Но мне не давал покоя вопрос, почему он тогда отбывал наказание как политический преступник. Возможно его выцветший красный треугольник был вовсе и не красным, а розовым – такие нашивки носили осужденные за гомосексуальность. Этим можно объяснить и его интерес ко мне, и его нежелание, чтобы кто-нибудь видел нас вместе перед самым освобождением.
А эшелоны с новыми узниками все прибывали и прибывали. Это означало, что кого-то из нас переведут в другой лагерь, чтобы освободить места.
В таком случае мы должны были попасть в Биркенау и работать каменщиками. Но оттуда до леса, в котором стояли замаскированные газовые камеры, было всего пять минут езды. И мы это отлично знали. Знал и старший по блоку, которому предстояло выполнить болезненную процедуру отбора.
Мы построились в шеренгу. Нас было на сотню человек больше, чем нужно. Первыми, даже не поднимая взгляд, старший по блоку назвал имена смутьянов. Поляка, который промышлял на черном рынке, цыгана, у которого был слабый мочевой пузырь, ребят с заразными заболеваниями кожи головы, крайних националистов и тех, кто спал, не снимая носков. Затем он прошел вдоль строя. В безвыходной ситуации он указал на тех, кто, по его мнению, сможет сам о себе позаботиться.
Тем вечером мы остались в своих штубах. Весь ужас того, что произошло, погрузил нас в молчание. Наш дух был подорван. От Малого Берлина остались только Светлый Герт, Малыш Курт, его высокий тезка, мой друг Бойкий Герт и я. Салли и Джонатан, члены нашей банды, ушли. Мы даже не понимали, повезло ли нам.
Прошло всего каких-то восемь месяцев с того случая, когда подростков собрали в школе каменщиков, а затем всем блоком вместе с наставниками перевели в Биркенау, и больше от них вестей не было. Ни в чем не повинные мальчишки и мужчины, у каждого из которых было имя, просто исчезли.
Глава 8
Выживание
Малыш Курт доставлял нам много хлопот. Он родился в семье уважаемых берлинских интеллектуалов, был избалован и ничего не знал о мире. А потом и вовсе начал вытворять такое, что возникали сомнения в его вменяемости. Мы честно старались о нем заботиться.
Ему нравилось изводить нас, учителей и старших по бараку песенкой про девушек, которой, если быть честным, мы сами его и научили. Как-то раз из соседнего блока донеслось его фальшивое пение, за которым последовали восторженные аплодисменты. Должно быть, он добился того, чего хотел, ведь в награду ему вручили миску с супом.
Другой не поддающейся искоренению странностью Малыша Курта была привычка плевать в любого, кто над ним подтрунивал. Он выглядел забавно, и нам казалось вполне естественным время от времени подшутить над ним. Он и сам признавал, что похож на «жопу с ушами». Но в противники, от которых нам предстояло его защищать, он, к несчастью, выбрал крупных и сильных украинцев.
Большинство охранявших нас эсэсовцев были выходцами из фашистских стран, таких как Польша или Словакия. И хотя они должны были воплощать «германскую славу», немецкий они знали так же плохо, как и их соотечественники-заключенные. Может, это оттого, что и они прониклись ненавистью к языку своих хозяев.
Даже не философ видел всю иронию, в которой погрязла наша цивилизация. Яркий тому пример – история нашего соседа по блоку, цыгана из Словакии. Его арестовали, когда отец служил в СС. Он завербовался еще до того, как Гитлер объявил о решении уничтожить цыган. С кокардой в виде черепа и скрещенных костей он водил грузовики, те самые, на которых его семью отправили в газовые камеры. Иногда он проходил мимо нашего лагеря, но сын не осмеливался заговорить с отцом. Опасаясь разоблачения, они только махали друг другу.
То был странный мир, но я никак не мог понять, кто его создал. Я обрушивал гнев на послушные орудия империи СС, но размышляя об отце того цыганского мальчика, который под властью приказов и страха водил грузовики, я понял, что все намного сложнее. Так кто же виноват, что мы оказались в столь тяжелом положении? Гитлер? Милитаристы? Крупные промышленники? А Бог куда смотрит?
Мы думали о нашем блоке. Повседневная рутина превратила его в наш дом, то место, которое больше не вселяло в нас страх.
Самым младшим в лагере был двенадцатилетний польский еврей с детским лицом. Он был очень похож на славянина. В мае 1943 года его вместе с четырьмя двоюродными братьями, которые были немного старше, но выглядели словно дети, привезли в Освенцим.
На станции их партия подверглась строжайшей селекции. Пятерых мальчиков из их группы эсэсовцы отобрали на роль посыльных. Троих поместили в наш лагерь, они жили в блоке номер 16.
Посыльные, или «бегуны» целыми днями носились по лагерю, осуществляя связь между капо и эсэсовцами. Мы старались поддерживать приятельские отношения с этими хорошо одетыми детьми ростом с карликов, ведь они не только знали обо всем, что происходит в лагере, но и были близки к влиятельным лагерным шишкам.
Некоторые, правда, подозревали, что «бегуны» находятся на особом и завидном положении благодаря тому, что исполняют для высокого лагерного начальства роли юных «подружек». В их адрес часто летели подобные обвинения, и даже ходили слухи, будто белье у них кружевное и розовое.
– А почему они должны были отказаться? – учил меня Светлый Герт. – В Моновице у меня тоже были отношения с капо. Нам обоим было хорошо, так зачем же отказываться? А как иначе я смог избежать тяжелой работы, голода и болезней? Взгляни на Малыша Курта, каким бы наивным ребеночком он ни казался, – тут Герт сделал паузу, а затем продолжил, – но даже его поимели. Сам спроси и увидишь, как этот осел рассмеется тебе в ответ.