Книги
Магда Нахман. Художник в изгнании
Декреты, содержавшие требования немедленного и справедливого перераспределения собственности, которые публиковались в «Молоте» и в других газетах, начинались с требования регистрации и реквизиции, но результаты редко приводили к желаемому перераспределению, для которого не было разработанного механизма, кроме ненавистного и поэтому непригодного капиталистического. К. И. Чуковский прокомментировал эту ситуацию в дневниковой записи:
30 ноября, 1919. Устраиваю библиотеку для Дома Искусств. С этой целью был вчера с Колей в Книжном фонде – ах, как там холодно, хламно, безнадежно. Конфискованные книги, сваленные в глупую кучу, по которой бродит, как птица, озябшая девственница – и клюет – там книжку, здесь книжку, и складывает в другую кучу[221].
Не было ни хлеба, ни топлива; был голод, холод и охота на ведьм – она велась, чтобы найти тех, на кого можно возложить вину за лишения. Тем не менее власти предержащие полагали, что перевоспитание населения сделает устаревшие рыночные механизмы ненужными. Газета «Молот» проникнута искренней верой в такое будущее, а главным орудием на этом пути является просвещение.
Под рубрикой «Уголок солдата Красной армии» «Молот» информирует читателей о новой рабочей библиотеке «Знание – сила» и сообщает о прошедшем собрании солдат: «…звучали призывы ко всем сознательным товарищам пожертвовать свое знание и энергию, дабы разбудить томящихся и дремлющих в невежестве и темноте»[222]. «В еврейской синагоге Юнгер состоится доклад заведующего народным домом Карла Маркса на тему “Абсолютная проблема Бытия”… о сущности Бога, Вселенной и человека».
Театру предписывалось идти в первых рядах в деле просвещения:
Советская власть взяла в свои руки театральное дело, стремясь приблизительно к тому идеалу Пролетарского театра, который, как путеводная звезда, освещает путь сценического искусства. Варьете, кабаре миниатюр чахнут и закрываются. Снова воспрянул театр, обновлен, очищен репертуар от всякой рухляди. Театр стал средством этико-художественного воспитания масс[223].
Вскоре для наблюдения за идеологически «обновленным, очищенным репертуаром» была введена театральная цензура. В 1921 году появился указ о советской театральной политике, согласно которому театр был объявлен «агитатором и пропагандистом коммунистической идеологии, воспитателем нового человека, создателем нового бытового уклада. Нет театра – развлечения, есть театр – школа, театр – трибуна, яркий, художественный и сильный рупор идеологии и воли рабочего класса»[224].
«Молот» призывал театр просвещать тех, кто погряз в величайшем неведении, – крестьян:
Народный Дом – центр просвещения деревни. Передвижные театры, неся радость деревне, должны заменить скуку и показать жизнь, во всех ее проявлениях. <…> Разбейте обывательско-кулацкие оковы. Пусть воспрянет над деревней свет знания, вытесняя тьму царскую. Новая жизнь требует нового человека и вы, неся свет знания в деревню, этим создадите этого нового человека, несущего освобождение всему миру[225].
Усть-Долысский театр, организованный осенью 1919 года с приездом Лили и Магды, расположился в здании бывшей почтовой станции, построенном в 1852-м. В начале XX века в здании открылось отделение почты и телеграфа, а местный житель Александр Васильевич Котов был назначен почтмейстером. Несмотря на некоторые трудности с ЧК (Котов успел превратиться в состоятельного человека, и его имущество было конфисковано сразу после революции[226]), он стал видным организатором. Он основал Усть-Долысский центральный потребительский кооператив, который должен был сочетать модернизацию с культурным обогащением: на бывшей почтовой станции был размещен электрический генератор для освещения крестьянских домов, а народный театр, предлагавший концерты, лекции и спектакли, был призван нести свет просвещения. Красивое здание станции, хотя несколько и обветшалое, все еще привлекательно – готические окна, несколько просторных помещений и большой зал, в котором размещался театр (рис. 33 цв. вкл.).
Рис. 33. Здание, в котором размещался Усть-Долысский театр (фотография Елены Неклюдовой, 2011)
Возможно, идея театра в Усть-Долыссах принадлежала Лиле и Вере Эфрон: у Эфронов в этих краях были родственные и дружеские связи; они не раз гостили в соседних имениях Жуковских и Трупчинских[227]. Кооператор Котов нашел помещение и деньги. Таким образом, у Лили появилась работа (в Москве у нее не было средств к существованию). В свою очередь Лиля вызволила Магду из конторы ликинского лесхоза. Жизнь в деревне была полна трудностей для обеих, но театр стал осмысленным трудом, за который обе были благодарны.
Крестьяне Усть-Долысс и других близлежащих деревень никогда не видели и не слышали – и никогда после того не увидят и не услышат – таких театральных постановок, симфонических, вокальных и поэтических концертов, лекций о музыке и литературе, как те, зрителями и слушателями которых им довелось стать в 1918–1920 годах. Лиля Эфрон и Магда Нахман оказались среди других беженцев из Москвы и Петрограда, которые поселились в Невеле и его окрестностях. Как упоминалось выше, Бахтин и члены его кружка ездили, совместно с городским симфоническим оркестром, в близлежащие деревни, в том числе в Усть-Долыссы, читали там лекции по искусству, литературе и музыке. Через неделю после уже упоминавшегося концерта 8 ноября 1919 года, данного в ознаменование второй годовщины Октябрьской революции, в Усть-Долыссах состоялся другой концерт, сопровождавшийся лекцией о М. В. Ломоносове, прочитанной местным историком и преподавателем литературы Н. И. Зориным[228]. В письме к Юлии Магда писала: «Я слышу здесь больше музыки, чем в Москве»[229]. Местные школы брали на работу университетских профессоров, например приват-доцента юридического факультета Санкт-Петербургского университета М. М. Носкова, который стал близким другом Магды. Он был также прекрасным пианистом, сопровождал вокальные концерты в Усть-Долыссах и преподавал в Чернецовской сельской школе. Валентин Иванович Пресняков, балетмейстер, преподаватель пластики и сценического движения в Санкт-Петербургской консерватории, часто гостивший в близлежащем имении Трупчинских, организовал успешную школу-санаторий для умственно отсталых детей в селе Семеново, наняв квалифицированных учителей, недостатка в которых среди беженцев не было. (Школа была закрыта в 1921 году за несоответствие советской идеологии, а врач В. П. Скачевский, одобрительно написавший об этой школе, за пропаганду организации подобных спецшкол был приговорен к смертной казни и чудом избежал ее.)
Большинство столичных беженцев расселилось в Невеле, где музыка и споры о философии, религии и социализме падали на благодатную почву. Хотя Лиля и Магда иногда видели других горожан, их окружали преимущественно крестьяне. Общественного транспорта не было, а частные поездки были слишком дороги. (О посещении знакомого в соседней деревне Магда писала: «Хочу сходить пешком, ибо нанимать лошадь не по средствам»[230].) Молодым женщинам приходилось работать с тем, что было под рукой: Лиле – с актерами-любителями, которые и в театре-то никогда не бывали; Магде – без рабочих сцены и с уменьшающимися запасами холста, красок, бумаги, керосина для разведения красок. Газета «Молот» объявила, что бумага будет выдаваться только владельцам особых документов. Магда часто жаловалась на отсутствие материалов и трудности работы:
Света почти нет, так что частенько сидим в темноте. Нет самых необходимых для работы вещей. Сделала эскизы декораций (2) и много костюмов (также для детского вечера). Приходится наблюдать и за их изготовкой. Так что работы много. Теперь надо писать декорации: без вечернего света и даже маляра-помощника нет. Как успеть не знаю[231].
А вот – о работе с актерами, в которой она тоже принимала участие, и опять об уменьшающихся запасах материалов для работы:
Акварель и бумага кончаются, а я мечтала летом этюды пописать, а теперь даже эскизы для театра не смогу делать. Точно мне топором отрублены рука и пальцы, какая-то ужасная безнадежность. Как же существуют московские художники? Не у всех же запасы. Прямо не знаю, как быть и что придумать. А сейчас хорошо бы писать. С полей сходит снег, вода в речке и озере синяя, синяя, земля тепло бурая, черная, неясные озими, соломенные крыши, нежнолиловые рощи безлиственных дерев. Писать хочется до исступления! Дети на солнце, как муравьиные яйца на муравейнике. Дрожу, что скоро наступит момент, когда в театре не будет материалов – холста совсем мало, красок тоже.
…Участвуют любители, почти все и в театре не были, совершенно некультурны. Развязать их, объяснить, что жесты, дикция, игра, ансамбль – все-таки очень много. Очень много, что в постановках нет фальши и дурного вкуса. Один очень талантлив и мог бы быть хорошим актером. Он долго жил рабочим в Пб., знает прекрасно все театры, актеров, певцов. Любимая его пьеса «Гамлет», он был на всех его постановках. Жил только театром, мечтал быть актером. Сейчас ему около сорока лет – семья и бедность и больше уже не мечтает. Он вообще очень тонок, очень умен. Называется у нас «папенька», ибо в инсценировке «Что танцуешь, Катенька» играл папеньку. Остальные мало интересны. Это племянница Котова, приказчик Аркадий, брат жены Котова, Иван Ефимович и Лиля. Это премьеры[232].
Магда и раньше посылала Юлии просьбы прислать краски и бумагу. Но такие вещи исчезли из свободного распространения вместе со всем остальным. Юлия писала еще в Ликино:
Что касается до бумаги, то ее ведь и при тебе уже нельзя было достать – ведь магазины закрыты и надо какие-нибудь специальные разрешения, удостоверения, также и на резинки[233].