Когда зима обосновалась в студенческом городке, покрывая изморозью треугольные заплаты травы между зданиями университета, мы втроем проводили большую часть времени вместе, смотрели кино в спальне, ленивая кучка тепла, окопавшаяся против холода, свистевшего в наши плохо изолированные окна. Наши конечности были растопырены; мы становились неразделимы. Общие друзья использовали слово «до жути», описывая то, как мы жались друг к другу, заканчивали друг за друга предложения, шли в кафетерий лишь тогда, когда все трое были голодны, и аппетит наш появлялся удивительно синхронно. Мы почти не говорили о своих семьях, которые, однако, могли бы попасть друг у друга под подозрение, ведь мои родители никогда не ступали ногой даже на границу районов, похожих на их квартал. Но нам не нужно было все это, чтобы быть близкими. Мы были здесь, вместе, укрываясь под планками койки, в сиянии экрана.

— К нам можно будет обратиться за консультацией после показа, — продолжал седовласый, показывая на людей в каждом проходе, его пальцы чертили невидимые линии: словно бортпроводник, он готовился к нашему взлету. — Иисус может смыть все ваши грехи, сделать ваши одежды незапятнанными. Он поможет вам сегодня выйти с чистым сердцем.

Я опустил глаза туда, где мои ноги погружались в темноту, в которую я хотел соскользнуть, пока кино не кончится.

Я не поднимал головы. Чарльз, Доминика и я могли не обращать внимания почти ни на что. Однажды, когда мы пришли в магазин «J. C. Penney», чтобы купить Чарльзу новые джинсы, нас чуть не попросили на выход, белый персонал расстреливал нас сердитыми взглядами, смотрел сверху вниз, провожая нас сквозь круговые соцветия ярко раскрашенных рубашек. «Почему ты здесь с ними?» — казалось, спрашивали их глаза. Мы ушли поспешно, почти не разговаривали, пока ехали обратно в студенческий городок, а когда добрались до комнаты, выпили там полбутылки виски и смотрели, как какое-то дурацкое студенческое братство, одно из трех, выкрикивает свой дурацкий лозунг на дурацком внутреннем дворе. Чертовски ты тощий. Выпей-ка.

* * *

В моей тайной жизни консультант повернулся ко мне и спросил:

— Можешь рассказать мне немного о своем первом сексуальном опыте? Самом первом?

Вопрос не стал таким потрясением, каким мог бы быть, учитывая обстоятельства. И все же я невольно чувствовал, будто этот человек переходит границы. Фигня, думал я сначала. Вся эта терапия. Я не из тех, кто нуждается в терапии. Я не из тех, кому требуется рассказывать о своих сексуальных фантазиях другим людям, чтобы чувствовать себя лучше. Кроме того, этот человек был консультантом по вопросам брака, само описание его профессии, казалось, не могло обеспечить лечения, нужного для экс-гея. Но, когда этот человек начал задавать другие вопросы о моих фантазиях, когда он продолжал кивать и предлагать, чтобы я больше рассказал о своих интересах, своих мечтах, своих склонностях в порнографии, я начал готовиться к долгому пути. Он хотел знать все это не по личным причинам. Он был профессионалом, и профессионалом, лишенным личных интересов. Я видел это по тому, как небрежно он кивал головой. По тому, как заботливо хмурились его брови. Действительно заботливо.

— Наверное, в первый раз это было с Брэдом, — сказал я.

— А кто такой Брэд?

— Он был во всех спортивных командах в последних классах младшей школы.

— А ты был в командах?

Я помедлил. В этом, казалось, был какой-то намек.

— Нет. Но я несколько лет занимался тэквондо.

— Расскажи мне, что случилось с Брэдом, — сказал консультант. — Без откровенных подробностей.

— Без откровенных подробностей? Что ж, Брэд был моим близким другом, прежде чем это случилось. Я ночевал в его доме, как обычно бывало на выходных, и я помню, что дом Брэда перестраивали. Это уже был прекрасный дом, по-настоящему большой, двухэтажный…

— Что случилось в доме?

— Ну, там была недостроенная часть, и мы пошли туда, чтобы посмотреть, как все это будет выглядеть. Кажется, его родителей тогда дома не было. Мы залезли по деревянной лестнице на галерею, и у Брэда был такой взгляд, и мы пробрались сквозь пластиковый лист, отправились на галерею, и мы оба типа… ну, мы оба умели…

— Взаимная мастурбация?

Я не мог поверить, что он это сказал. Эти слова показались холодной пощечиной. Он произнес это, как медицинский термин, но где-то на заднем плане ощущался легкий намек на отвращение.

— Да.