Я сказал Бойкому Герту, что не пойду. Он ответил, что, раз хоть кто-то будет в лазарете у Светлого Герта, не столь важно, пойдем ли мы вдвоем или только один Бойкий Герт.

Мы со Светлым Гертом, которого теперь ждало забвение, чувствовали близость с молодежью Германии, сыновьями наших врагов, многие из которых шли на смерть не по своей воле. Много лет назад Светлый Герт сидел с ними на одной школьной скамье и слушал, как учителя героизируют прошлое, выполняя навязанную сверху программу. Теперь для этих школьников наступил час расплаты. Светлого Герта отправили в концентрационный лагерь. Его одноклассники вторглись в Европу. Но волею Судьбы в смерти они вновь стали едины. Одного, теперь обнаженного, чью полосатую лагерную робу уже отдали другому узнику, в скрытом за деревьями крематории Биркенау поглотит огонь. А другие, в серой униформе и давно без сапог, гниют в земле на просторах Советского Союза.

Смерть Светлого Герта глубоко потрясла меня. Заставила пересмотреть свою позицию. С того момента я решил не просто упрямо смотреть в лицо лагерной жизни и надеяться на перемены, но сделать все, чтобы они наступили.

Сколько я смогу бороться? Теперь выживание висело на волоске. Повседневные трудности, которым не было конца и края, взяли свое – я был истощен и слаб. Освобождение превратилось в туманную мечту, на исполнение которой впору было надеяться только самым приспособленным.

В отчаянии я начал проявлять живой интерес к достижениям редких смельчаков, которые отважились на побег из Освенцима. Я хотел быть готовым к любому развитию событий, поэтому подтянул польский и постарался запомнить окрестности.

Самый впечатляющий побег из Освенцима произошел как раз на месте, где я раньше работал, и где теперь возводились новые бараки для женского лагеря.

Узник, хранивший у себя золото и другие ценности, украденные то ли у нацистов, то ли у вновь прибывших, решил извлечь из них максимальную выгоду. Вместо того чтобы купить еду, он копил на взятку гражданскому, который работал вместе с нами. Как-то раз он угнал мотоцикл начальника СС и доехал до одного из недостроенных зданий. Там, при помощи отважного каменщика из гражданских, он спрятал мотоцикл и замуровал себя под лестницей.

Пять дней всю округу прочесывали охранники с собаками, но в распоряжении беглеца было и время, и хорошее укрытие с запасами еды. Убежище было оборудовано вентиляционным отверстием. Он просидел там неделю. А когда решил, что опасность миновала, разобрал кирпичную стену, сел на мотоцикл и умчался в ночь навстречу свободе.

После этого случая всех гражданских, работавших с нами, тщательно досмотрели. Одних заключили под стражу, других приговорили к смерти. После того случая большинство побегов заканчивались неудачно и давали нашим угнетателям лишний повод продемонстрировать свою власть и изобретательность.

Пойманного беглеца возвращали в лагерь. Некоторых ловили всего в десятках метров от линии фронта. Полуживых, их привозили обратно и выставляли на помосте, лицом к возвращающимся колоннам рабочих. Их заставляли держать плакаты с надписью: «Ура, вот мы и вернулись! План был хорош, но мы потерпели неудачу! Никто не покинет этот лагерь». Потом несчастных отводили на площадь перед кухонным блоком, где их ждала виселица. И весь последующий день на веревках раскачивались окоченевшие трупы.

Несмотря на опасность быть пойманным, я все же решил, что, если мне представится шанс сбежать, я им воспользуюсь. Для того чтобы снизить вероятность поимки, план побега я составлял в одиночку; мне никто не помогал, и никто не знал секрета. Это будет колоссальное достижение – я стану самым молодым узником, который когда-либо сбегал из концлагеря. А если план сорвется, то я, по крайней мере, поступлю как настоящий храбрец.

Я обратил внимание на товарные поезда, ежедневно отправлявшиеся из лагеря. Узники толкали вагоны до пропускного пункта, где они стояли до прихода локомотива. В этих вагонах перевозили ящики и металлолом, а некоторые из них не закрывались. Мне показалось, что за территорией лагеря брезент послужит мне хорошим укрытием. При лучшем раскладе поезд проследует на дальнее расстояние и перенесет меня на просторы Европы. В противном случае я мог бы попытать счастье в Верхней Силезии, медленно пробираясь в сторону Бойтена, городка, в котором жил раньше.

Проблема, где достать гражданскую одежду, меня не занимала. К тому моменту я уже носил рубашку без специальных лагерных символов. Куртку можно будет выбросить, штанины брюк – обрезать и, в качестве временной меры, я бы замазал белые полосы на униформе грязью. Подгоняя себя, словно животное, на которое открыли охоту, я одновременно стал бы безобидным подростком и отчаянным беглецом, которые понимает, что его ждет в случае поимки.

Несколько дней я изучал привычки охранника, отвечающего за поезд. Повинуясь присущему немцам чувству долга, он появлялся ровно за пять минут до отправления поезда. Он проверял крыши и заглядывал под вагоны. Иногда приподнимал края брезента, но ни разу не утрудился развязать его. После этого он удалялся в сторожку, точь-в-точь похожую на ту, которую я однажды подметал за бутерброд и рассказы его сослуживца о беспомощности охранников. Услышав свисток паровоза, который редко раздавался вовремя, он вновь выходил, бросал беглый взгляд на состав и подавал машинисту поляку сигнал к отправлению.

Вероятно, ему попросту не приходило в голову, что в промежутке между двумя проверками кто-то может проскользнуть в один из вагонов. Он знал, что поблизости нет объектов, на которых работали узники, и причин, чтобы шататься неподалеку от маневренных путей, тем более когда они находятся под охраной. А значит, это и был мой шанс.

Никем не замеченный, я прошел вдоль вагонов. Сейчас или никогда. На табличке с пунктом назначения был указан «Берлин». Хлопающий на ветру брезент в одном из вагонов умолял меня запрыгнуть внутрь.

И тут один за другим вагоны покатились прочь. Они миновали цепь из охранников, но я так и не вышел из укрытия. Я остался в лагере.

В последний момент я понял, что это не только вопрос мужества, это еще и вопрос чести. Последовали бы репрессии. И если мама была еще жива, то они бы добрались и до нее. Мой план провалился.

Тем вечером мои юные мечты обратились в прах, и я вернулся в лагерь как один из многих, кто оставил надежду. Впервые я не воспрянул духом, услышав знакомый мотив «Марша полковника Боги», которым приветствовали вернувшиеся колонны узников. Он звучал словно раскатистый смех, издевательство над моей беспомощностью.

«Труд освобождает!» гласила кованая надпись, презрительно взиравшая на нас с главных ворот Освенцима.