не сметь сказать ему о своих чувствах. Более того, понимать, что ты для него никто и ничто, разве что объект мимолетной страсти, которую он не отказался бы с тобой удовлетворить. Пальцы сильнее стиснули поднос, так что кончики покраснели от напряжения. — Даша, всё в порядке? — заметил Мино, что глаза мои краснеют. Я не смогла внятно что-либо сказать, и мотнула головой, сдерживая плач. Он стал приподниматься, догадываясь, что сделал что-то не так. — Я тебя обидел? — Нет, — вытянула из себя я и шмыгнула носом. Сзади послышалась поступь Джиёна. Не желая быть подвергнутой его проницательной наблюдательности, я развернулась и, умудрившись никак не задеть его и опустив лицо, выскочила с террасы, услышав за плечами его безмятежное наставление Мино: «Что ты с ней сотворил? Иди, успокой». Он всё-таки понял, что я дошла до слёз! Господи, куда уйти, где спрятаться? Положив поднос на стеклянный столик по пути, я направилась к лестнице, в свою комнату, чтобы уткнуться лицом в подушку и хотя бы пять минут полежать так, не тревожимой никем. Я так ждала приезда Мино, но оказалась не готова сталкиваться с всплывающими реалиями. — Даша! — услышала я его оклик позади, но не остановилась. Не могу предстать перед ним, потому что не могу объяснить ему истинных причин своего расстройства. Как же мне стыдно! — Даша! — касание ног о ступеньки выдало его преследование. Я не бежала наверх, как истеричка, но когда услышала, что он догоняет меня, то прибавила скорости, и всё же Мино настиг меня прямо у двери в спальню. — Даша, ну что случилось? — придержал парень дверь, которую я пыталась прикрыть за собой, и вошел внутрь. — Ничего, — отводила я глаза. — Вспомнила о семье. Сейчас пройдёт. — Мне показалось, что это я задел тебя чем-то… — Нет, правда, всё в порядке, — отвернулась я от него. — Тогда посмотри на меня, — я застыла. — Когда я приехал, ты улыбалась. Это я испортил тебе настроение? — что мне было ему сказать? Он и улучшает и портит его одновременно. Но не в его силах остановить эти шаткие весы, не может же он приказать своим чувствам. Да и я своим уже не могу… — Взгляни на меня, Даша, — я осторожно двинулась в пол-оборота. Протянув руку, Мино взял меня за плечо и развернул на себя, до конца. Упорно глядя сверху вниз, на мои пошедшие розоватыми пятнами щеки, нос и скулы, он с секунду постоял и, осторожно подняв ладонь, вытер большим пальцем слезы у меня под глазами. По позвоночнику пошли разряды от его прикосновения. — Прости, что не спас и не спасаю тебя. Но я, правда, не рыцарь в доспехах. Это не в моих силах. И я жуткий карьерист. Я не хочу портить себе жизнь, я эгоист, Даша, поэтому не рассчитывай на меня. Здесь, среди людей Джиёна, ни на кого нельзя рассчитывать. — Да, я знаю, все надеются только на себя, каждый за себя, — «Но когда любишь уже не можешь думать о себе» — у меня не было права произносить этого, я не должна строить мост между собой и Мино, потому что хочу вернуться в Россию, и он, бывший средством, не должен стать целью… но и держать в себе, скрывать от него, я не в состоянии. Я никогда не умела притворяться. Но и признаний прежде не делала. Я говорила, что люблю своего жениха, но не тому в глаза, а как факт, как мнение. Ощущая ладонь на своём плече, я не нашлась, как дать понять о чем-то Мино лучше, чем без слов. Протянув вперед руки, я осторожно тронула ими его рубашку и, хлюпнув носом, приблизилась и уткнулась в его грудь лицом. Это было не только проявление влюбленности; в этот момент мне хотелось какого-то тепла, участия, защиты, ощущения какой-то близости и родственности. И я так давно хотела, чтобы он обнял меня! Приняв мой призыв, молодой человек опустил руку на мою талию и, прижав теснее, другой провел по моим волосам. — Даша… — растеряно и задумчиво выдохнул он. Я сжалась в его руках, не желая выбираться из этой ракушки. Положив ладонь на мой затылок, он успокаивающе привлек меня к себе, поглаживая. — Ты… Нет, это невозможно. Джиён дал мне понять, что между мной и тобой никаких отношений быть не может. — Он говорил о любви или о сексе? — Мино надолго замолчал. — О сексе. — выдал он спустя несколько минут. — Но с первым будет ещё хуже. Он воспользуется этим. Не знаю, кому он хочет навредить, тебе или мне, или обоим, но лучше не допускать никакой любви — она не нужна здесь. — Я разлюбила своего жениха, — подняла я, наконец, взгляд к нему. Мино удивленно вылупился на меня, не зная, как прокомментировать заявление. — Я не люблю его больше… Теперь, наверное, ты скажешь, что я, как и все, ветреная и непостоянная, да? Я так долго встречалась с ним, и вот, какие-то два месяца… — Два месяца — не так уж и мало. Тем более что с тобой произошло такое. Тут впору вообще разучиться любить. — Но я не разучилась… — он отстранил меня от себя, на вытянутых руках держа за плечи. — Нам лучше вернуться вниз, — сухо произнес он. — Мино, ты не понимаешь, что я хочу сказать… — Я всё понимаю! — оборвал меня этот статный брюнет, заарканивший мои чувства, и, отпустив, отошел задом на шаг. — Но я не хочу знать об этом, я не хочу ввязываться в это. Всё что я могу предложить — это секс без обязательств, но именно на него наложил вето Джиён, и именно это не приемлешь ты сама. Что ещё ты от меня хочешь? — Ничего, — тут же со злостью брякнула я, но, передумав, исправилась: — Ты обижен одной, и боишься попробовать ещё раз. Ты трусишь, делая вид, что такой же циник, как Джиён. Но ты не такой. Вообще не такой. — Не такой? Ты думаешь, что знаешь меня, да? Ты думаешь, что я приличный парень из офиса, который в глубине души мечтает жениться, обзавестись детьми и жить в бунгало подальше от суеты? — Мино как-то азартно блеснул глазами. — Ты будто не слышишь меня. Я карьерист. Я хочу хорошей и красивой жизни. Да, у меня была неудача в личном, и она подтвердила, что теперь я иду верной дорогой. Ты думаешь, что я хороший? — хмыкнув, Мино схватил меня за руку и, дернув на себя, сразу, без предупреждений и раздумий, не как в его квартире, вонзился губами в мои губы, захватив их, втянув, проведя по ним языком, запустив его на несколько мгновений внутрь, пока я приходила в себя, закончив этот быстрый, но сокрушающий, как меткий выстрел, поцелуй, и отступив обратно. Я ошарашено на него уставилась. — Я хочу начать получать огромные деньги, и быть независимым. Для этого надо постараться, дослужиться, не испортить себе ничего. Я хочу получать столько денег, чтобы иметь возможность купить всё, что я хочу. И если бы у меня была такая сумма, приехав в бордель, я бы купил и спас тебя. А пока я никто. — Иногда деньги не решают всего. Существуют другие способы, — испытывая слишком противоречивые чувства, вскипела я. Я не могла уловить, где заканчивается его благородство и начинается корысть. Да, он был не подарок. В том плане, что такого никто не подарит просто так. Кровью и потом его можно лишь приобрести самостоятельно. — Любовь? — он хмыкнул, когда я уверенно кивнула. — За любовь чаще приходится платить гораздо больше. Поэтому лучше решать все вопросы деньгами. Джиён отставлял пустую чашку, листая какие-то файлы, когда мы вернулись с Мино на террасу. — Кофе — фуфло, — послюнявив пальцы, перевернул страницу мужчина. Не выдержав, я обошла его и грохнула подносом по столику, за которым он сидел, так что вздрогнули они оба. — Ого, русский темперамент! — Дракон откинулся поудобнее, как в партере. — Ну-ка, ну-ка, продолжай… — Да что не так с этим кофе? Я засекала до секунды, сколько ты варишь сам, делала всё точно так же, и тебе всё равно всегда всё не нравится! Признай, что ты просто так это говоришь, и всё в порядке с этим несчастным варевом? — Ну… — протянул Джиён, явно намереваясь продолжать, но завис. Мы с Мино застыли в ожидании. Солнце припекало и какие-то птицы, похожие на чаек, пролетели над вальсирующими поодаль яхтами. — Не знаю, что и сказать. Мне сейчас пришла в голову странная аллегория. Предположим, что кофе — это наша судьба. А я — это Бог. Никакого сумасшествия, мне просто нравится эта аналогия, — довольно расплылся он, ничуть не растерявшись от моей вспышки гнева. — И вот, когда я творю чью-то судьбу сам, то меня это устраивает. Бывают люди, которые умело устраивают свою судьбу — и Богу это тоже нравится, а бывает кто-то, кто творит со своей жизнью какую-то непонятную херистику, и Богу каждый раз это хочется выплеснуть за борт. — А если эта херистика… — машинально повторила за ним я и, опомнившись, перекрестилась. — Прости Господи, — Мино и Джиён насмешливо переглянулись. Я ещё сильнее раздражилась. — Если эта судьба в точности повторяет то, что сделал бы и сам Бог?! — Ну, значит, Богу не нравится сама личность. Или ему хочется над ней поиздеваться. — То есть, тогда без разницы, что делает этот человек — проще не делать ничего? — Наверное, но ты же знаешь, я в Бога не верю, так что… — он решил воспользоваться стратегией Сынхёна по словоблудию, противоречащему самому себе? Не пройдёт больше. — Вернёмся к исходнику. Тебе хочется меня выводить из себя тем, что кофе якобы не получается? — Знаешь, я просто не люблю ничего пресного. Ни еду, ни фильмов, ни женщин… если бы ты бахнула подносом до того, как я начал пробовать, что у тебя получилось — было бы явно вкуснее, потому что кофе, поданный индифферентной особой с лицом сестры милосердия отдаёт привкусом больничной хавки. А кофе, поданный девушкой, имеющей характер и страстность — это уже совсем другой напиток. Согласись, Мино? — обратился к нему Джиён и тот с вежливой улыбкой кивнул. — Видишь, это не только моё мнение. — Да конечно, а то он сам не знает, что его подчиненный ради заслуг и спокойствия ему, наверное, и ботинки оближет. Думает ли так же Мино? Мне стало труднее предполагать, что же он думает, но, что было совсем плохо, понимая очередные его недостатки, я не стала относиться к нему хуже. Мои чувства не угасали. Я бросила взгляд на то, что листал Дракон — это было вытащено из портфеля заместителя начальника паспортной службы — и, присмотревшись, поняла, что это нечто вроде анкеты с фотографией какой-то девушки. Я приблизилась. Надписи были на хангыле: рост, возраст, имя, место учебы, жительства, характеристика. — Что это? — наклонилась слегка я. Джиён не стал убирать. — Портфолио. Провожу кастинг для съёмки рекламы религиозной литературы, — его потешающееся лицо приобрело деловитую серьёзность. Мне хватило полминуты, чтобы всё проанализировать и понять — это очередные претендентки на похищение. Не стесняясь, я приподняла лист и увидела там ещё один, и ещё. К каждому были прикреплены снимки: портретные и во весь рост. — Вы что… хотите опять украсть невинных девушек? — я обернулась к Мино. — Ты привёз досье очередных жертв? — Хотим, и украдем, — сказал Джиён, пока парень на которого я смотрела опускал глаза, не в силах выносить моего укора. Он кашлянул в кулак. Я подошла к нему. — Как ты можешь? Как у тебя хватает совести и безжалостности продолжать это?! Ведь каждая из них такая же, как я — несчастная и ни в чем не виноватая! Зачем вы губите эти жизни? Ты бесчувственный… — я вернулась к Дракону. — Когда ты остановишься?! Тебе всё мало?! — Да, — улыбка опять озарила его губы и глаза. — И я никогда не остановлюсь, — рука поднялась сама собой. Я хотела треснуть по его физиономии, но на глаза опять попались бумажки перед ним. Я схватила их, понимая, что удар по лицу ничего не даст, даже разозлит его вряд ли. — Ты хотел страстной девушки с характером?! — крикнула я на него и, схватив всю стопку, подошла к перилам и бросила все данные, всю информацию в Сингапурский пролив. — Вот тебе характер! Вот тебе страсть! — некоторые листки держались в воздухе чуть дольше, отлетая подальше, но все они опустились на воду, размякнув и превращаясь в невидимые клочки. И только глянцевые снимки на плотной бумаге заколыхались на волнах, смотря на нас и небо пока ещё жизнерадостными улыбками ничего не подозревающих о своей подкравшейся погибели девушек. — Мино, привезешь мне завтра снова, ладно? — тихо сказал Джиён и, более громко, обращаясь всё к нему же, дополнил: — По-моему, кому-то нужно проветриться. Покатаешь её? — Никуда я не поеду! — повернулась я, проводив напоследок взглядом заплывшие под причал фотографии. — Какие же вы сволочи! Видеть вас не могу! Забежав в дом, я остановилась. Что-то меня понесло… сегодня я была сама не своя. Моя выдержка подводила. Я менялась здесь день ото дня, и нервы мои подтачивались. И вот результат — я всё-таки сорвалась. Всегда терпеливая и смиренная, я поддалась местным традициям и стала что-то требовать, кричать… Куда подевалось моё воспитание? И вроде бы меня никто не трогал, всё было хорошо, что же не так? Вспомнив о той, которой точно хуже, чем мне, я сунула руку в карман и достала записку от Виктории. Отвлекаясь от своих неприятностей, я расправила её и, теряя дар речи, прочитала неровными и волнующимися буквами написанную одну строчку: «Даша, помоги мне! Я беременна!». Ещё не до конца определившись с отношением к этому, я поняла, что должна увидеть её лично, поддержать её, поговорить. Крутанувшись на одной ноге, я открыла террасу и, делая вид, что инцидента не было, бросила Мино: — Ладно, поедем, мне хочется прогуляться. — У тебя скоро месячные? — оглянулся Джиён из кресла. Пойманная с поличным, я потупилась. Да, они должны были быть дня через два… зачем он опять так в лоб-то всё? Умеет же выбить из колеи! — Ну понятно… — опять отвернулся он. — Удачи тебе, Мино. Пока она будет гулять, заляг где-нибудь под шезлонгом, но не расслабляйся. В любой момент она может пойти в атаку. — Вообще-то, я хотела попросить разрешения посетить одно место… — Церковь? — полюбопытствовал Джиён. — Бордель, — он удивленно развернулся. — Из которого меня сюда привезли. — Соскучилась по обстановке? — Мино тоже поддержал его недоумевающим взглядом, хотя продолжал молчать. — Я хочу навестить Вику. Вторую русскую. — А-а, землячество… ну ладно. Не имею ничего против, — пожал он плечами. — Только клиентов без моего ведома не обслуживай, — захохотал он. — Боюсь не удержаться, — съязвила я. Глаза мужчины округлились. — Нет, вы поглядите, она начала ехидничать. Первая особа женского пола, которую предменструальный синдром делает интереснее и загадочнее. — Можно перестать об этом говорить? — собралась уже уходить я, видя, что и Мино двинулся к выходу. — А что в этом такого? Что естественно, в том нет ничего позорного, — мы переступили порожек террасы, когда Джиён попросил вслед: — Даша, кстати, передай привет Тэяну! — и как я могла забыть, что с ним мне тоже придётся повидаться? Давненько же не встречались с ним…

Один выход. Или выхода нет

Выяснившие, или немного недовыяснившие отношения, мы с Мино не разговаривали всю дорогу, и он открыл рот, когда до борделя оставалось три поворота, окруженных бушующей зеленью и каменными стенами частных владений. — Тебе не следует вести себя так с Джиёном. — Почему? Думаешь, я способна его разозлить? — я приподняла и опустила плечи, глядя в сторону, за окно. — Ему всё равно, что я делаю. Ему вообще на всё ровно. — Зря ты так считаешь. Он всегда всё запоминает, и если ему что-то не понравится, а такое легко может быть, он тебе припомнит позже. Поэтому постарайся держать себя в руках. — Ради чего? Чтобы он погубил меня, добрую, хорошую и терпеливую? — озвучив это, я внимательнее задумалась над этой теорией. На его примере с кофе стало понятно, что изменить его впечатление о ком-либо способен лишь он сам, поэтому как я ни старайся выслуживаться, если у него на меня какие-то планы, то он их воплотит в жизнь. Тем более, выполнение миссии по Мино явно проваливается. Но это же не повод, чтобы стать разнузданной и специально сделаться невыносимой, чтобы он быстрее показал, чего же хочет сотворить со мной? Впрочем, я всё ещё верила в честную сделку, которая гласила, что если Мино не станет прежним добрым влюбляющимся малым, то я вернусь вот сюда, куда, собственно, напросилась раньше времени на свидание с Викторией. — Ты пойдёшь внутрь? — Не хотелось… — махнув знакомым охранникам, парень остановил машину. — Но тебя провожу, а то вдруг Тэян не поверит, что тебя не на совсем ему вернули. Отвыкшая за месяц от условий притона, пусть и хорошо выглядящего и богато снабжающегося, я неуверенно вошла, оглядываясь, узнавая холл и обстановку. Большинство девушек, как обычно, плескались в бассейне, во дворике по ту сторону особняка. Мне нужно было найти Вику. Мино шёл на четыре шага позади, не очень довольный моей затеей. Ему казалось, что всё, что я сегодня делаю — усугубляет моё положение. Внезапно, разведя занавеси, дающие тень от лучей солнца, пока все внутренние двери распахнуты, появилась та самая путана, к которой обычно приезжал Мино. Почувствовав холод где-то под ребрами и в легких, я застыла, наблюдая, как она движется к нам. Сначала она улыбнулась молодому человеку, а потом презрительно покосилась на меня. Я не хочу видеть их вместе! Как я могла не подумать, что столкнусь здесь с такой картиной? Она обратилась к нему на английском, явно спрашивая о чем-то. Он стал ей отвечать, но когда она попыталась взять его под руку, как когда-то, он сделал увиливающее движение, демонстрирующее, что у него нет настроения на подобные вещи. Бросив на меня испепеляющий взгляд, она принялась говорить более нервно и недовольно. Догадываясь, что может разразиться сцена, я отвернулась и быстрее пошла на второй этаж. Чем бы ни кончились разборки любовников, мне не должно быть до них никакого дела. Пусть спят, ссорятся, мирятся… как же это больно и неприятно! Мино, почему ты не можешь открыть своё запершееся сердце и позволить нам с тобой изменить наши жизни? Не во имя моего спасения, а просто потому, что любовь стоит этого. Я постучалась в комнату, где прожила несколько недель, но, не услышав ответа, потянула дверь так. На кровати произошёл переполох и, прижимавшая к себе подушку и севшая Вика, которую я помнила очаровательным юным созданием, была мной не сразу узнана. Зареванное лицо, искаженное припухшими глазами, бледные губы и алеющие щеки и нос, волосы растрепанные, и вся она производит впечатление какой-то запущенности. — Вика? — Даша! — отбросив подушку, она кинулась мне в объятья и, стиснув в них, прилипла ко мне, исторгнув очередные надрывные рыдания из своей груди. Судя по всему, последние дня два-три она только этим и занимается. — Да-аша-а… — трясясь, протянула она, хлюпая и неразборчиво воя. Её пальцы хватались за меня, как за обломки судна, на которых можно было бы удержаться наплаву. — Даша-а, пожалуйста, п-пожа-алуйста-а!.. — затягивала она гласные, попадавшие на очередной приступ слез. — Помоги-и… — Тише, тише, — похлопала я её по спине и прижала к себе. Она напомнила мою младшую сестренку, когда её кто-то обижал. У меня душу свело от боли. Как я ей помогу? Что я могу для неё сделать? Мне самой было жалко её до слез. — Тише, успокаивайся. Слезами горю не поможешь. Ну, что такое? Рассказывай, — усадив её на свою прежнюю постель, пустующую, судя по виду, я присела рядом, не переставая участливо придерживать её и поглаживать. Лишенная возможности свободно с кем-либо говорить, она льнула ко мне, как бездомный котенок. — Я… я беременна… — Это я прочитала в твоём послании. Потому и приехала, — ей стоило бы выпить каких-нибудь транквилизаторов, но моё присутствие, похоже, умиротворяюще начало действовать. Вика стала собираться с мыслями. — Они велят делать аборт, — со страхом посмотрела она на меня, откинув с лица волосы. — Какой ужас… — прошептала я. Аборт! Это же убийство нерожденного ребенка, это жуткий грех, это убийство маленькой частички человека с душой. Я всегда была ярой противницей абортов. Этого нельзя делать! — А отказаться? — Тогда меня отправят в то, что они называют «нижний бордель», — губы её задрожали. — Говорят, там до двадцати, а то и больше, клиентов в день. Даша, что мне делать?! Я не хочу избавляться от ребенка, но и в то кошмарное место не хочу… я не выдержу! Разве ребенок не погибнет и без того в том месте? Я в безвыходном положении… — Ты пыталась поговорить с Тэяном? Или кто призывает тебя к аборту… — Я ведь не могу толком ничего объяснить! Я едва изъясняюсь по-английски, поэтому мне приходится передавать ему что-либо через других девушек, но с ними мы тоже подолгу растолковываем, кто что имеет в виду. Даша, я без тебя тут никак! Поговори ты с Тэяном, скажи ему, чтобы пощадил меня, чтобы отпустил меня с ребенком, я не хочу его убивать, не хочу! — её глаза заблестели более чистыми слезами и, когда я поняла, что прозрачными и ценными их делала любовь, я догадалась о том, что она ещё не сообщила. — Это… ребенок Сынри? — Вика даже немного приосанилась, когда я произнесла это. — Да. Это его ребенок. — Ты уверена? — Боже, и этот подонок, бросивший тут на произвол девушку, беременную от него, хотел купить ночь со мной? Минуточку, но знает ли он? — Ты говорила ему? — Это точно его ребенок. Здесь был врач, он указал мне на сроки зачатия. Они приходятся на две первые недели моего пребывания здесь. Без презервативов со мной спал только он. Как мне объяснили девушки — с девственницами всегда не предохраняются, потому что от них наверняка ничего не подцепишь… а после других мужчин все уже страхуются. И я хотела ему сказать, но Сынри не показывается здесь уже дней десять. Я пыталась добиться от Тэяна того, чтобы он помог мне связаться с ним, но тот лишь ударил меня по лицу, когда я слишком упорно просила. — Тэян продолжает бить тебя?! — вскипела в моих жилах кровь. В такие моменты мне становилось всё равно на то, какая расплата последует: я хотела совершить какое-нибудь злодеяние с теми, кто позволял себе невесть что. — Нет-нет, он после этого узнал, что я жду ребенка, и больше меня не трогает, только старается избегать, чтобы я не привязывалась со своими просьбами… Даша, как мне известить Сынри о том, что я жду ребенка от него? — Обрадуется ли тот этой новости? Не знаю, но тоже считаю, что он должен знать о последствиях своих действий. — Подожди тут, я попытаюсь поговорить с Тэяном, — я поднялась. — Он здесь сегодня? — Я видела его с утра, и не слышала, чтобы он уезжал, — осталась, как я и велела, на месте Вика.

Я вышла из комнаты и направилась к спальне, в которую Тэян меня неоднократно звал, и в которую я так и не пришла по доброй воле. И вот теперь иду туда, хотя всё ещё не за тем, для чего меня когда-то звали. Остановившись перед ней, я сочинила короткую вступительную речь, но занеся кулак, услышала за дверью мужские и женские стоны. Заготовка вмиг вылетела из головы. Но дело не терпит отлагательств. Я постучала. Стоны не прекращались и мою несмелую попытку не услышали. Я бабахнула несколько раз громче.

— Я занят! — прерывисто бросил с той стороны Тэян. Его два слова размежевала одышка. — Это Даша. Открой, — постаравшись придать голосу деловой тон, представилась я. Все движения прекратились. Хотя я и не видела происходящего внутри, готова была поспорить, что Тэян почему-то буквально спрыгнул с кровати, принявшись искать что-нибудь из одежды. Не прошло и минуты, как дверь приоткрылась и он, в одних джинсах, прорванных по моде горизонтальными черточками, застегивая их на пуговицу, высунулся в коридор. Мне мельком стали видны голые женские ноги, лежащие на белой простыне, но они скрылись из вида, загораживаемые Тэяном. Он удивленно и непонимающе впился в меня глазами. — Даша? Что ты здесь делаешь? — Мне нужно с тобой поговорить. — Не самый подходящий момент, — я старалась не показывать вида, что обратила внимание на его прерванное занятие. Он и сам не хотел на нем ставить акцент, но и игнорировать свою полураздетость и ждущую в кровати нагую женщину не мог. — Как ты тут оказалась? — Джиён позволил приехать, — недоверие и непонимание во взгляде нуждались в аргументировании. — Я всё ещё не проститутка, прекрати сверлить меня глазами. И речь вообще не обо мне. Вика… — О, опять она… как же я устал от её нытья! — Она беременна… — Я знаю, — отвел взор Тэян, скрестив накачанные руки на крепкой голой груди. Мне нужно было куда-то смотреть, и я выбрала для этого огромную татуировку-крест на его боку. Это первое распятие, что я имею в пределах досягаемости за последний месяц. — Ты вынуждаешь её сделать аборт? — А как иначе? У нас тут не роддом. К тому же, её цена резко понизится, если она будет тут ходить с брюхом, а после этого все всё равно узнают, что она рожавшая — это очень портит репутацию шлюх, влияя на их стоимость. Если она не избавится от ребенка, ей один путь — в портовый бордель. — А что там будет с ребенком? — меня проморозило от его рассуждений. Видно было, что он сам от них не в восторге, но и с попыткой быть безучастным, мужчина выглядел не желающим прикладывать руку к таким делам, потому что считал это слишком женским, не касающимся его. Или жестоким даже для него? — Я не знаю, сумеет ли он там родиться, — пожал плечами Тэян, спрятав кисти рук подмышками. — Там два-три десятка мужиков в день будут её иметь. Если не произойдёт выкидыш, то она как-нибудь родит там своего ублюдка, и его отправят в приют. В любом случае, ей не видать своё чадо. И лучший для неё же выход — аборт. — Тэян, но это убийство! Маленькой, невинной души! — Господи, Даша, ты и впрямь не изменилась, — выдохнул он. Из-за спины его позвал по имени томный голос. Он развернулся и яростно бросил что-то туда, в чем и не зная языка можно было угадать «заткнись», «отвали» или что-то вроде того. Переборов раздражение, он посмотрел на меня. — Прекрати пытаться решать чужие проблемы. Ты со своей-то жизнью разобралась? — Мои дела подождут. Вика в такой тяжелой ситуации! — Пусть сама с ней разбирается, чего ты от меня хочешь? — Чтобы ты помог ей! — умоляюще свела я ладони вместе. — Выступив в роли акушера? — хмыкнул он. — Не еби мне мозги. Если она не согласится на медицинское вмешательство, то поедет в нижний бордель. И не поддерживай её надежд на иной выход, ей же будет больнее в результате понять, что по-другому нельзя. — Тэян, я умоляю тебя! — схватила я его за руку, пытавшегося вернуться в спальню. Он не отступил от меня, но вопросительно посмотрел на моё касание, словно проверяя, уверена ли я в нём? Я не убрала своей руки. — Тэян, помоги ей, оставь здесь, позволь выжить им с ребенком! — Это не мои правила, а Джиёна. Брюхатых — вон отсюда. — Но ты же можешь поговорить с ним? Он может сделать исключение. Это же его правила, он ими и может жонглировать, как ему угодно, — мужчина толкнул плечом дверь, распахнув её. Я невольно убрала ладонь, уставившись на открывшуюся мне девицу, прикрывшуюся скомканным одеялом. Тэян шагнул в спальню, крикнув на неё что-то. Она ответила в том же духе, за что получила ещё более бешеный окрик. Подскочив, немного испуганная, но тоже злая, она откинула покрывало и, вообще без всего, надменно окинув меня взглядом, с неудачной попыткой вальяжности, слишком быстро для этого, выбежала в коридор, задев меня локтем. Потерев ударенную несильно руку, я переступила порог и прикрыла за нами. Смятая постель пахла неостывшим сексом, незаконченным, но не вызывающим от того сожалений; он был бездушным и грязным, ещё более механическим, чем у Кико с Джиёном. Там искренне блаженствовала хотя бы Кико, а тут… Тэян просто трахался, потому что ему регулярно надо было, а проститутки готовы были лечь под него, чтобы получать какие-либо дополнительные привилегии. Я вновь погрузилась в тот мир, о котором успешно подзабыла в кристально чистой репутации доме Дракона. — С чего это я должен говорить об этом с Джиёном? — налив в стакан воды, сутенер жадно заглотал её, слушая мои доводы. У меня их не было, я развела руками. — Я прошу тебя… я не верю, что ты не откликнешься на мольбу. Ты же должен понимать, какая трагедия случится и какие тяготы вынесет, или не вынесет, Вика… — Ты просишь меня? — Тэян цокнул языком, заправив назад пятернёй растрепанные волосы. — Дай-ка вспомнить… а когда я просил тебя о чем-нибудь, ты охотно откликалась на мои просьбы? — Тэян… — поняла я, откуда шла его злопамятность. Я не согласилась отдаться ему, не ответила на его страсть, и это задело его. Теперь я для него персона нон-грата. Невольно скосившись на постель, я подала пример мужчине, и мы оба подумали о несостоявшемся, сразу же отведя глаза обратно друг на друга. — Ты сравниваешь несопоставимое… — Да? Правда? Я сравнил совершенно одинаковое. Ты не откликаешься на чужие просьбы, чего же хочешь от меня? — Тебе ничего не стоит поговорить с Джиёном! Или даже решить всё самому… а от меня ты требовал совершить то, что для меня неприемлемо! К тому же, это лишило бы меня одноразовой вещи, — покраснев, заговорила я почти их языком, прямо и без обиняков. — А у тебя ничего такого сейчас нет… — Извини, но я склонен проигнорировать твою просьбу, — твердо явил мне спину Тэян, отрекаясь от попыток сговора и дипломатических конструкций. — Для мужчины отвратительно быть таким мстительным. Тем более, мстить девушке, — обижено, сдерживая отчаяние, пожаловалась я, пытаясь уколоть его, воззвать к совести. — А для девушки отвратительно быть старой девой, холодной, как глубоководная рыба, — дернулась презрительно мышца на его лице. — Я предпочитаю иметь дело с теми, кто охотно разводит свои рогатки, а не жмется… — Ты хочешь, чтобы я переспала с тобой за спасение Вики? — поставила я конкретный вопрос. Он замолчал, развернувшись прямо ко мне. Он был невысок, ноги отличались коротковатостью, и черты нельзя было назвать классически красивыми, но его примитивная мужественность, выражающаяся грубой и неприкрытой тягой к спариванию, странным образом делала его своеобразным образцом сексуальности. — Дорога ложка к обеду. Мне ничего от тебя не нужно, — опять повернулся он к столику и стал нарезать на серебряном подносе манго, отправляя в рот сочные желто-оранжевые ломтики. — Тэян, прости, если я обидела тебя, пожалуйста, не надо так поступать с Викой из-за меня… помоги ей. — Причем здесь ты? Я служу Дракону и исполняю его приказы, — выговорил он и продолжил жевать. — Но мне ты говорил, что мог бы попытаться разобраться с ним сам, если бы я… — Ты готова переспать со мной за освобождение Вики? — прекратил он мои потуги, тоже перейдя к четким вопросам. Я растерялась, опять быстренько взглянув на кровать. В голове поднялся какой-то мрак, я не знала, что ответить… за свою свободу я не собиралась ни с кем спать, потому что жизнь в бесчестье представлялась мне адом, а избежание мук и страданий путём прекращения сопротивления — эгоизмом. Но ради другого человека? Даже двух, ведь ребенок… Смогу ли я отдаться кому-то без любви для того, чтобы спасти другого человека? — Готова? — Если ты обещаешь, что Вика и нерожденное дитя окажутся в безопасности… — начала я, пугаясь того, что вот-вот произнесу своё согласие, Тэян примет это и… и всему придёт конец. Мино! Он сейчас тут, внизу. Или уже вверху, в будуаре своей любовницы? Пока я пытаюсь помочь кому-то, он наслаждается продажной любовью, не собираясь возвращаться к настоящей, искренней, безвозмездной. — Если ты выполнишь мою просьбу, то я… буду с тобой. — Вот как? За себя терять девственность не стала, а за эту набитую ревущую дуру можно? — подумал о том же самом Тэян и, сменив спесь на миролюбивую интонацию, как-то заметно погрустнел. — Какая же ты ненормальная, Даша… кто-нибудь, хоть один человек, готов на то же самое ради тебя? Кому нужны жертвы? Ради чего? — В России у меня шесть человек, каждый из которых отдал бы за меня жизнь, и за каждого из них я тоже её отдам, — изрекла я, вспомнив о родителях и братьях с сестрами. — Самоотверженность не сказки, Тэян, и я буду поступать в ущерб себе, если это кому-то послужит во спасение. Таков долг человека, таково моё желание. Я буду корить себя до конца жизни, если не спасу Вику. Что касается меня — я стерплю гораздо больше, чем она. Пускай. — Я не буду с тобой спать, — вдруг сказал Тэян. Удивление моё вылезло на лицо, вытянув его. — Я не дам тебе, куда уж лучшей девушке, чем эта тупая Вика, погубить себя ради неё. Если ты хочешь спастись сама, я всё ещё готов взять на себя эту ответственность. Приди ко мне добровольно, скажи, что хочешь быть свободной от Джиёна, и я сделаю всё, что в моих силах, чтобы откупить тебя от него. И взамен я возьму тебя. Но не при таких условиях. За Вику я не приму от тебя подношений, а сама она мне совершенно неинтересна. — Тэян… — Тема исчерпана. Ты поняла меня, — посмотрел он мне в глаза, заиграв желваками. Я опустила ресницы и увидела, что область его ширинки всё ещё не опала, он стоит напротив меня, неудовлетворенный, и хочет переспать со мной, как и месяц назад, но отказывается, потому что это навредит мне. Неужели мужчина, которого я презирала чуть ли не больше прочих, способен на что-то под названием «поступок»? — Тогда подскажи, как я могу её выручить иначе? Смогу ли я договориться с Джиёном? — Пусть Вика попытается поговорить с тем, от кого залетела, — расслабился Тэян, переводя беседу от нас с ним к другим людям. Как же я забыла! — Сынри! — На меня изумленно уставились. — Это он отец её ребенка. Ты можешь связаться с ним? — Я-то могу, но если это он, то заранее прогнозирую, что ничего не выйдет. Он не станет разбираться с подобными хлопотами, — нахмурился Тэян, дотянувшись до бутылки вина. Вода уже не спасала и не приносила облегчения. — Хлопотами? Это его ребенок! На нём ответственность за две жизни! Поговори с ним, прошу! — Даша, даже не подумаю. Я знаю Сынри. Он посмеётся надо мной, если я попытаюсь навязать ему эти размышления. — Тогда я сама с ним поговорю! У тебя есть его номер? — отпив прямо из горла, не выпуская бутылки, Тэян вернулся к прикроватной тумбочке, где лежал его телефон, открыл список контактов, стал искать там нужное имя. Поводив пальцем по сенсорному экрану, он нажал на вызов и приложил его к уху. — Посмотрим, как у тебя сложатся с ним переговоры, — после четырех гудков ему подняли и Тэян, поздоровавшись, сообщил: — С тобой тут кое-кто хочет поговорить. Не удивляйся только. Это девушка, да. Передаю трубку. — Алло, Сынри, здравствуй! Это Даша, — представилась я, ожидая, нужны ли будут уточнения, или у него единственная знакомая с таким именем? — Даша? Вот уж верно, сюрприз. Ну, привет, неприступная девочка. Или уже что-то изменилось? — тотчас включился во флирт и заигрывание этот тип, который был мне ненавистен за то, что сделал с Викой. У него когда-нибудь успокаиваются гормоны или он живет в состоянии поиска новой партнерши для секса? — Ничего не изменилось, но я звоню поговорить не о себе… — А почему? Я всё ещё вспоминаю тебя, тем более, если всё по-прежнему… может, проблемы с нахождением клиента за такую сумму? Давай я позвоню Джиёну, и мы договоримся… — Сынри, Вика ждет от тебя ребенка! — оборвала я его болтовню. — Вика? Вика… — сделал вид, или не сразу вспомнил, но он ненадолго замолчал. — С чего она взяла, что от меня? — Это очевидно. Это твой ребенок, Сынри! — Даже если так, что дальше? — Тэян с не предвещающей мне победы улыбкой завалился на подушки, прихлебывая красное каберне. Его присутствие, раньше неприятное для меня, почему-то теперь успокаивало. — Её принуждают сделать аборт, ты должен помешать этому! — С чего бы это? По-моему, аборт самый разумный выход. Зачем ей ребенок в борделе? — Господи, но он же твой! — крикнула я, теряя самообладание. — Мне он тоже не нужен. Пусть делает аборт, — не скажу, что брезгливо, но будто отделываясь от чего-то, ляпнул он. — Это же убийство! — я уставала повторять эту фразу, но как ещё объяснить суть этой хирургической операции? — А если она оставит его без твоей поддержки, то попадёт в ужасное место, где нет никаких шансов на выживание… — Даша, почему меня должно это заботить? Она мне жена? Сестра? Мать? Да, мы спали, и что дальше? — Ты был её первым мужчиной! Господи, в тебе есть хоть что-нибудь человеческое? — Да, у меня есть человеческая работа, а эта тема мне наскучивает и становится надоедающей, так что если тебе больше нечего мне сказать, то давай прощаться. — Постой! Сынри, пожалуйста, выкупи её! Ты же предлагал мне подобное? Так сделай это ради Вики, заплати Джиёну и отправь её домой. Если тебе не нужен ребенок, то ты его и не увидишь, но вытащи их отсюда, не бери такой грех на душу, помоги, ведь это же твоя кровь и плоть… — Я предлагал это тебе, а не ей. До Вики мне нет никакого дела. Хочешь сама улететь в Россию? Моё предложение в силе. Хоть я и был подвыпившим, но не шутил. Если ты подаришь мне свою девственность, то я куплю тебе свободу. — Мне это не нужно… — я осеклась. — Постой, а если я сделаю это ради свободы Вики? — Ты совсем ошалелая? — засмеялся Сынри. — Ты хочешь проебать единственную ценность, которая может помочь тебе вернуться домой, для того, чтобы улетела другая? Даша, ты дурочка? — Пусть будет так. Я спрашиваю, если я соглашусь на это, то ты устроишь возвращение Вики в Россию? Живой, целой, невредимой. — Мне без разницы, на что уйдут деньги, которые я согласен за тебя выложить. Решай, как знаешь. Хочешь, чтобы за твой счет пировала Вика? Пожалуйста. Только имей в виду, когда я говорю, что ты «подаришь» мне невинность, я подразумеваю, что ты не будешь отбиваться, проявлять ко мне негатив, отплевываться и брыкаться. Я не насильник. Я заплачу за то, чтобы ты добровольно мне отдалась, просто дала мне нормального секса. Ясно? Если ты согласна на это, то давай обсудим время и место… — Мне нужно подумать, — запаниковала я, понимая, что нашла выход для Вики, но он обойдётся лично мне очень дорого. — Дай мне пару дней, хорошо? — В конце концов, я не могу решить этого без Джиёна, так что надо вернуться и обсудить с ним все тонкости. А вдруг я сумею договориться о спасении Вики непосредственно с Драконом? — Ладно, зая, буду ждать звонка, — сладко и многозначительно сказал Сынри, после чего положил трубку. Я протянула телефон Тэяну, приподнявшемуся и севшему. Я стояла напротив него. — Спасибо. — Он предложил тебе с ним переспать за помощь Вике? — угадал или услышал Тэян. — Да… думаешь, может обмануть? — Нет, вряд ли, — он отложил мобильный и посмотрел на меня исподлобья. — Но всё равно не делай этого. Джиён тут же пустит тебя в расход. Я не понимаю, почему до сих пор не пустил, но если не сделал этого, значит, его останавливает твоя девственность, и если ты её лишишься, то он сбросит тебя в утильсырьё. — Но если другого выхода не будет? Если только так я смогу помочь ей… — Плюнь на Вику, Даша. Забей, она того не стоит, — я хотела возразить, но мужчина заставил меня замолчать тем, что вдруг обхватил за ноги и подвел к себе, обняв за них. Его губы оказались на уровне моего живота, скрытого под футболкой. — Знаешь, сначала, как и других, меня привлекало то, что ты целка. Ты не представляешь, как будоражит мужскую фантазию осознание того, что в какую-то дырку ещё никто не пихался. Но только что я вдруг понял, что мне категорически плевать, будешь ты девственницей или нет; я хочу от тебя чего-то большего. Я хочу вот эту всю тебя, такую бескорыстную и добрую, такую… глупую и честную. Если Джиён когда-нибудь вернёт тебя сюда, и ты захочешь откликнуться на моё предложение, то ты будешь спать только со мной. Всё, что будет зависеть от меня — я для тебя сделаю, пусть мне придётся поспорить с Драконом. — Тэян, мне необходимо спасти Вику… — У меня нет денег на её выкуп, — провел он ладонями по моим бедрам. Я почему-то не убрала его руки, перестав видеть в этом недозволенность и пошлость. Его пальцы никуда не лезли, они выражали то же самое, что говорили слова. — А ради неё с Джиёном схватываться я не собираюсь. Я только прошу тебя: не соглашайся на предложение Сынри. Это не приведет ни к чему хорошему… — Даша… — услышала я со стороны входа и, подняв глаза, увидела Мино, открывшего дверь и застывшего на пороге. Его опешившее лицо тут же надело будничную маску отстраненности. — Нам пора ехать. — А-а, так вот кто её привез? Привет, — Тэян убрал от меня руки, и я в два прыжка отодвинулась от него, оказавшись рядом с Мино. — Как дела? — Всё, как всегда. Служба, заботы… — Пошли, — захотелось мне скорее удалиться отсюда. Мино видел, как меня приобнял Тэян! Что он подумает об этом? Есть ли ему вообще дело до этого? Он тут был со своей любовницей… был ли? Чем он занимался, пока я решала судьбу Вики? — До свидания! — махнула я рукой сутенеру и пошла обратно в свою бывшую спальню. Мино шел рядом. — Прости, что заставила ждать… — Ничего. Но могла бы сразу сказать, что у тебя свидание и ты соскучилась по бойфренду, а не прикрываться подругой, — я вкопалась на месте, обернувшись к нему. — Что?! Тэян мне не бойфренд! Я, действительно, приехала к Вике, потому что у неё неприятности, и я пыталась договориться с Тэяном об их решении… — И как? Я не вовремя прервал договоренность? — повел он бровью. — На что ты намекаешь?! — Ни на что, — отвернулся он, опустив глаза к полу. — Между мной и Тэяном ничего нет. Когда я жила здесь… он пытался… в общем, я немного ему нравлюсь… но это ничего не значит — между нами, повторюсь, ничего нет! — Ты не должна передо мной оправдываться, — опомнился Мино, стараясь отвлечься от увиденного. — Ну да, ты же посещаешь проститутку, и я тебе ничего не говорю, — съязвила вновь я. Да что творится с моим характером? Меня так часто тут подкалывали, что я не могла не перенять манеру. Надоело быть всё время униженной и высмеянной. Почему я не могу ответить тем же? Уж это точно не грех. Мне сейчас вообще не до того. Я должна вытаскивать Вику из борделя, спасать её малыша. — Я не посещал проститутку. Я сидел внизу и ждал, когда ты спустишься, но тебя не было слишком долго, и я пошел искать. Извини, что сунул свой нос, куда не следовало. — А я на самом деле занималась делом Вики! — успокаиваясь от того, что узнала, что Мино не спал с другой, пока я торговалась своей девственностью, я выдохнула. — Она беременна, и если не сделает аборт, то ей будет очень и очень плохо. Мне нужно вытащить её отсюда, каким угодно образом: украсть, выкупить, вымолить у Джиёна… — я посмотрела на него, ища понимание. Он тоже стал безмятежнее после короткой перепалки. По какой причине она произошла? Мы что, вели себя, как влюбленные? — Это то, о чем я говорил тебе: всё решают деньги. Если бы они у меня были, я бы мог чем-то помочь, но я знаю примерно, сколько стоит одна живая душа… лохматое золото оценивается в ряд нолей. У меня нет таких денег. — Тогда мне остаётся молить о снисхождении у Джиёна. — Не нужно, он не поддастся, — покачал головой Мино. — Он терпеть не может унижающихся и просящих. По крайней мере, никогда не любил. Я задумалась над мерами по убеждению всевластного человека. Заглянув к Вике и пообещав ей, что три дня она может ни о чем не волноваться, я заверила, что найду выход. Хотя оставалась последняя возможность и высшая инстанция: Джи-Драгон. Как его склонить к гуманности, если запугать его невозможно, разжалобить тоже, соблазнять бессмысленно, подкупать глупо, переубеждать — себе дороже. Раньше моя вера в Бога говорила мне, что отчаянных ситуаций не бывает, и всегда можно что-то сделать, но в Сингапуре стало ощущаться явное отсутствие божьего вмешательства. Всё чаще повторялись некие стечения обстоятельств, которые нельзя распутать, на которые нельзя повлиять, люди, с которыми невозможно спорить. Это как Гордиев узел, только его и разрубить никак — ломаются все мечи.

Через магазины, мы ехали обратно к Джиёну, а я всё никак не могла сочинить правильной стратегии.

Переизбыток

Не просто высадив меня у особняка, а выйдя, чтобы помочь вылезти из машины, взяв пакеты с покупками и проводив до дверей, Мино уехал. Мы с ним закончили поездку почти так же, как и начали — с минимумом слов, не то обиженные друг на друга, не то не находящие, что сказать. Я подняла все продуктовые покупки и потащила их на кухню, где обнаружила курящего в тишине Джиёна. Его взгляд смотрел вдаль, не дернувшийся даже при моём появлении. Почувствовавшая себя нарушающей чужой покой, я ненадолго застыла. Передо мной, как трамвай по рельсам, пробежали строчки из стихотворения Бродского, на которого меня когда-то подсадила одноклассница: «Великий человек смотрел в окно, а для неё весь мир кончался краем его широкой, греческой туники…». Когда-то эти слова прочно засели в мою душу, заставив размышлять о том, что людей, творящих историю, обозревающих весь мир, увлеченных им в целом, изменением этого мира — мало, а другие, ничего в нем не понимающие, не великие, не видящие дальше собственного носа или, как в стихах, дальше края одежды того, в кого влюблены, всего-то и могут, что восхищаться этими огромными, затмевающими вокруг себя всё личностями. Но и тогда, и сейчас, я рассуждала о величие по доброте и подвигам, а не по злобе и преступлениям. Разве был Джиён великим? Злодеем и грешником — наверное. В конце концов, если всё, что о нем говорят — правда, то он из ничего стал всем, своими, и только своими силами, не прося помощи ни у кого. А вот мне нужно попытаться найти с ним общий язык и выпросить помощь для Вики. Как это сделать? Сегодня школьные знания всплывали одни за другими, и наперекор моим желаниям автор «Мастера и Маргариты» назидательно напомнил мне: «Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас». Кажется, это были слова Воланда? Уж кому, как ни дьяволу знать, как не надо поступать с дьяволами. Да и Мино сказал, что Джиён терпеть не может прошений. Как же быть? Растерянность моя не знала предела. Смогу ли я без чьей-либо помощи спасти Вику? Для этого мне надобно спастись самой.

— Как прогулка? — первым нарушил молчание Дракон. — Нормально… — Как успехи? — отложив недокуренную сигарету, он развернулся ко мне. — Ты о Мино? — я задумалась ненадолго и, оттягивая ответ тем, что принялась разбирать сумки, выгружая их в холодильник, попыталась выставить ситуацию в лучшем свете: — Он не воспользовался услугами проститутки, хотя мог. Это считается за достижение? — Если он сделал это из-за тебя, то да, а если потому что не было настроения, то нет, — улыбнулся Джиён. — Причины достоверно я знать не могу, — закрыв холодильник, я осмелилась взглянуть в глаза мужчине. — Когда меня привезли в Сингапур… нас было трое. Одну девушку увезли сразу, а вторую — Вику, отправили вместе со мной в бордель… — Джиён слушал, не перебивая, но и не спрашивая ничего. — Вика… она очень наивная… ещё наивнее меня, пожалуй… — Такое возможно? — ухмылка Джиёна не содержала ехидства. Она была переполнена покровительственным очарованием. Воспринять это как любезный настрой и перейти к переговорам? — Нет, правда, она чистый и невинный человечек, только смиряется со всем быстро… в общем-то, я не знаю, в данных обстоятельствах, хуже это или лучше… Она ранимая и нежная… — К чему ты это всё? — брови Джиёна устремились друг к другу, начертив между собой вертикальную складку. — Я не люблю получать много информации о людях, которых не знаю, и знать не собираюсь. — Она забеременела, там, в борделе. — Его лицо никак не изменилось, не дав мне понять, как он относится к таким новостям. — Я узнала, что по твоим правилам необходимо сделать аборт в таком случае… — Да, — коротко подтвердил он, как печать поставил в конце устава. И снова никакого любопытства, откуда я черпаю сведения? Откуда знаю о Вике? Куда я сейчас ездила с Мино? Он что, и без объяснений всё знает? — Но почему? — А сама как думаешь? — расслабился немного он, посмотрев на плиту. В глазах как будто бы уже пошли другие мысли, о том, чем бы перекусить, выпить ли что-нибудь или велеть мне приготовить что-то. — Я думаю, что это жестоко и несправедливо. — Ты права, и вполне вписывается в жизненные реалии, — расплылся он и, щелкнув пальцами, указал мне на конфорки. — Разогрей чего-нибудь, лень ехать в центр сегодня, думал там пообедать, но перехотел. — Я автоматически подчинилась, принявшись разбираться с едой, но язык мой не успокоился, выражая не менее беспокойные мысли. — Джиён, если ты понимаешь, что это плохо, почему не изменишь хоть что-то? — А для кого это плохо? Разве для меня? Мне нормально, так зачем же я буду вмешиваться и что-то менять? — А разве люди должны вмешиваться только тогда, когда страдают они сами? А как же забота о других? — Мне это несколько чуждо, как ты могла заметить, — честно развел руками он, состроив печальную моську. Мне в очередной раз зазудело по ней влепить. — Да как же так можно? Я не понимаю… — Скорее понимаешь, но не разделяешь моей точки зрения. Понять меня нетрудно. Если ты выучишь слово «выгода», то перестанешь задаваться ненужными вопросами по поводу причин моих поступков. — У меня опускались руки от его мудрствований, но в данный момент приходилось себя пересиливать, чтобы не останавливать готовку. — Выгода… я прекрасно знаю это слово, но тебе не помешало бы выучить слово «любовь». К ближним, к окружающим, к друзьям. Хоть к кому-нибудь! — К себе, — поиграл он бровями, ликуя от своего замечания. — Себя же я люблю? Значит, это чувство мне известно. — А нельзя его попытаться развернуть в других направлениях? — Во-первых, моё чувство к себе огромное, жирное и неподъёмное, разъевшееся за три с лишним десятка лет, поэтому неповоротливое. А во-вторых — зачем? — Чтобы сделать этот мир лучше! — резонно воскликнула я. Для чего люди прикладывают старания на благо общества? Чтобы получать отдачу. Даже эгоисты должны понимать, что вклад в общую копилку оборачивается ответными действиями. Хотя я никогда не рассчитывала на получение чего-либо взамен. Меня воспитали так, что давать нужно бескорыстно, ориентируясь на общечеловеческие ценности, доброту и справедливость. — Лучше? — Джиён облизнул губы, с едким звуком чмокнув ими. Как у многих курильщиков, у него на них видимо оседал никотиновый привкус. Он поднялся, подойдя к плите и встав рядом со мной. Несмотря на совсем небольшое его преобладание в росте — сантиметров пять-шесть, не больше, — я почувствовала то самое подавление, когда рядом находится кто-то очень значимый, известный. Когда стоишь со знаменитостью, допустим, невольно испытываешь мандраж. То же самое произошло сейчас и со мной. — Мне жаль, что у меня под рукой нет географической карты, чтобы на пальцах объяснить тебе то, что ты, видимо, упускаешь из вида. Даша, нас на Земле наплодилось семь с половиной миллиардов. Миллиардов! Эти обожаемые тобой людишки засорили до невозможности употребления несколько водоёмов, вырубили тысячи гектаров леса, осушили благодаря своим ирригационным новаторствам чуть ли не целые моря, на местах которых сейчас пустыни. Погубили несколько видов животных, вымерших безвозвратно, некоторые на грани вымирания. И это при том, что три четверти населения живут на уровне ниже среднего, а половина и вовсе за порогом бедности, в нищете. Ты включила вычислительную машинку в голове? Включай. Сама жизнь на Земле находится под угрозой для удовлетворения потребностей только части людского населения. Относительно небольшой части. Что нужно сделать, чтобы удовлетворить потребности всех и все семь с половиной миллиардов зажили хорошо? — Сглотнув слюну, я вжала голову в плечи. — Я тебя спрашиваю: что будет, если пустить все наши старания на то, чтобы сделать идеально комфортной жизнь абсолютно всем? А для этого нужно будет пускать в ход новые и новые природные ресурсы. Да что там — все ресурсы планеты вообще. Итак, твой ответ? — Земля погибнет, — медленно и драматично вымолвила я, после едва не затянувшейся паузы. — Умница! Хоть что-то логичное в тебе всё-таки присутствует, — Джиён оперся ладонью на рабочую столешницу, продолжая смотреть на меня. — Ресурсов, еды-воды просто не хватает на всю эту серую массу, которая, судя по соотношению количества и качества, из умений за тысячелетия не приобрела ничего, кроме ебаться. Впрочем, это она и так умела — врожденные способности. В итоге мы имеем кошмарное количество тупых и в большинстве непригодных ни для чего толкового индивидов. Чтобы им жилось получше, ты предлагаешь тем, кто посообразительнее и пообеспеченее, благодаря своим мозгам, трудолюбию, усердию или удачливости, отказываться от выгод и раздаривать материальные блага этим люмпенам, которые будут потреблять, но развиваться от этого не научатся, и лучше сами тоже не станут. Улучшая их условия жизни, мы только даром ухудшим свои. Далее: процесс полного уравнивания, распределения имеющихся сейчас в руках людей средств по всем одинаково, приведет к тому, что все станут жить одинаково плохо, а не одинаково хорошо, повторю — потому что всего на всех не хватает. Только не надо начинать примитивнейших споров вроде «пресную воду можно взять, растопив несколько айсбергов, тогда всем хватит». Если снега на полюсах начнут таять, поднимутся воды мирового океана, утонет несколько клочков суши, лишив тем климатически пригодных мест обитания миллионы людей. Кстати, климатически пригодных мест обитания на Земле тоже для всех, как ни крути, не хватает. Туда нужны поставки из благополучных регионов, то есть, опять же, экстенсивная выкачка у одних ради других. Подведем итог: чтобы все жили одинаково хорошо, как ты мечтаешь, нужно истребить примерно половину из семи с половиной миллиардов, а потом уже заняться перераспределением имеющегося. Есть вопросы или возражения? — Ты хочешь уничтожить половину населения нашей планеты? — услышала в этом всём я зловещие отголоски. — Я?! — Джиён засмеялся. — Ох, Даша, честно — хочу! — я округлила глаза. — Я встречаю так много людей, которых хочется пристрелить на месте, меня так часто бесят разные суки, бестолочи и бляди, что я не жалея пустил бы их на мыло, но мне лень. Серьёзно. Я не хочу этим заниматься. Это трата моего времени, даже пуль, на которые мне придётся раскошелиться, а учитывая, что я не склонен убивать сам, представь, сколько мне придётся платить наёмникам? Но мы начали с выгоды, а это именно то, чем я руководствуюсь. Я могу хотеть убить хоть всех людей на Земле, но тогда, как минимум, мне придётся самому убираться, готовить себе обед и стирать. Мне это невыгодно. Поэтому я занимаю позицию невмешательства: с моей стороны никаких трат, но зато я и не способствую почкованию саранчи в людском обличье. — Джиён закончил, опустив глаза к кастрюле, в которую я опускала нарезаемые для супа ингредиенты. Он был виртуозом слов и размышлений. Как бы я ни была против его целей и приоритетов, не признать его ум, эрудицию и всестороннюю осведомленность было невозможно. — Поэтому ты за аборты? Чтобы люди не размножались? — Я бы назвал это своим бессознательным стремлением, метаидеей[5], но в данном конкретном случае я за аборты принадлежащих мне шлюх, потому что это непосредственно мешает бизнесу. Проблемы с беременностью требуют дополнительных расходов. Многим ли клиентам захочется иметь женщину с животом, лезущим на нос? Нет, придётся содержать и кормить работницу, которая не приносит дохода. Помимо этого, после родов, она подешевеет вдвое, или же придётся тратиться на интимную пластику, чтобы привести её в первозданный вид… Да кому я объясняю? Даша, ты же ничего в этом не смыслишь, но считаешь меня, видимо, идиотом, который бесчинствует по прихоти души… — Джиён запнулся, и я подумала, что он спохватился из-за слова «душа», поверил в неё или почувствовал что-то, но вдруг он, несильно захохотав, выдал: — А впрочем, да, я вполне себе бесчинствую по собственной прихоти. И идиотизм мне не чужд. Иногда это хороший способ расслабиться. — Я не считаю тебя идиотом, напротив, — признала я то, что думала минутами ранее. — Ты очень рассудительный и, наверное, гениальный человек, раз смог добиться всего этого, — я обвела рукой дом. — Но тебе не приходило в голову, что можно посадить Вику на самолёт и отправить в Россию, потому что это быстрее избавит от ненужных хлопот? — ну вот, я сама назвала весь этот процесс «хлопотами». А ведь речь о новой маленькой жизни, которая пока не знает, что происходит во внешнем мире. И никто пока не знает, появится она на свет или нет. — Не-а, — своровав с разделочной доски кусок сырой моркови, Джиён закинул его в рот и, захрустев, просто сказал: — Аборт, всё-таки, дешевле. Да и проститутка на месте останется. — Господи, да что же это такое! — прекратила я своё занятие и развернулась к нему. — Деньги, деньги, деньги! Выгода, цена, дороже, дешевле, прибыль… Да, теперь я понимаю, что ты процветаешь потому, что кроме этого ни о чем не думаешь. Мысли и мечты реализуются, да? — А ты не думаешь ни о чем, кроме Бога и чувствах, и что, вся купаешься в божественной благодати и любви? — Я опасно прищурилась, подняв руку с кухонным ножом. — У меня в руках оружие, не зли меня. — Да пыряй, если уж так хочется, — не потеряв радости на лице и выдержки, предложил Джиён. — Это же сходится с твоими представлениями о человеколюбии и всепрощении? Боженька, уверен, за многолетнюю праведность, ставит тебе отпущение грехов на будущее автоматом. — Ты невыносим! Ты даже угроз не боишься? — Я шутила, разумеется, перед этим, но удивилась, что он не воспринял это всерьёз и на грамм. Я ведь ему чужой человек, которому он причинил огромные страдания, и он не думает, что мне захочется поквитаться? — Я видел угрозы и посерьёзнее. А иногда и без угроз бывает страшно. И да — я вредный. — Вредный он… От Хиросимы и Нагасаки излучение натянуло, когда родился? — Хиросима и Нагасаки в Японии, а не Корее, — патриотично добавил он, решив, что я нуждаюсь в исправлении. — Да знаю я! Но вам же там не очень далеко… В общем, ты опять уводишь тему! Я хотела поговорить с тобой о Вике. — Черт, ты всё ещё не потеряла мысли? — иронично заметил Джиён. Нет, он не специально уводил меня от разговора о ней, но не хотелось ему разбираться со всей этой волокитой и, скорее всего, не собирался менять решения. А мне надо попытаться продолжать не переходить на прямое прошение. — Её ребенок ни в чем не виноват, даже в том, что нас на Земле уже семь с лишним миллиардов. — Давай ты вернёшься к супу, и тогда мы вернёмся, если тебе так хочется, к беседе о детях? — Прости, конечно, — вновь взялась я за нарезание овощей. — Ведь не обязательно, что ребенок, которого она ждёт, будет одним из тех, кого ты считаешь ни на что негодными. А если это будет талант в какой-нибудь сфере? — Если таланту суждено родиться, то он родится где угодно. Не у этой, так у другой, — я тяжело вздохнула. — Никак не получается меня переубедить, да? Сложный случай, согласен. — Ты сам как считаешь, на тебя может что-либо повлиять? Ну, помимо денег, конечно, — Джиён задумался, следя за моими маневрами. Мне захотелось больше узнать о его детстве, о родителях, о семье. Порой именно давние события оказывают большее влияние, чем то, что происходит в настоящем, с уже сложившимся человеком. — Я надеялся, что ты дашь мне этот ответ, — приглушенно и размеренно произнес мужчина. Я с изумлением обернулась к нему. — Я?! — Мне было интересно самому, сможет ли повлиять на меня кто-то, у кого противоположные моим взгляды так же сильны, как мои собственные, — Джиён произнес это, глядя мне в глаза. У меня мурашки пошли по коже. А ведь Мино говорил, что Дракон не может делать всего этого без задней мысли! Так неужели всё-таки у меня была и какая-то другая функция, которую я до сих пор не замечала? А та фраза, что он представлял другую на месте Кико? Это всё-таки была я? Нет, это невообразимо, это ересь полная. — Пока не получается, Даша. Никак не выходит. Но надежда ещё есть. — Отойдя от стола, он зашёл мне за спину, собираясь уходить, но вдруг его плечо едва-едва тронуло мою спину, а дыхание раздалось слишком близко, уже касаясь моего уха. — Позови меня, когда всё будет готово. — Что? — вздрогнув, не осмелилась я повернуться. — Я об обеде, — со смешинкой в голосе уточнил он и вышел из кухни.

Просьба

Я не решилась во время обеда повторять попытку диалога, обреченного быть бесплодным. Разве возможно продолжать битву, когда оружие выпало из рук? Для того в честных боях и существуют тайм-ауты, брейки, что-нибудь там ещё. Позвав Джиёна на всё горячее и готовое («я об обеде», как сказал бы он сам), я намеренно удалилась куда подальше, убираться и убирать за собаками. Гахо и Джоли то нагоняли меня, обтираясь о ноги, то растворялись в просторах особняка. Для обмена парой фраз с таким человеком как Дракон уже нужен месяц спецподготовки, но поскольку у меня нет такого количества времени, и курсы по повышению квалификации ораторов не предлагают, я беру перерыв до вечера, чтобы наметать хоть какой-нибудь черновик обращения к Джиёну. Итак, что ему можно противопоставить? В богов он не верит, в судьбу, видимо, тоже, людей не ценит, но очень ценит себя. Выгода… какую выгоду ему может принести ребенок Вики? Новый раб? Ему дешевле похитить взрослого нового, чем тратиться на воспитание и выкармливание младенца. Нет, тут ничего не выходит с коммерцией. Я в ней проигрываю, потому что ничего не смыслю. Что может предложить ему Вика? Ничего, как и я, ведь мы обе в его абсолютной власти. Мы вещи, его собственность. Наши тела — его товар. Но то, что внутри нас — только наше, этого ему у нас не забрать. Душа… он и в её существование не особенно верит, но это единственное, что у меня не отнять ни при каких обстоятельствах. А в чем выражается душа? Как она может приобрести стоимость? Тем, что способна испытывать. Любовью, привязанностью, заботой, верностью, преданностью. Это всё определяющие души, этого нигде, кроме как в ней, быть не может. Выходит, что я могу предложить только это? Но разве этого мало? Минуточку, я сейчас пришла к выводу, что могу предложить Джиёну свою любовь? С целью убедить его в её существовании, конечно же. Он просил меня преподнести дар любви Мино, чтобы тот оттаял, но я-то изначально отметила, что ему и самому она бы не помешала.

Нет, Даша, нет, он рассмеётся тебе в лицо, если ты допустишь такое подаяние. Зачем ему любовь от кого-то, если он сам никого не любит, кроме себя? Внутри Дракона здоровый замкнутый круговорот любви в Драконе. Недаром всех змееподобных часто изображают свернувшимися клубком, кусающих себя за хвост, чем и образуют кольцо. Циркуляция полноценного, автономного эгоизма по венам и жилам этих чешуйчатых гадов. И как туда внедрить что-то ещё? Я же собиралась разбудить в нем доброе и светлое, но как? Как?! Если он сокрушается гибелью Земли от воздействия людей, значит ли это, что ему не безразлична судьба природы? Он же любит своих собак! Нет, шантажировать его, приставив нож к шкуре Гахо или Джоли, я не решусь. Я же тоже не смогу причинить никому физического вреда. Но тема животных многообещающая. Надо попробовать. Когда Джиён поднялся к себе, я вернулась на кухню и вымыла посуду. Он уедет куда-нибудь сегодня? Если да, то я боюсь потерять запал, а то и саму жалкую, но хоть какую-то идею воздействия на этого вероломного мужчину. Мне не хватало книги, или хотя бы интернета, чтобы почерпнуть из них умных слов и мыслей великих. Это всегда придаёт веса, да и афоризмы звучат лучше и красивее, чем то, что не всегда связно и удачно лопочу я. Нужно попытаться вспомнить что-нибудь подходящее по случаю… хотя бы показательные истории. Но на других ему снова и снова будет всё равно. Что, если все разговоры пытаться развернуть на него? Решено, я буду прощупывать его на наличие слабых мест. Усевшись в холле неподалеку от лестницы, я делала вид, что листаю журнал, а сама выжидала появление Джиёна. Он же пригрозил, что беспокоить его ненужно, поэтому лучше занять позицию, в которой я увижу, когда он будет передвигаться куда-либо по дому, тогда к нему и подойду. Вверху щелкнула ручка двери. Ноги Дракона прошли по коридору над моей головой. Шаги удалились в сторону домашнего кинотеатра. Через минуту там зазвучал телевизор. Присоединиться к нему? Нарушить одиночество главаря бандитской группировки — на это нужно набраться смелости. Как хорошо иногда терять контроль над собой, как сегодня утром, когда я стукнула подносом перед ним! Откуда только черпала храбрость? В тишине и без провокационных действий со стороны Джиёна, я не могу позволить себе и слова лишнего. Да и стоило начать думать о том, что надо подняться и заговорить об определенной теме, даже те слова, что были задуманы — рассасывались. Так всегда происходит: перед экзаменом, перед важными разговорами, объяснениями с родителями, когда случайно что-нибудь не то сделала (разбила вазу или потеряла дарованные на мелкие расходы карманные деньги) — мысли путаются, язык превращается во что-то отдельное и безвольное, отказывающееся идти на стыковку с мозгом. Зачем Мино напугал меня, что у Джиёна ничего не надо просить? Всё было бы проще, не бойся я заранее ненужной реакции. Я дважды поднималась с кресла и подходила к лестнице, готовя вступление, но потом возвращалась на исходную позицию и продолжала думать, закусывая костяшки пальцев. Вика, ребенок! Если бы я не отбилась тогда от Сынри, её бы не повели к нему, она бы не забеременела, так что можно сказать, что на мне лежит вина за её положение. Но тогда я сама могла бы забеременеть! И что бы я делала тогда? За жизнь своего ребенка — неважно, от кого он и чей — я бы говорила с Джиёном куда смелее. Итак, я ответственна за произошедший поворот событий. Это должно помочь мне, толкнуть дальше, сдернуть с места. Кроме меня Вике никто не поможет. А что я? И себе-то помочь не могу… Однако надо признать, что положение моё куда лучше. Не скажу, что привилегированнее, но немного выше. Меня понимают. Не как человека, а как носителя их же языка. Больше часа прошло в метаниях, невидимых Джиёну. Если бы он их видел, наверняка бы посмеялся тому, как я топчусь, мнусь, разрываюсь между ступеньками вверх и сидячим местом возле них, как сомневаюсь и трушу. Известна ли ему трусость? Телевизор замолк, и вновь послышалось движение. Если он пойдёт в спальню, то либо начнёт собираться куда-то, либо закроется там на неопределенное время, до ужина, может. Как долго я буду тянуть? Мы разошлись, не достигнув никакого компромисса, вернее, я просто ничего не добилась, не продвинулась ни на миллиметр. Взяв волю в кулак, я оттолкнулась от перил и быстро стала подниматься, успев перехватить Джиёна, когда он, как я и предугадывала, входил в свою комнату. В майке, болтающейся так, что с боков видно было все ребра и татуировки, в неприметных шортах, какие носят студенты и туристы на пляжах южных стран. Иди он по улице и будь мне незнаком, я бы никогда не подумала, что этот мужчина собой что-то представляет. Нет, одежда вовсе не была дешевой или растянутой — свободной она была по задумке, по фасону, и ткань была натуральной, возможно даже чистый шелк, но смотрелось это всё так неприметно и не притязательно, что оставалось только диву даваться, каким Дракон бывает в своём логове. Впрочем, он и выходил из него в этом же самом без запинок. В отличие от Тэяна, на боку которого красовался огромный крест, у Джиёна было написано английскими словами «вечно молодой». По виду было не поспорить, но что касалось его внутреннего содержания — я не согласна. — Что-то хотела? — глядя на меня, замершую перед ним, спросил мужчина. — Да, я… — заплетя пальцы, расцепив их, огладив свои охряные шорты, как школьница я завела руки за спину, шаркнув ногой. — Хотела ещё поговорить с тобой… — Понравилось? — подмигнул он, входя в спальню и позволяя мне последовать за собой. — Ну… это интересно, — для начала признала я, решив, что польстить себялюбивому человеку не будет лишним. — Несмотря на мои богохульства? — Он завернул за неровный угол, изламывающий стену его будуара. Именно этот изгиб мешал видеть с балкона то, что находилось во всей комнате, если она была раззанавешена. Тут была огромная просторная кровать, застеленная белоснежным постельным бельём, и как-то очень скромно и аскетично на ней смотрелась единственная продолговатая подушка в белой же наволочке. Вдоль одной стены тянулись книжные полки с надписями на корешках на хангыле. Ага, есть всё-таки тут источник мудрости! Джиён был начитанным и образованным, не было сомнений, что эти книги тут не для показухи — кому их показывать, если у него всего-то три-четыре друга в гостях и бывают? — Каждый имеет право на своё мнение, даже если оно ошибочное. Для того люди и разговаривают, чтобы рано или поздно найти истину, — осматриваясь, прошла я в центр. Дракон плюхнулся на край постели, лицом ко мне и спиной к изголовью. Закинув ногу на колено другой, он изучающее прищурился. — Ты думаешь, что истина достижима? — Конечно, почему нет? — подумав, я изменила своё решение. Не стоит быть такой твердолобой, лучше последовать примеру Джиёна и всегда оставлять себе место для отступления. — То есть, может и не для всех, или вообще лишь для избранных, но она есть. — А если истин, как и мнений, несколько? — Как же так может быть? Это же абсурдно, — растеряно улыбнулась я. — На то она и истина, потому что одна… — Кто это сказал? Бог? — я напрягла память. Есть ли в Библии что-то по поводу истины? Не помню, не помню! Я так давно не читала её, даже в руках не держала! — Возможно. А возможно и люди пришли к этому выводу… — Но люди же сами ошибаются? Значит, они могли упустить из вида, что истин много, или что их нет вовсе. Могли? — Если Бог не делал заявлений на этот счет, могли, наверное, — выдохнула я, теряющая опору без Святого писания. Вот и разница между религиозностью и разумом: Джиён отталкивается только от своих впечатлений и размышлений, и всегда знает, что сказать, а я, воспитанная по-христиански, без подручных инструментов не в силах обороняться. Надо было учить Библию наизусть! — Так, если мы будем опять о философии и религии, позволь я немного заправлюсь, ладно? — встал он и, подойдя к столику, на котором стоял графин с виски, стал наливать себе в стакан. — Это и расслабляет, и способствует оживлению мозговых клеток. — Неправда, алкоголь убивает что-то там в мозгах, и разрушает их деятельность, — вспомнила я полученную когда-то информацию. Не скажу, что не пила в основном из-за этих соображений, но и из-за них тоже. — Серьёзно? — изобразил комичное изумление Дракон. — Знаешь, сколько я выпил за свою жизнь? Я тогда должен быть амебой, которой пора вызывать сиделку. Но разве со мной что-то такое произошло? — Нет, но… вред ведь накапливается, и потом разом могут появиться побочные эффекты: склероз, паралич, Альцгеймера… — постаралась я выправить свою теорию. Я догадывалась, что Джиён не трезвенник, и уступает лишь слегка Сынхёну, но они ещё молоды, а болезни от вредных привычек проявляются с годами. — Ладно, рискуя стать онкобольным слеповато-глухим безумцем, всё же изопью, — пригубил он из стакана и кивнул на графин мне. — Не хочешь присоединиться? — Нет-нет, я точно не буду, — помахала я перед собой ладонями. А потом припомнила то, что подозревала: — Хватило эксперимента в клубе, когда мне, кажется, что-то подсыпали в бокал. Я права? — В этом точно ничего нет, — не отрицая и не подтверждая, протянул мне Джиён свой, от которого отглотнул. Приблизившись, он мне его буквально вставлял в руку, оставалось лишь развести и свести пальцы. — Налито при тебе, я отпил. Ты думаешь возможно при таком раскладе что-то подлить? — Нет, но сегодня, вообще-то, начался пост… — помимо прочего держала я в голове и правила и обычаи, к которым привыкла с детства. — Поэтому я не могу. — И долго длится этот пост? — сделал ещё глоток Джиён, пока я сопротивлялась. — Почти две недели. — Жаль, я надеялся, что ты составишь мне компанию, раз уж пришла, — потухая взглядом, отвел он лицо в сторону. — Я знаю, что тебя не надо беспокоить, и если мешаю — ты так и скажи… — Пока не мешаешь, потому и говорю — надеялся, что общение сложится в более дружеской обстановке. Честно скажу, все эти твои заморочки жутко напрягают. Я хоть и либеральных взглядов на всё, но всё-таки ты у меня в гостях, могла бы и поддержать здешние порядки. — Прости, я не хочу тебя обидеть или оскорбить, но пост… понимаешь, это когда нельзя… грех это. — То есть, в какие-то дни бухать — это норма, а в другие дни — это вдруг плохо? — не отходил от меня Джиён. Я кивнула. — Плох не сам поступок, а именно дни неподходящие — я правильно понимаю? — Нет, ну пить-то тоже не очень хорошо… — Однако в другие дни можно и Бог по этому поводу молчит? — Джиён! — прекратила я движение в этом направлении. Он опять брался за своё. — Ну не знаю я, не знаю всех задумок божьих, чего ты хочешь от меня? Меня так воспитали родители, они в это верят, их родители в это верили, а они все куда умнее и мудрее меня, почему я должна нарушать их заветы? — О да, не сомневаюсь, твоя провинциальная бабушка шарит в этой жизни, — хмыкнул он. — Не смей плохо отзываться о моей бабушке! — взорвалась я, повысив голос. — Ни об одной из них! — Я разве сказал что-то плохое? — посерьёзнел он. — Не думал задеть этим. — А тебе понравится, если я буду высмеивать твоих родителей или родственников? — сжала я кулаки. Он не по-доброму на меня воззрился. — Если ты оскорбишь мою мать, я тебе отвешу, угадала. А отец… он всегда был для меня примером, — снова расслабившись, Джиён хохотнул. — Как не надо делать. Он всю жизнь трудился в поте лица и думал, что законно и своими силами добьётся многого. Человек, который недооценивал хитрость и пренебрежение правилами. Нет, он хороший, и я благодарен ему за то, что понял, каким образом ничего не достигнешь. Что даст пинка сильнее, чем отец-неудачник? — Я рада слышать, что ты любишь и уважаешь свою мать, — выделила я необходимое и важное, то, что мне и требовалось. — Странно тогда, что ты не ценишь матерей в принципе. — Всё логично — они же не мои, — засмеялся он. — То есть, твоя хороша только тем, что подарила миру тебя? — Да нет, разве я так необходим этому миру? — с издевкой уставился он мне в глаза. Он хотел моего мнения? Я предпочла промолчать. — Если послушать тебя, то мне бы лучше и вовсе не рождаться. Думаешь, я не понимаю, к чему ты клонишь это всё? У тебя маята по поводу судьбы твоей подружки. А что, если она ждёт ребенка, который вырастет таким же ублюдком, как я? Не допускала такой мысли? — Это не нам решать, каким он вырастет, он имеет право на шанс! — Имеет право? Это кто же наделил его, не родившегося, правами? Природа, Бог? Кто придумал, что у всех людей равные права? Люди? Даша, я тебя очень прошу, будь последовательной. Если ты веришь в Бога и его всемогущество, в то, что его длань простирается над нами, приводи примеры каких-либо непосредственных его указаний, а не то, что сочиняется человечеством. — С тем, что правовое равенство людей провозгласили люди, я спорить не могла, это было фактом. Но равенство перед Богом утвердил Иисус, который, по мнению многих, и Джиёна в том числе, был всего лишь человеком. Как я могу сейчас, два тысячелетия спустя, доказать, что через него вещал Господь? — Хорошо. Допустим природа. Природу создал не человек, а Бог, поэтому её законы явно выдуманы не людьми, так? — Так, поэтому там есть травоядные, которых жрут хищники, есть падальщики, пресмыкающиеся, водоплавающие, летающие и всё, что только можно, кроме одного — уравнения между всей этой разновидовой толчеей. — Между видами — возможно, а внутри видов у всех животных равенство! А люди — это один вид! — Никогда не слышала, что свиньи едят поросят? А что крысы едят друг друга? А что самцы хищников убивают друг друга в конкурентной борьбе? А некоторые птицы подбрасывают свои яйца в чужие гнезда, чтобы самим не мучиться с кормежкой? И знаешь, что делают подброшенные в чужое гнездо птенцы? Едва вылупившись, они выталкивают из гнезда родных детёнышей за борт, те выпадают и умирают. Как тебе такие сведения? Я их не из головы беру, и не на ходу сочиняю, — я, в общем-то, и без него знала, что это правда. Вернее, вспомнила сейчас, что слышала обо всем этом. — Перед обедом мне показалось, что ты озабочен экологическими проблемами и тебя заботит природа… — Да не очень-то, — пожал он плечами и вернулся к виски, долив в опустевший почти стакан до краёв и снова подойдя ко мне. — На мой век ещё всего хватит, а после меня, как говорил один европейский король — хоть потоп. — А если у тебя будут дети? Как они будут жить? — Но у меня их нет, и заводить их я не собираюсь. — Почему?! — удивленная, я открывала для себя всё новые грани Джиёна, многие из которых были отталкивающими, но от того не менее оригинальными и уникальными. — А зачем они мне? — Ну как же… дети — это же радость… они же… это же частица нас, продолжение… Ладно, то, что ты не хочешь продолжения человечества — я поняла, но своё собственное продолжение ты разве не хочешь? Это бы согласовывалось с твоими рассуждениями о том, что ты неповторимый центр Вселенной. — Разве я так говорил? — поймал меня на конкретике Джиён. Именно так? Похоже, что нет. — Это вытекает из всего того, что ты говоришь… — Я говорю, что непосредственно для себя самого — я центр и самое важное. А кто может быть ближе человеку, чем он сам? Предают даже самые близкие, а кто не бросает, тот может просто умереть. В результате от рождения и до смерти единственный, кто с нами всегда — это только собственное сознание, «я». Естественно, это будет дороже прочего, ведь жизнь всего одна — подожди всовывать сюда замечания о загробной жизни! — к тому же, мы можем чувствовать только то, что испытываем сами. Как бы мы ни хотели кому-нибудь пособолезновать, сострадать и сочувствовать, нам никогда не откроется то, что чувствует другой человек, мы никогда не ощутим боли, удовольствия, страдания или радости другого, мы никогда не заберемся к нему в голову, мы никогда не станем с ним единым целым, другой человек всегда будет другим, со своим собственным миром, со своими чувствами, с отдельной от нашей жизнью. И да, вернёмся к ней — никогда не воображала, что жизнь наша — это уже и есть ад или рай, или чистилище, а не реальность? Что, если наш мир и есть уже загробный? Как тебе такой ход конём? — Меня будто молнией ударило. Я бы до такого предположения точно не додумалась. Не в силу его бессмысленности, а в силу сложности. Мне тяжело уложить в голове подобную фантазию, когда реальность перемещается куда-то за рамки, и существующее бытие вдруг нужно представить некой другой ипостасью, адом ли или раем… я вдруг поняла, что они были для меня чем-то сродни сновидениям, которые тоже не длятся вечно, но ведь, по сути, в ад или рай попадают навсегда, мы же проживаем определенный отрезок, так как же он может быть конечным пристанищем душ?.. Джиён сведёт меня с ума. — По-моему, очевидно, что реальность — это реальность, а не ад, и не рай. — Снова пустые фразы. Где доказательства? Тебе есть с чем сравнить? — Врезать, я хочу ему врезать! Но не буду. Джиён принял моё молчание правильно, не как поражение, а как нежелание вступать в конфликт. — А знаешь, что самое интересное? Что для половины людей этот мир ад, а для другой половины — рай, и это зависит от них самих чаще, чем от слепого невезения. Вот тебе и аргумент за то, что реальность — это не то или другое. Это как минимум оба загробных мира одновременно. — Тот, кто пытается жить, как в раю, на Земле, тот в ад потом и попадает… — Отлично, если это всего лишь чередование черного и белого, то какая разница, в какой последовательности мучиться — сейчас или позже, если всё равно придётся? — Потому что муки после смерти — вечные! — возвела я руки вверх. Как-то пафосно прозвучало, как у моего папы с амвона. И напомнило угрозу или проклятье. — Вечные? Ничто не вечно. Ты сама в состоянии представить вечность? — Не все вещи подвластны разуму. — Тут я с тобой соглашусь, — Джиён допил второй стакан и вернулся на постель, сев поудобнее. — Иногда мне кажется, что разум ограничивает человека, ведь верить можно в гораздо большее. Предметов веры больше, чем того, что обосновывается разумом. Но когда я общаюсь с тобой, то понимаю, что мой разум мне даёт больше свободы, чем тебе твоя вера. Как же так? Беспредельная вера ограничивает и загоняет в рамки, в отличие от не всесильного, такого плоского и сжатого разума. — Вера даёт свободу моей душе, — сказала я и тут же пожалела о том, что произнесла такую непродуманную мною же до конца фразу. Джиён сразу же нашёл её ахиллесову пяту. — Объясни мне, что это значит. Чем моя душа несвободнее? — Она подчинена выгоде и деньгам. — Это дело моего разума. Не путай. Душа, мы говорим о ней. — Ты всё время думаешь лишь о деньгах! Разве нет? — Вот именно что — думаю. Какой орган отвечает за мыслительный процесс? Не душа, верно? Так чем же занимается моя, такая рабская и несвободная душа? — А я ведь только недавно формулировала роль души в людях! И вот, как обычно, при нужде говорить в голове полное смятение. — Чувствует, — коротко изрекла я, не углубляясь, чтобы самой же не запутаться. — Именно! Моя душа чувствует и, представь себе, чувствует по своей воле. Воля — это тоже часть души, согласна? Волевые поступки фрагментарно зависят от ума. В своё время я понял, что определенные чувства мешают жить, и избавил себя от лишних. Я. Сам. А чем же легче тебе? Чем тебе лучше? — Тем, что во мне эти чувства остались. Я умею чувствовать, а ты — нет. — Значит, ты рабыня эмоций, а я — раб разума. И кому из нас хуже? — Если брать объективно и по ситуации — то мне, конечно, — развела я руками. — Я в твоём плену, физически я не могу ничего сделать без твоего позволения. Но кому хуже внутренне? Я не знаю. Столько всего со мной случилось, а я не сломалась, я не ощущаю себя несчастной, потому что меня поддерживает вера, она делает меня правой. А что бы случилось с тобой на моём месте? Как бы поступал ты? — Я? Искал бы выход, а не шел по предложенному опасным типом пути, — расплылся он. — Ты намекаешь мне на то, что я не должна доверять тебе? — Джиён допил очередную порцию виски, за которыми дефилировал мимо меня и, отставив стакан, наклонился вперед, уставившись на меня. — Ты сказала, что умеешь чувствовать, а я — нет. Я умею чувствовать сексуальное желание, а что насчет тебя? — Меня? — как-то ойкающее переспросила я, покраснев. — Но сексуальное желание — это не душевное чувство… — Какой ты тонкий знаток души! — засмеялся Джиён. Его широкая улыбка с белоснежными зубами сверкала сдержанной самоуверенностью. — Один древнегреческий философ полагал, что душа состоит из огненных атомов, поэтому если много пить — алкоголя, естественно, — то душа гаснет, топится. А другой древнегреческий философ полагал, что душа, как и всё остальное на свете, происходит из воды. Поэтому без влаги она высыхает. Какая из этих теорий тебе нравится больше? — Первая. — А мне вторая… — цокнул языком Дракон. — Когда я выпиваю — я начинаю хотеть трахаться. Выпивка разогревает кровь, — я недоверчиво покосилась на него, делая вид, что слушаю в пол-уха, присела на стул поодаль. — Ты не напрягайся, даже если я напьюсь, я не буду к тебе приставать. Мне есть куда поехать и с кем удовлетворить свои желания. Те здоровые желания, которых у тебя не бывает. — Да почему же не бывает? — не выдержала я и опять зарделась. — Просто… они должны испытываться к тому же, кого любишь, а не просто так, абстрактно. И мне совсем непонятно, как можно спать с кем-то, представляя другого! — Обычное явление… знаешь, сколько людей хочет Скарлетт Йоханссон или Джессику Альбу? Но они же не могут дать всем. Приходится представлять. — Вы — мужчины, всегда хотите тех, которых не можете иметь, как я поняла. Но почему нельзя любить ту, которую добился? Спишь с женщиной — так её и представляй! — Представляешь мужчину — так и спи с ним! — парировал он мне в лицо, добив уместной перестановкой. Негласно в этом прозвучало «ты влюблена в Мино, что же будешь с этим делать?». — Ты передергиваешь… — Нет-нет-нет, смысл твоего утверждения заключался в том, что мысли не должны расходиться с действиями. Вот основа. А твои мысли с действиями расходятся. Будешь отрицать? Ты сказала, что всё-таки имеешь сексуальные желания, а как они возможны без фантазий? Иначе ты не узнала бы об их наличии. Мы оба знаем, кого ты хочешь. — Джиён, ты сам знаешь, что это невозможно, к тому же, ты запретил ему даже пытаться со мной… — А если бы не запрещал? — Мне хотелось, чтобы он отвернулся от меня, не пилил так взглядом, не улыбался так провидчески и нагло, не сидел так небрежно-властно, будто пряха людских судеб. — Отдалась бы ему? — Нет, — не зная, верить ли себе, решила я упорствовать до конца хотя бы на словах. — Почему? — До свадьбы — нет, и без благословения родителей я ни с кем соединяться не собираюсь… — А если тебе придётся навсегда остаться в Сингапуре? Если ты никогда больше не увидишь родителей? Я не угрожаю, просто представь. Ты что, никогда не выйдешь замуж? Никогда не заведешь семью? — А почему тебе можно, а мне нет? — не выдержав, огрызнулась я. — Ты же не собираешься этим обзаводиться! — Но я-то и не хочу, а ты? Разве среди твоих приоритетов семья не на первом месте? — Пока я в твоей власти, я не хочу и думать об этом. Зачем? Чтобы оказаться в положении, подобном Викиному? Я бы никогда не пошла на аборт и меня, наверное, пришлось бы пристрелить, наконец. — Зачем же? Отправить в нижний бордель. — А там бы я сама удавилась, — фыркнула я. — Отменная логика… от ребенка не избавлюсь, потому что это убийство, а удавиться, убив двух зайцев одним выстрелом — это пожалуйста, — его взор опять лазерным лучом стал пригревать на мне точки тут и там. — Это ты называешь подвигом и праведным поступком? Спасти одну жизнь, чтобы погубить две попозже? — В твоих возможностях решить всё вообще без жертв. — Но мне-то до них нет никакого дела. — Но я прошу тебя! — сорвалось у меня. Замолчав, я внимательно всмотрелась в Джиёна. Передернуло ли его? Исказилось ли его лицо от прошения? Нет, он был так же спокоен, как и до этого. — Что ты хочешь получить за то, чтобы Вика и её ребенок остались в сохранности? — О, мы вернулись к тому, с чего и начинали — а что ты мне можешь дать, Даша? Ничего. У тебя нет ничего, чтобы торговаться со мной. Ты принадлежишь мне, Вика принадлежит мне, пол-Сингапура принадлежит мне. Вопрос выгоды вообще неуместен, по отношению к вам я могу быть только меценатом, а это занятие не по мне. — А если я найду деньги, чтобы заплатить тебе за Вику, ты отпустишь её? — Глаза Джиёна словно позеленели, как у удава, хотя были черно-карими. — Деньги? Где ты их возьмешь? Продашь свою девственность? — Долго гадать и не надо было, это единственное, что у меня осталось. Я потупилась, опустив ресницы. — Если ты сделаешь это, то в бордель поедешь сама, хотя Вику я отпущу. В сделках я стараюсь быть честным, и если получаю деньги, то делаю, что за них обещано. — Мне, действительно, больше нечего предоставить, кроме моей невинности… Я могла бы отдать её тебе за Вику, но она и так принадлежит тебе, вместе со мной, поэтому придётся найти деньги со стороны… — Я бы переспал с тобой, — вдруг произнес Джиён. Я вздрогнула и посмотрела на него. Он дотянулся до прикроватной тумбочки и взял с неё сигареты, принявшись закуривать. — Серьёзно, я не халявщик, я щедро оплачиваю любовниц, с которыми трахаюсь. Я удовлетворяю капризы тех, с кем сплю. Но если мне надоедают их капризы, то я перестаю с ними спать. Так что, если бы мы с тобой трахались, и ты попросила бы отпустить Вику я, конечно, рассмотрел бы этот вопрос, возможно даже исполнил бы твоё желание, но, Даша, есть маленькое «но». — Тонкая струйка дыма просочилась между его губ и взвилась ввысь. — Я не сплю с теми, кого нужно уговаривать, принуждать, по кому видно, что им это неприятно, противно, отвратительно. Когда я вижу нежелание на лице женщины — у меня не встанет, понимаешь? Мне неприятно, когда от меня кому-то в постели неприятно. — Ты хочешь сказать, что никогда не спал с проститутками? Они же это не по любви делают… — Ох, Даша! Шлюхи за деньги такие актрисы, что в их взгляде больше любви, чем в по-настоящему любящей бабе. Они всё делают умело, с азартом. Вялых и не умеющих изображать удовольствие я не снимаю. Но да, я пользуюсь продажными услугами реже, чем трахаюсь по взаимному согласию, в ходе какой-нибудь интрижки. Вот Кико… я не влюблен в неё, но какая из неё летит страсть! Она обожает меня, и меня это заводит… Я хочу видеть в глазах обожание, потому что хочу, чтобы меня обожали. — Любили. Назови это правильно — любили, — исправила я его, вызвав в собеседнике легкую хмурость. — Ты хочешь любви, тебе её не хватает. — И что же, ты можешь мне её дать? — натянуто ухмыльнулся он. Неужели я уколола верно? Неужели попала? Он не верит в любовь, как сам говорил, но не стал со мной спорить. Или это очередная ловушка? — Ты можешь отдаться мне с пылом-жаром и блаженствовать в моей койке? — всё сильнее веселился он. Я лишь попыталась это представить, как поняла, что более чем не готова на такое. Я-то актриса никудышная. Тем более теперь, когда по уши завязла в чувствах к Мино. — Нет, не могу. В том виде, что ты описал — не могу, но я могу испытывать к тебе человеческую любовь, теперь, когда поняла, что она нужна тебе, — впервые, я не дала открыть ему рта, хотя видела попытку, и продолжила: — Ты веришь в любовь, ты с ней просто не сталкивался, поэтому пытаешься корчить из себя эгоиста, прячась от невезения в любви. Но ты её хочешь, потому что знаешь, что она есть, но ты ещё ни разу не столкнулся с той, что приняла бы тебя полностью, не за твои деньги, не за твою власть, которая увидела бы в тебе тебя истинного, и полюбила его. Ты не нашёл ту, которой не жалко будет ради тебя своей жизни. Даже если ты не осознаёшь этого отсутствия и не страдаешь от него, это не значит, что ты его хоть немного не ощущаешь. Не потому ли ты никого не пускаешь в эту кровать, — указала я подбородком на то, где он сидел, — Что тебе страшно, что в твой интимный мир ворвутся, ты доверишься, а тебя предадут. Ты боишься предательств, потому и прячешься за любовью к себе и цинизмом. Потому ты и ищешь обожания в глазах любовниц, а как только оно хоть немного блекнет или его нет — бежишь. Чтобы тебе первому не сделали больно. А тебе можно сделать больно, потому что ты тоже человек. И умеешь чувствовать. Не только сексуальное влечение. Ты намеренно всё упрощаешь и придаёшь телесность всем явлениям. Ты отрицаешь душу, чтобы тебе в неё не лезли. Хотя вот она, — теперь я ткнула на кровать уже пальцем. — Вот она, твоя душа, чистая, одинокая, запертая ото всех. Ты пытаешься прокурить её и залить спиртным, но дым постоянно выветривается, а алкоголь испаряется, ты придаёшь ей загадочности, но за ней только бессмысленность. Тайны нет, нет потерь — ты ничего и не находил, чем заполнить нутро, и напихал туда то, что попалось — корысть и материализм, так было проще, да? Ты сдался, ты проявил слабость, потому что не попытался дойти до главного риска — риска открыться и впустить в себя кого-то, потому что ты знаешь, что кто-то — кто бы это ни был, — как дым и алкоголь не исчезают под утро, а остаются в нас, иногда навсегда. До самой смерти, вместе с нашим сознанием и эго, которых ты приписал в единственные спутники нашей жизни. — Всё? — умиротворенно спросил Джиён, выдержав паузу. Я кивнула. Он широко развел руки и звонко зааплодировал. Похлопав с сигаретой меж пальцев, он сунул её обратно в рот, придерживая уголками губ. — Я на тебя вискарём надышал? Это было блестяще. Я почти проникся. Боюсь ли я предательств? А кто их не боится? Мне они не нужны, и самый разумный выход — это страховаться от них. Сравнить мою душу с постелью было верхом издевательства, Даша. За что ты так с моей бедной постелькой? Моя душа куда грязнее… Желание любви? Да, мне нравится быть любимым, а кому нет? Я не претендую на неповторимость. Только проблема скорее в другом: я не сталкивался с той, от которой хотел бы получать любовь на протяжении всей жизни, и уж тем более не встречал ту, которой захотел бы подарить свои какие-то чувства. Вот не просыпаются они к недостойным. — У тебя мания величия, — промолвила я сквозь зубы. — А у тебя приличия. — Мужчина поднялся, затушив окурок в пепельнице. — Ладно, поеду я, займусь эгоизмом с Кико. Может быть, даже не буду представлять никакую другую. — Так что насчет Вики? — Джиён остановился рядом со стулом, на котором я сидела. — Нет. — А если я найду деньги? — Да, но учитывая способ, после этого сразу в бордель. Впрочем, не всё равно ли тебе там уже дальше будет? — А если я постараюсь полюбить тебя? — не знаю зачем, спросила я, задрав голову. Я не представляла, как это можно сделать, как можно избавиться от чувств и мыслей о Мино? — Вот так сразу, по заказу? По щелчку? Я не поверю. Но это было бы интересно… ты же знаешь, что влюбленные дарят не только тело, но и душу. А твоя вроде как Богу принадлежит? Меня это не устраивает. Если хочешь отдаваться любви, то полностью, и не надо третьих лишних в виде невидимых высших сил, — он присел возле меня на корточки. — А тебе самой-то было бы не страшно? Ты тут толкнула такую речь о том, что я не впускаю никого к себе, что боюсь… А ты доверила бы мне свою душу? Рискнула бы впустить туда человека, который причинил тебе столько боли? Чем больше я рассуждаю на этот счет, тем больше мне нравится эта идея… А что? Давай. Давай ты полюбишь меня, станешь полностью моей — разделять мои взгляды, понимать меня, любить меня вместе с моими поступками, прощать всё… пить виски со мной в любое время, спать со мной без венчания — на всё это способна только влюбленная женщина. При этом никаких гарантий в том, что это навсегда, и что я отвечаю взаимностью нет. Отвергнешь свои принципы ради любви? Я мигом отправлю Вику в Россию. — Ты предлагаешь мне не отдать тебе душу, а погубить её. Добровольно делать то, что для меня невозможно. — Так вот и выбери, погубить тело, продав девственность и попав в бордель, или погубить душу, доверив её мне. — Ничего себе альтернатива… — Подумай, Даша, подумай, — встал Джиён и, подойдя к двери, дал понять, что ждёт, когда я покину его спальню. Погруженная в тяжелые раздумья, я вышла, и он закрыл свои апартаменты. Душа или тело, тело или душа? Или махнуть рукой на Вику, бросив её на произвол судьбы. Я не смогу, я никогда не прощу себе того, что не помогла ей. Разве закрыть глаза на чужие муки и несчастья не будут такой же гибелью души? Я предам всё, чему меня учили, если не протяну руку помощи. А тело — что тело? Его век короток, рано или поздно оно постареет, умрет, разрушится. Им ли дорожить перед угрозой вечных мук…

Пассия Дракона

Легшая спать до того, как вернулся Джиён, я и на утро, проснувшись, не знала, дома ли он уже или нет? Время шло к девяти, я приняла душ и пошла готовить себе завтрак, на всякий случай две порции, если хозяин обнаружится в ближайшие минуты. И он, действительно, нарисовался, потирая сонные глаза, в проёме двери, ведущей на кухню. То есть, в первую очередь в домашних длинных шортах и майке черно-белых тонов, сливающихся в абстракционистских разводах, а потом уже в проёме, обрамляющем его. Тяжелые азиатские волосы, чьей послушности я так завидовала, когда смотрела вблизи на студентов по обмену в университете, были взлохмачены с одной стороны, и создавалось впечатление, что Джиён не затруднил себя посмотреть в зеркало, когда проснулся, поднялся и пошёл, не уделяя внимания внешнему виду. Считал ли он себя красивым или не придавал эстетического значения своей оболочке? Был ли он на самом деле привлекателен? Я не могла понять этого, поскольку с первого же момента нашего знакомства он вызвал дичайшее отторжение своей аморальностью и черствостью. Теперь же я не могла никак сквозь его содержимое увидеть объективно, каков он физически? Худощавый, невысокий, узкоглазый… Его лицо было самой его примечательной частью, особенно когда он улыбался. В его улыбке было что-то такое, что обличало его отмеченность, то, почему он всё-таки так многого добился. — Доброе утро, — как можно мягче сказала я, чтобы не продолжать вчерашнего накала страстей наших вечных споров. Мужчина молча кивнул и плюхнулся на стул в углу, наблюдая за тем, как я откладываю вилку и поднимаюсь, чтобы положить ему еду в тарелку тоже. — Сейчас накрою и тебе… — Да не суетись, доешь, потом мне положишь, — осадил он меня движением кисти и, подложив обе руки под голову, опустил её на столешницу, закрыв глаза. — И кофе, пожалуйста. — Не выспался? — задала я обыденный вопрос самой наивной интонацией, но тут же, когда его губы чуть дрогнули в той самой кровожадно-ласкающей, тиранично-снисходительной улыбке, поняла, что это прозвучало как любопытство к его ночным приключениям с Кико. — Ну… поспал бы ещё немного, но решил пока встать, — приподнял он лицо, глядя на меня. Прямые ресницы, родинка на щеке, округлые очертания губ — всё в нем немного юношеское, обманчивое, не соответствующее тому, что открывается, когда наружу вырываются идеи, планы, философия жизни. — Я не слышала, когда ты приехал? — Часа в три… или четыре даже. — Речь шла о ночи, конечно. Вот как, он даже не остался до утра с той, с которой спал? Просто съездил удовлетворить своё желание, возможно, свозил её куда-нибудь, и тут же обратно. — Почему ты спрашиваешь? Неужели интересно? — Не знаю… спросила без задней мысли. А что? — А я представил вдруг, если бы мне такой допрос опять устраивала моя какая-нибудь пассия, — Джиён покусал нижнюю губу, с прищуром уставившись в прошлое, вспоминая что-то. — Давненько такое было в последний раз… Но все, абсолютно все с кем я встречался, подозревали меня в изменах и постоянно пытались узнать, где я был каждую минуту? Бывают ли вообще на свете девушки, способные безоговорочно доверять, а не играть в Шерлоков? — А ты им не изменял на самом деле? — Дракон лениво хохотнул. — Каждой. Я никогда не хранил верность. — Чему же ты удивляешься? — изумилась я. — Что они начинали ревновать и беситься до прецедента. Какого черта? — пафосно взмахнул он рукой. — У женщин отличная интуиция. Они предчувствовали, что всё к тому идёт, пытались избавить себя от твоих измен, предотвратить… — Разве так предотвратишь? Слежкой и контролем? Мне кажется, что нужно менять что-то в отношениях, когда они приходят к тому, что хочется чего-то извне. Как ты считаешь? — Я ничего в этом не понимаю, у меня никогда не было отношений, — скорее напомнила, чем признала я, подумав о Мино. Не все мужчины такие, как Джиён. Мино никогда не изменял своей девушке, это она надругалась над его чувствами, опошлила их любовь, бросила его. Этим утром Джи-Дракон меня раздражал неимоверно, не знаю почему, особенно после проведения параллели с Мино. Но скорее меня нервировало собственное бессилие, а не он. Мы всегда бросаемся в отчаяние и панику, когда не можем найти выхода. — Я хотела попросить тебя ещё кое о чем. Позволишь? — Если опять по поводу Вики — сразу нет, — сомкнул он веки, опять потеряв интерес к беседе. — Нет, мне нужен интернет, — глаза распахнулись, как у кобры, почувствовавшей приближение дичи. — Я обещаю, что не попытаюсь связаться с родственниками, и в посольства писать не стану, и на сайты ФСБ и Интерпола не полезу. Мне всего лишь нужен поисковик и электронные библиотеки. В общем, доступ к книгам, развивающей информации, потому что считаю несправедливым, что ты можешь хоть ежедневно черпать умные мысли в подкрепление своей позиции, а я изолирована даже от Библии, которую не могу цитировать дословно. — Джиён задумался, выпрямив спину и затянувшись пейзажем за окном продолжительным взглядом. — Хорошо, только ты будешь это делать исключительно при Мино, — сказал он. — При Мино? Почему именно при нем? — непонимающе дожевала я и всё-таки встала, чтобы обслужить Джиёна. — Потому что на себя тебе всё равно, и рискуя собой, ты обмануть меня можешь. А вот за других ты у нас ответственность нести любишь, поэтому если вдруг ты всё-таки куда-нибудь залезешь и отправишь сигнал бедствия — расплачиваться будет Мино, за то, что прозевал, не уследил… — я поставила турку на огонь и ошарашено обернулась. — И что ты с ним тогда сделаешь? — Что-нибудь плохое, — расплылся Джиён. — Залью бетоном, например. — Ты шутишь?! Разве он тебе не друг? Ты же переживаешь за него… — Я переживаю до тех пор, пока этот человек на моей стороне. Если он нарушит условия моего хорошего к нему отношения и поможет тебе, значит, он не такой уж и надежный друг, значит, его можно закатать в асфальт без сожалений, — я распахнула рот, но Джиён, ухмыляясь, произнёс за меня: — Да-да, я чудовище, я в курсе. — Ты всё-таки бездушен, — тихо, на эмоциях, проворчала я. — Так это ты меня пыталась убедить в ином, я вообще не понимаю, что такое «душа»! — развеселился мужчина, зевнув в промежутке и потянувшись. — Может, это то, что ограничивает нашу решимость? Может, это то, что ослабляет наш характер? Что-то такое аморфное и невидимое, но мешающее нам двигаться, как стеклянная стена. Оно навязывает нам чувства жалости, сочувствия, заботы, заставляя постоянно осматриваться на других, оглядываться, а не навредил ли кому? В итоге жизнь проходит мимо, и для себя не сделано ничего. — Жить для себя неправильно, то-то и оно, что нужно стараться для других… — Мерзкая теория, выводящая на то, что для нас всё должны делать остальные. На ожидании этого она и коренится. Я всё буду делать для других, но, извольте, мою жизнь пусть обустроят другие, потому что сам для себя я ничего делать не буду. Поэтому если что-то не получается и чего-то не добиваешься, виновато общество, гнилой мир и людишки. Уверяю, каждая божья тварь, или биологический индивид — кому как удобнее — надеется на отдачу, а когда её не получает, разочаровывается в мире и вопит, что мир населен неблагодарными негодяями, и «я столько для них делал, а они для меня — ничего!». Каждая альтруистическая морда ждёт почета и признания за свою самоотверженность. — Знаешь что? — уперев руки в бока, я повернулась на него прямо, отделенная столом. — Ты сравнил как-то судьбу и кофе, себя и Бога. Так вот, если судьба выходит нерадивой, то ты её Богу не швырнёшь в гневе под ноги, а вот если кофе сейчас не получится, то за все твои жестокие высказывания тебе можно его, кипящий, плеснуть в лицо, — прорычала я. — По-моему, боги не ошпариваются, в отличие от смертных, к которым ты тоже относишься. — Откуда ты знаешь? А что, если Богу больно, когда у кого-то что-то не получается? Что если он потирает места ушибов, которые появляются при глупых поступках людей? — Джиён комично сымитировал ударившегося, потерев себя по локтю. — Разве твой Иисус не разделил страдания людей, дав себя казнить? Он точно всё почувствовал… — В отличие от тебя. Ты ничего не умеешь чувствовать! — посмотрев ему в глаза, я остановилась. Господи, но ведь он же этого и добивается! Меня озарило. Да, он умеет полностью сдерживать эмоции и скрывать мысли, чем и пользуется, чтобы убедить всех в том, что он бесчувственная и бездушная сволочь. Но это неправда. — Нет, ты умеешь чувствовать. — Клянусь, приближение критических дней преображает тебя лучше салона красоты, — подметил с иронией мою очередную непоследовательность Джиён. — Да хватит об этом! — залилась я краской. — А что такого? Ты собиралась когда-либо замуж, с мужем ты тоже не будешь обсуждать никаких подобных вопросов? Вы будете краснеть и скрывать друг от друга собственную физиологию и утаивать разницу между полами? Боюсь, непорочного зачатия вам не дождаться. — То муж, а ты мне… ты мне… я даже не знаю, как назвать то, кем ты мне являешься! Владельцем? Но я же не вещь! — А я думал, что после вчерашнего разговора я твой потенциальный возлюбленный, — взял у меня протянутую тарелку Джиён и принялся за завтрак. — Ты разве не настроилась меня полюбить? — Я пока не решила, готова ли я погубить свою душу… ты дашь мне несколько дней на раздумья? Пожалуйста, позвони Тэяну и скажи, чтобы пока не трогал Вику. Я дам тебе ответ как можно быстрее. — Хорошо, могу дать неделю, — щедро предложил он. — Я даже попытаюсь помочь тебе определиться, принять решение. Хочешь? — Каким образом? — Я продемонстрирую тебе не то, чего ты избегнешь, выбирая отдать мне душу, существование которой мы пока принимаем условно — я вообще не понимаю, как иду на эту мошенническую торговлю, где ничего явственного приобрести нельзя — я продемонстрирую тебе, что ты приобретешь, если будешь на моей стороне. — Ты имеешь в виду показ соблазнов и искушений? — я хмыкнула, выключив конфорку и достав кофейную чашечку. — Я видела достаточно: секс, выпивку, дорогие наряды — меня это не прельщает. — Нет, Даша, это всё не то… это всё атрибутика, точно так же, как ладан, кадило и иконы — аксессуары твоей веры, но она даёт кое-что другое, ведь так? То, что выражается не материалистически. В моём мире тоже есть такая штука. Она называется власть — и именно за неё идёт главная борьба. — Ты хочешь продемонстрировать мне власть? Ты думаешь, что я не видела её в твоём исполнении? Я нахожусь под её гнетом… — Джиён махнул рукой, остановив меня. — Ты взглянешь на неё с другой стороны. Не снизу, а сверху, — он поднялся, взяв у меня кофе, пригубив на край губ и облизнув их, поставил на стол. — Сегодня я просто промолчу, чтобы не играть на твоих нервах, ладно? Иди за мной. Мы поднялись в его спальню, где он обнаружил при мне в стене сейф. Набрав код и открыв тяжелую бронированную дверцу, Джиён отошёл, позволяя мне охватить взором плотные, жирные, толстые, тугие стопки из пачек денег. Битком, тесно-тесно втиснутые столбцы шуршащей «зелени». Я никогда не видела такого количества купюр, но на меня, признаться честно, не произвело это впечатления. — Это не всё моё состояние, конечно, — незамысловато указал на свои запасы Дракон. — Малая его часть. Большая хранится в банках. Так выгоднее и удобнее. Проценты, денежные операции… а это так — для различных нужд, — достав одну пачку, он снял с неё бумажную склеенную полоску, сдерживавшую её и, повернувшись ко мне, швырнул в мою сторону. Деньги, естественно, не долетели кучей, а взорвавшись фонтаном, рассыпались, как карты, когда ради баловства их запускают при игре «в дворника». Я посмотрела, как сингапурские и американские доллары опустились на пол. — Ты, наверное, думала, что я трясусь над этими бумажками и поклоняюсь деньгам? Когда-то так и было. Когда я желал добиться такого их количества — я боялся их даже мять, клал в карман так, чтобы не погнулся ни один уголок, чтобы купюра была всегда ровненькой и свеженькой. Я был маньяком денег. А потом они у меня завелись, и стали множиться, множиться… — он достал ещё одну пачку, опять распаковал её, опять швырнул в мою сторону. Потом ещё одну, и ещё, запуская их всё выше, чтобы они осыпались из-под потолка, как листья осеннего сада. — Но они, сами по себе, ничего не значат. Это символ — символ власти. Можно родиться королём, но если у тебя не будет короны, трона и дворца — то какой смысл в титуле? Точно так же происходит и с деньгами… без них можно представлять собой что угодно, но в нашем мире они символизируют слишком многое, — Джиён взял одну стодолларовую купюру, достал зажигалку, сигарету. Последнюю он сунул себе в рот, а зажигалкой поджёг деньги, прикурив от этой быстро занявшейся и истлевшей вспышки, осыпавшейся пеплом. — Верх цинизма, да? — улыбнулся он, посмотрев на моё онемение. Прикуривать от денег… я будто гангстерский фильм смотрю вживую. — На эту сумму человек в странах третьего мира мог бы прожить месяц с лишним, но поскольку у него нет такой суммы — он умрет от голода. А я её просто сжёг. А о чем ты подумала, когда смотрела на это? Скажи честно, ведь не о нищих негритятах и камбоджийцах? — Я не успела понять, о чем я думаю… я была в шоке от того, что можно жечь деньги. — Можно, Даша, сжигать можно всё в нашей жизни… хотя сжигание людей, в отличие от прежних времен, карается по закону. Живых людей, разумеется. Кремацию никто не отменял. — Я боюсь даже думать о том, что ты практиковал это на самом деле, — с загадочной улыбкой, Джиён не стал рассуждать и оговаривать эту тему, пожав плечами. — Итак, согласна посмотреть демо-версию, что будет с теми, кто прекратит заморачиваться по поводу совести, морали и законов? Предлагаю семидневное турне под названием «Королева Сингапура». — В этом тоже есть какой-то подвох? — Одевайся, увидишь сама, — пошёл Джиён в смежную со спальней гардеробную, призывая меня поступить тем же образом. Посмотреть демо-версию? Если он попытается втянуть меня во что-то — я участвовать не буду. Только просмотр. Держи это в голове, Даша, и не переступай черту, которую пытается затереть этот мужчина. Я не знала, что именно он намерен делать, поэтому натянула на себя свои будничные вещи и подошла к выходу. Дверь была открыта, чему я удивилась. Обычно она заперта, и ключ не вставлен, чтобы я вдруг никуда не направилась без спроса. Выйдя, я нашла Дракона, выведшего из гаража на несколько мест красную спортивную машину с изображением дракона на боку. — Умеешь водить? — огорошил он меня с порога. — Никогда не пробовала даже… — А хочешь? Порулить неплохое авто, тут коробка-автомат — ничего сложного, — я подошла к нему, мотая головой. — Нет-нет, я боюсь этого, тем более, могу поцарапать, а она ведь миллионы стоит, не сомневаюсь. — Ну и что? Может, всё-таки попробуешь? Уж езда за рулем-то — не грех? — Нет, просто я не решусь, правда. Спасибо, — отказалась я окончательно и села на пассажирское, куда мне указал господствующий в этом мегаполисе кореец. — Такая смелая девочка, а иногда такая трусиха, — хмыкнул он, повернув ключ в замке зажигания. — Смелость должна быть уместной, а не напрасной, — кивнув, Джиён тронулся. Жара вновь разогрела воздух до труднопереносимых градусов. Но в салоне машины спасал кондиционер, создававший самую комфортную температуру. Мы покатились под неплохую музыку, что-то более мягкое, чем обычно включал главарь мафии. Было несколько китайских плавных, инструментальных мелодий, пришедшихся мне по вкусу. Спустя полчаса следования по прямой дороге, Джиён стал притормаживать у обочины. Я посмотрела в окно на надпись на столбе, у которого он устраивался. — Я не очень хороша в английском, но, по-моему, тут написано «парковка запрещена». — В Сингапуре слово «запрещено» ко мне не относится, — он и не пристегивал ремень безопасности, а я свой отстегнула, когда он заглушил мотор. Вокруг было тихо, безлюдно, кудрявая зелень, утыканная бело-розовыми цветочками, свешивалась через изгородь какого-то парка или территории коммерческого здания, видневшегося в глубине. Тишина и покой. Под небольшим наклоном вниз шла улочка. — Видишь спуск? — Джиён ткнул туда пальцем. — Там закрытый пляж. Работают в обслуживании только те, кто понимает корейский. В принципе, на пляж положено пускать всех желающих, но есть кое-какой дресс-код, негласно установленный местными бизнесменами. Иди, попробуй туда войти. Я специально припарковался здесь, чтобы было не видно, с кем ты приехала. Я подойду буквально через две минуты. — Зачем? — непонимающе не торопилась я покидать машины. — Ну, пожалуйста, просто попробуй убедить охранников впустить тебя на пляж, который богатые люди решили присвоить себе, поставив охрану. Я ни с кем там заранее не договаривался и ловушек тебе не готовил. Я всего лишь хочу наглядно тебе показать, что такое, когда ты являешься кем-то. Иди же, смелее, — мне, собственно, терять было нечего (кроме того, вокруг чего появилось столько шума, после моего попадания в Сингапур). Почему бы и не попробовать?

Я вышла и потопала в указанном направлении. Ограждение предстало передо мной быстро, в нём была и калитка, у которой с дремлющим видом стоял контролёр передвижения внутрь и изнутри. Следуя совету Джиёна, я подошла к нему и, указав за его спину, спросила, могу ли я пройти на пляж? Мне перегородили дорогу собственным туловищем и резко заявили «нет».

— А почему? — поинтересовалась я, изучая изгородь, были ли на ней какие-то надписи вроде «частная территория» или «вход воспрещен». Ничего подобного. — Не положено, — коротко, без подробностей ответил мне охранник и поднял взгляд над моей головой. Ему даже не хотелось говорить со мной, назойливой иностранкой, как он думает, наверное — туристкой. Выходит, общий пляж просто прилегает к чьему-то ресторану или гостинице, и их владелец делает на этом дополнительные деньги, или организовал местечко для привилегированных клиентов. — Здесь платный вход? — всё-таки побеспокоила я его ещё раз. — Нет, вход по пропускам, — ухмыльнулся жлобистый мужчина, произнеся заведомую ложь. — И где получают пропуска? — Девушка, сюда нельзя, что вам нужно? В пятистах метрах есть другой пляж, идите туда. — Но почему нельзя? — глаза снова оторвались от меня, но теперь мне и отвечать не стали. Внимание устремилось назад, и я обернулась. Машина Джиёна медленно подкатывалась к нам. Охранник дернулся к воротам, чтобы открыть их и позволить авто въехать чуть ли ни к самому проливу. Окно приоткрылось, Дракон выдал рукой останавливающий жест, чтобы ворота не трогали. Затормозив и выйдя из-за руля на асфальт, он пошел в мою сторону, даже не смотря на кланяющегося охранника. Я с неприязнью смотрела, как тот, кто одинаково не знает как людей меня и Джиёна, не стал со мной распинаться и объясняться, а перед главой мафии готов целовать землю, и хвостом бы вилял, если бы тот у него был. Дракон встал рядом со мной, подмигнув. — Ну как, всё нормально? — Да, меня не пустили, как и ожидалось, — спокойно сказала я. Сторож закрытого пляжа подлетел к нам, изумленно начиная понимать, что я спутница местного владыки. — Господин Квон, я не знал, что дама с вами, пожалуйста, простите, — ещё дважды согнул он свою спину, рассыпаясь в извинениях. — Она не представилась. Прошу, проходите. Простите, госпожа, — я впервые услышала к себе такое обращение, и мои глаза растопырились до предела. Госпожа? Откуда это поклонение? Джиён тронул меня за локоть, проводя дальше, и мы прошли мимо так и не разогнувшегося охранника, видимо, почувствовавшего угрозу своей жизни за то, что не уделил подобающего внимания кому-то, кто связан с Драконом. — Это… это так неправильно! — поморщилась я, идя по ровной дорожке, параллельной линии берега. — Он ведь ничего не знает обо мне, чем я плоха, чтобы считать меня полным нолем? Я, конечно, и раньше сталкивалась с таким отношением… в России достаточно хамства и людей, которые никуда тебя не пропустят и не помогут ни в чем. Я раньше принимала это за склад характера, но такое вот преображение вижу впервые… Я-то ведь осталась той же самой! И из-за того, что на меня упал луч света твоего сияния, мне открылись все двери в Сингапуре? — Именно. Это и есть влияние власти, Даша. Этих людей муштровал не я, воспитывал не я, создавал не я. Это самые обычные люди, которых большинство. И они пальцем не пошевелят ради тех, перед кем сами могут кичиться какой-то властью, превосходством. Каждый человек сам мечтает быть правителем, но пока он им не является, всё, что он способен хорошо делать — выслуживаться, в надежде получить покровительство и помощь сверху, — я опять подумала о Мино. Ведь он откровенно пресмыкается перед Джиёном. Со мной он галантен и тактичен, потому что это задание Джиёна, а каков он с другими? Такой же непрошибаемый, как этот охранник? Дракон остановился, указав на красивое здание слева от нас. — Пункт второй: ресторан. Зайди и посмотри, как тебя будут обслуживать. Я подойду через пять минут, пока тут просто прогуляюсь. — Ты думаешь, я ещё не поняла, чем всё закончится? — Я хочу, чтобы ты ощутила разницу, а не просто знала о ней. Это совсем другое. Иди. Ещё по пути, перед тем, как войти в зал, где сидели в основном мужчины, или пары — одиноких женщин не было, — я вспоминала все подобные случаи из своей жизни на родине. Поликлиники с огромными очередями, где вдруг какая-то женщина в полушубке и с сумочкой из крокодильей кожи проскальзывает в кабинет вперед всех и за две минуты получает справку, паспортный стол, где «закройте дверь, я занята!», а сама сидит и велеречиво щебечет о чем-то с коллегой, магазины, где скажут, что твоего размера нет и не дадут померить, потому что на глаз определяют, что ты не так богата, как хотелось бы; деканат университета, где никогда не подскажут и не помогут, пока не принесешь хорошую коробку конфет или коньяк, даже родители бывших школьных одноклассников, которые приучали своих детей дружить с теми, кто «перспективный» или «из хорошей семьи», что обозначало исключительно денежное благосостояние, а над нашей семьёй всегда витало молчаливое (а за глаза и не молчаливое) предубеждение «эти православные», или «РПЦ головного мозга». Я слышала, как так и говорили. Я и серебряную медаль не получила, потому что учительницы по биологии и химии «продали» её однокласснику, чьи мама и папа бегали к ним с подношениями, а мне не хватило «знаний», чтобы превзойти того парня, больше троечника, в общем-то, чем хорошиста — и моя ситуация далеко не единичная. Мало кому было дело до того, какой я человек, какие вообще сами люди, если они не могут дать тебе денег, подарить дорогой подарок, помочь с работой, навести связи с кем-нибудь. Отец рассказывал (не мне, конечно, а матери и старшим родственникам, но я, бывало, краем уха слышала), как в девяностые, после развала Советского Союза, все церкви осаждали бандитские группировки, многие подминали под себя священников, чтобы те работали на них и помогали отмывать деньги. Куча церквей до сих пор трудится рука об руку с криминалом, или с политикой. А отец никогда не соглашался на такое, за что бывал бит в те лихие годы, а в результате вообще отослан в приход подальше от столицы, чтобы не мешал «зарабатывать деньги». Я знала о коррумпированности церкви, но это не разрушало моей веры. Плохие люди не могут замарать имя Бога. У меня всегда был пример моих родителей, честных, самоотверженных людей, и пока я знала, что такие, как они есть, я верила, что этот мир исправим. Прошло уже больше пяти минут, но официантка ещё не подошла ко мне. Везде всё одно и то же. Как мне всегда хотелось поговорить с теми персонами, которые смотрят только на материальную сторону! Как хотелось встряхнуть их и спросить, почему же вы не можете для всех быть хорошими, почему только для избранных? Да, бывали случаи, от бессилия мне хотелось вдруг стать каким-нибудь министром или инспектором проверки, чтобы вдруг очутившись в том или ином заведении, с властным видом навести порядок и сказать: «А почему это вы так нехорошо себя ведете?». И всё бы переменилось, человек бы принял к сведению, стал бы добрее и работать лучше. В свете последних месяцев я поняла, что это сказки. Не изменится у этих чиновников, служащих, работников, медиков и бюрократов взгляд на вещи. Они сделают вид, что приняли к сведению информацию от вышестоящего человека только затем, чтобы перед ним же выслужиться, но их отношение к нижестоящим навечно останется господским. Ох уж этот синдром вахтёра! Не пущу, просто потому, что могу не пустить. Джиён прав… и если сравнивать его с этими «мелкими» командирами, то он ещё куда не деформированный своей властью. Я бы даже назвала его сговорчивым. Нет, это обман. Даша, вспомни, как он отнесся к тебе изначально? Это сейчас ему что-то там интересно и забавно, поэтому он готов на какие-то поступки, но когда ему надоест, он вновь станет тем деспотом, которому плевать на чужие мнения и желания. Нет-нет, что-то тут не так…не может он быть такой же тупоголовой личностью, когда сам понимает поведение людей, их мотивы… он слишком умен и слишком верно мыслит для того, чтобы быть бесчувственным. Я знаю, внутри него есть что-то, я никак не могу докопаться до этого, но я это сделаю. Официантка поднесла мне меню, и одновременно с ней появился Джиён. Он вошёл и целенаправленно достиг моего столика, сев на диванчик напротив. Второе меню образовалось тут же в его руках. Когда девушка только успела сходить-то за ним? — Ещё ничего не заказала? — спросил он меня. — Мне только дали меню… — официантка ещё не отошла от столика, растеряно осознавая, что Джиён пришёл ко мне. — Ты же ушла сюда полчаса назад! — преувеличил мужчина, посмотрев на девушку-кореянку, которая, мне кажется, задрожала от его скользкого и холодного тона. — Простите, посетителей сегодня много… — начала она оправдываться и кланяться. Зал был заполнен наполовину, Джиён это тоже видел, и она не была единственной официанткой на зал. — Пожалуйста, выбирайте, я тотчас же приму ваш заказ. — Я тебя позову, когда выберу, — грубо, дерзко, но с удивительной выдержкой произнес Дракон, с таким видом сверкнув глазами, что официантку, как ветром сдуло. — За что ты так с ней? — А пусть не расслабляется, — расплылся он, возвращая внимание ко мне. — Ну как тебе контрасты? — Прости, но я неважный подопытный, поэтому думала совсем о другом, пока сидела здесь, — Джиён приподнял брови. — Я поняла, почему ты не плохой. — Серьёзно? — в нём отразилась радость от моего заявления. Он не ожидал, что я не буду принимать близко к сердцу халатное обслуживание. Знал бы он, какую закалку дают в этом плане российские реалии! — Да. Ты совершаешь в своей жизни всё не безотчетно. Понимаешь, все эти люди: охранники, горничные, прислуга, официанты — они не задумываются над своим поведением. Оно у них инстинктивное. Они не могут иначе. Перед ними крупная шишка — лебезить и угождать, перед ними простой гражданин — хамить и игнорировать. Они не анализируют этого, не пытаются понять и осмыслить. А ты знаешь всё это, ты так глубоко рассуждаешь… ты прекрасно понимаешь, что за чем следует, что из чего исходит, кому что нужно, и для чего вести себя так или иначе. И ты делаешь сознательный выбор. Это твой выбор — быть таким. А знаешь, о чем это говорит? — О чем же? — О том, что каждое мгновение ты можешь выбрать другой путь, а значит, в тебе постоянно присутствует и доброта. Она в тебе есть, ты никуда от неё не денешься, просто ты её не выбираешь до поры до времени. А однажды выберешь, почему бы нет? Если мы пишем правой рукой, это не значит, что у нас нет левой. Мы ей просто не пользуемся. — Потому что не умеем ей писать? — улыбался Джиён. Ему нравились мои умозаключения. — Но это не значит, что не можем научиться. — А ради чего? Приведи пример, зачем ломать себя и переучаться? — Я замолкла. Ради чего? В самом деле, если удобно и всё устраивает. Ради интереса? Недостаточное основание. — Нужно отрубить нам эту руку, чтобы вынудить развивать другую, не так ли? — озвучил вывод одновременно с его прихождением мне в голову Джиён. — Ты хочешь покалечить меня, уничтожив часть меня, чтобы заработала другая моя часть? — Не обязательно отрубать… а что, если почерк у тебя левой рукой красивее будет? — Даша, а я понял кардинальную разницу между мной и тобой, — мне тоже стало очень интересно. Я даже немного подалась вперед, заинтригованная и любопытствующая. — Я пытаюсь понять вещи и людей такими, какие они есть, и я принимаю их с достоинствами и недостатками. Поступаю я с ними, конечно, исходя из своих желаний, но я понимаю, с чем и кем имею дело. А ты знаешь что делаешь? Навязываешь. Ты не пытаешься понять и увидеть всё, как есть. Ты знаешь только то, что, по-твоему, необходимо должно присутствовать в мужчинах и женщинах. Ты живешь с трафаретом, прикладываешь его ко всем. Чертово прокрустово ложе, кто маловат — того подтягиваешь, кто велик — сокращаешь. Даша, научись понимать, а не создавать в своём воображении. Вот что делает твоя вера — ослепляет. Исходя из твоей веры, во всех живёт добро и любовь, и ты ищешь, ищешь, ищешь, вместо того, чтобы здраво посмотреть и отметить, ага, тут ничего такого нет, а вон там есть. Это как верить, что золото можно добыть в любом месте, и неугомонно вести раскопки в каждой клумбе, в пустыне, в горах. Но сведущий народ знает, что золото содержится только в определенных местах, и для каждого камня, для каждого металла нужна определенная порода, нужны определенные условия. Так не бури же нефтяную скважину на Луне, Даша. — Это всё звучит очень правильно, и я, наверное, согласна с тобой, — так почти и было. Я готова признать, что есть люди, в которых нет ну совсем ничего хорошего, и бесполезно пробуждать в них совесть, чувства и благородство, но это не относится к Джиёну. В нём это есть! — Только… есть отличие между слепцами, коими ты считаешь верующих, и намеренно закрывающими глаза, — я улыбнулась. — Я достаточно зряча, Джиён, только точно так же как ты не хочешь делать добрые дела, я не хочу видеть плохое. — Мы ежеминутно делаем каждый свой выбор, — закивал он. — Только ты принимаешь за плохое слишком многое. И исходя из этого должен заметить, близорукость у тебя ужасающая, — он поднял руку, призывая официантку. — Что ж, давай перекусим, и продолжим экскурсию. — Ты хочешь поработать окулистом? — хмыкнула я, едва сдерживая ехидство. — Я могу только показывать, а смотреть ли и видеть — право твоё. — А ты мне левой рукой показывай, — заметила я. — Так лучше видно. — А ты неугомонна, — сарказмом прозвучал голос мужчины. — Я не очень верю в гороскопы, но ты в год кого родилась? Я замолчала. Он покосился на меня, сделал заказ за нас двоих, на что я дала согласие, полагаясь на его предпочтения (я мало ещё понимала в азиатской кухне), опять воззрился на меня, когда официантка ушла. Помявшись ещё немного, я как-то судьбоносно произнесла: — В год Дракона, — Джиён медленно выпрямился, наполняясь довольством. — Какое совпадение… да ты кандидат в наш клан… — Ни за что. — Тебе не кажется это символичным? — Я тоже не верю в гороскопы. — А ты смотрела «Игру престолов»? — я напрягла память. — Не полностью… там много насилия и развратных сцен, мне хватило пары серий… к чему ты это? — Да хотел пошутить, что роль матери драконов тебе бы подошла, но ты не в теме, — развеселился сам с собой Джиён. — А тебе, значит, тридцать четыре? — Именно. Ощутила почтение к возрасту? — потешался он. — Я не ощущаю, что тебе столько лет… ты какой-то… не вписывающийся в моё представление о мужчинах за тридцать. Ты выглядишь беззаботным, как молодой парень, и хорошо выглядишь. — Пью кровь девственниц. Драконы же ими питаются. — У меня ты точно много крови попил, — прошептала я устало. — Вот видишь — легенды не врали. — В легендах всегда появляются герои, убивают чудовище и спасают девушек. Я не принцесса, конечно, но ещё надеюсь, что чудо произойдёт. — Ты хочешь, чтобы меня убили? — мы посмотрели друг другу в глаза. Когда я едва не застрелилась, а потом жила в борделе, я временами очень хотела тяжелой кары для Джиёна. А сейчас я не чувствовала к нему никакой ненависти. Даже утреннего раздражения. — А как же та разновидность сказок, где чудовище — и есть заколдованный принц, и его нужно полюбить и поцеловать, чтобы он стал лапочкой? — Ты настаиваешь на том, чтобы я попыталась полюбить тебя? — Нет, это ты убеждала меня, что мне необходима любовь, что она меня преобразит. — Любовь преображает изнутри, а не снаружи. Кико тебя любит, но тебя это не меняет. Ты должен ответить на эти чувства, чтобы что-то произошло. — Кико и любовь — далекие друг от друга понятия. Она любит меня именно тем, кем я являюсь. Падение вниз — и я буду недостоин любви в её глазах. Она неспособна любить вне ситуации, постоянно. Это обожание и восхищение, отдача взамен того, что могу дать я, что даёт ощущение нахождения рядом со мной. Ты ещё до конца не прониклась, но могла убедиться, что такое быть пассией Дракона в Сингапуре — все бегают на задних лапках, угождают, не просят с тебя ничего, всё прощают. В принципе, это распространяется и за пределы Сингапура, не везде, но во многие места… моих людей много, драконы тут и там, и с ними нельзя не считаться. — Зачем же ты продолжаешь с ней встречаться, если понимаешь всё это? — А меня это не напрягает. Да и мы встречаемся около месяца… я ещё не устал от неё. — А когда устанешь? Расстанешься? — Конечно. Зачем длить скуку, когда её можно убрать разнообразием? Хотя иногда и разнообразие надоедает… пресыщение хуже, чем недостаток, это давно известно… последнее, что наступает при пресыщении — это скука от самого себя. Со мной тоже такое может случиться, никто не застрахован. — Но от себя-то никак не избавиться. — Почему же? Ты же даже сама пыталась это сделать, — я пристыжено сжалась. — Я же не от скуки… — От страха или от скуки — какая разница? Мы все привыкли не решать проблемы, а уходить от них, любым, пусть самым трусливым или неприглядным способом. И ты в этом ничем от меня не отличаешься. — Я осознала ту свою ошибку. Больше не повторю её. Человек должен бороться до конца, не опускать рук. — Не опускать рук, не раздвигать ног — ох уж эти твои сентенции! — чувствуя, что снова приближаемся к склочным настроениям, мы предпочли переключиться на принесенную еду. Когда мы выходили из ресторана, администратор и все официанты любезно кланялись, радушно улыбаясь, что аж хотелось стереть эти их фальшивые улыбки. Их не было, когда я вошла сюда без Джиёна. — Ну, чем бы ты ещё хотела заняться, где побывать, в качестве королевы Сингапура? — сев за руль, спросил меня король. Он не открыл передо мной дверцы, как это делал Мино. Всё-таки некоторые привычки невозможно взять из ниоткуда. — Перестань так называть меня, это смешно, — нахмурилась я, искренне принимая это всё за издевательства. — Почему? А как ещё назвать мою спутницу? Ты разве не поняла ещё, в качестве кого будешь представлена всю эту неделю? — Я озабочено взглянула на него, не веря этому намеку. — Почувствуй себя моей половиной.