Через час мы приходили к заснеженной строительной площадке. Нам было поручено возводить женский лагерь из двадцати блоков, похожих на те, в которых жили мы. Большинство бригадиров было из гражданских: поляки, чехи, немцы. Их поселили в соседнем лагере, и они, опасаясь в качестве наказания за разговоры с нами превратиться в узников, очень старались избегать нас.

Внутри окружающей лагерь пятикилометровой зоны, в которой мы работали, охраны не было. По ее периметру через каждые 200 метров торчали сторожевые вышки. Когда перекличка вернувшихся в лагерь узников подходила к концу, охранники покидали свои посты. В случае побега вой сирены служил сигналом к тому, чтобы они оставались на вышках. После прибытия подкрепления эти охранники начинали прочесывать территорию и постепенно сужать кольцо поисков, пока расстояние между вооруженными солдатами не сокращалось до 60 метров.

Заливка бетона, закладка кирпича и штукатурные работы требовали выполнения дневной нормы и внимания к тому, что говорит бригадир. Мешки с цементом выгружались в ускоренном темпе, а цемент выгребался так быстро, как только позволяла бетономешалка. Несчастные случаи были нередки, и в какой-то момент мы перестали обращать на них внимание.

Под неустанным надзором офицеров СС у нас выработалась привычка постоянно находиться в движении. Не важно, работали мы или нет, со стороны казалось, что мы чем-то заняты.

В те редкие дни, когда норму удавалось выработать раньше положенного срока, мы тайком пробирались на верхние этажи и отдыхали. Для этого требовалось как минимум четыре человека. Один следил за лестницей, а двое других, сцепив руки, имитировали удары молотка и звуки стройки.

Знакомство с другими работниками, их причудами, сильными и слабыми сторонами, заняло некоторое время. В результате какого-то нелепого мальчишеского заговора я прошел своеобразный «обряд инициации». Однажды вместе с сильными русскими ребятами мы толкали вагонетку с песком. Чем выше в гору мы поднимались, тем тяжелее казался груз. Пришлось сбавить темп.

– Толкай, парень, – крикнули они мне. – Хочешь, чтобы вагонетка откатилась назад? Если это произойдет, то виноват будешь ты, ленивый растяпа. Хочешь свалить на нас всю работу, сукин сын?

Я очень испугался и принялся толкать изо всех сил: широко расставив ноги и наклонившись к земле, я вдавил плечи в холодную сталь вагонетки. Но все мои усилия казались напрасными. Колеса остановились, а затем стали медленно крутиться в обратном направлении. Кто-то расторопно подложил под них бревно. На широких славянских лицах товарищей по работе расплылись улыбки.

– Хорошо толкаешь! И готов помочь. Ты храбрый, толкаешь в одиночку! Мы – ты – товарищи, – сказали они на ломаном немецком.

Они похлопали меня по плечу. Новый член команды прошел проверку.

Зимой, при низких температурах, мы работали до изнеможения.

За исключением короткого перерыва на обед, во время которого подвозили суп, присесть можно было только в туалете. Хибара, прикрывавшая вонючую яму, содержимое которой вечно грозило затопить все вокруг, было единственным местом, где можно было хоть немного согреться и побыть в одиночестве. От посетителей не было отбоя, а по популярности она могла соперничать только с теплым тройным одеялом на лагерной койке.

Уборные в бараках тоже были популярны. Вернувшись с работ, уставшие и измученные морозом, мы устремлялись прямиком в их тепло. Скамьи с дырками, напоминающие сидения в барах, располагались в два ряда. Мы присаживались, перекидывали через шеи ремни брюк и, наслаждаясь журчанием воды, заводили новые знакомства и обменивались новостями. Периодически заходили курильщики, которым удавалось раздобыть ценную бумагу и закрутить в нее деревянные опилки.

Через десять минут звонок объявлял о начале переклички, и все выходили на улицу.

Обычно к семи вечера пересчет заключенных подходил к концу. Если за день состав барака сильно менялся и приходилось вызывать каждого поименно, то мы стояли дольше. Если найти кого-то не удавалось, то процесс выяснения деталей мог затянуться до поздней ночи, к тому времени наши изможденные тела не спали уже около 20 часов.

Нам оставалось только переминаться с ноги на ногу и надеяться, что в другой раз к нам проявят больше сочувствия.

Ветераны лагеря, мрачно предсказывавшие, что мы, «новички» долго не протянем, оказались правы. Жалкие пайки, спасавшие от голодной смерти, не могли поддерживать плохо одетые, истощенные тела в условиях суровой польской зимы.

Как-то вечером после работы случилось неизбежное. Голова раскалывалась от жара, и я поплелся в лазарет. Перед блоком под номером 28 ожидали своей очереди толпы разбившихся по национальностям больных заключенных.

Я примкнул к тем, кого осматривали в последнюю очередь: к цыганам, русским и евреям. Если времени на нас и хватало, то лечили нас спустя рукава. Понимая, что еще немного, и я сдамся на милость людям, для которых жизнь и смерть не значат ровным счетом ничего, я попытался придумать другой вариант. Но ничего не пришло в голову.

Через несколько часов ожидания нас запустили внутрь. Мы разделись, вновь распределились по национальностям и промаршировали мимо доктора из СС. В его обязанности входило быстро написать «допущен», «обратно в лагерь» или «в Биркенау». Вероятно, в тот день в госпитале освободилось место, потому что меня перевели в блок № 19.