В ноябре 1919-го, когда Магда познакомилась с Носковым, назревала трагедия в семье Лили, в которую оказалась втянутой и Магда. Брат Лили Сергей бежал из Москвы в ноябре 1917 года после участия в неудавшемся контрреволюционном выступлении против большевиков, и в течение нескольких месяцев от него не было вестей. Затем узнали, что он примкнул к Добровольческой армии и двинулся с ней на юг. Два года спустя, в ноябре 1919-го, его жена Марина Цветаева поместила своих дочерей Ирину и Ариадну в сиротский приют под Москвой, заявив, что она не может их прокормить в голодающем городе. В январе 1920 года Цветаева забрала домой старшую дочь Ариадну, оставив Ирину в приюте, о котором ходили слухи, что дети в нем голодают. Это побудило двух сестер Сергея, Лилю и Веру, еще энергичнее, чем раньше, думать о том, как бы забрать племянницу и привести ее в Усть-Долыссы.
Обе сестры заботились об Ирине и раньше. Племянницы Веры несколько раз оставались с ней, когда Цветаева была в разъездах, а Лиля провела несколько месяцев с Ириной на даче под Москвой летом 1918 года. Под присмотром Лили, которая глубоко привязалась к ребенку, здоровье Ирины значительно окрепло, она продвинулась в развитии. Позже Лиля писала Сергею, покинувшему Россию:
Ты знаешь, вероятно, что одно лето Ирина провела у меня, первое лето коммунизма 1918 г. Я жила у Анны Григ<орьевны>, морально было ужасно… Я собрала все свое самообладание и молча выносила оскорбления, только чтобы не возвращать Ирину. Она стала как бы моей дочкой.
Это была умная, кроткая, нежная девочка. Привезла я ее совсем больной, слабой, она все время спала, не могла стоять на ногах. За три мес. она стала неузнаваемой, говорила, бегала. Тиха она была необыкновенно, я все лето ничего не могла делать, даже читать, я упивалась ее присутствием, ее жизнью, ее развитием. Моей мечтой было взять ее совсем и растить.
Мне предложили место сельской учительницы, я написала Марине об этом и спрашивала, не даст ли она мне девочку на зиму. Уезжать в глушь одной я была не в силах. Ирина же заполнила бы всю мою жизнь.
… Подошла осень. Я ждала ответа от Марины, отдаст ли она мне Ирину на зиму. Вместо ответа приехала Марина и взяла у меня Ирину. Когда я спросила отчего она ее берет, она ответила, что теперь в Москву привозят молоко (летом молока не было) и оставаться ей в деревне нет надобности. Ты знаешь, какова Ирина была совсем маленькой, и знаешь, как мне всегда было больно Маринино, такое различное от моего понимания, воспитание детей. Я знала, на какую муку увозится Ирина. Я была прямо в звериной тоске. И три дня не могла вернуться в нашу комнату, где стояла пустая кроватка.
Прошло два месяца. Вера была очень больна, думали, что белокровие. Жила она с Асей, Зоей и Женей на одной квартире.
Я жила отдельно. Доктора намекали, что она не выживет… Вера ходила по стенке. Марина знала, что Вера больна, но не знала, что с нею. У Марины ушла прислуга, и она привела девочку к Вере. Я взяла Ирину к себе, с отчаянной болью, т. к. девочка все потеряла, что имела, и я опять не могла отделаться от своей любви к ней. Ирину оставлять у себя моя квартирная хозяйка запретила, т. к. сдавала она комнату без ребенка. Вечером я должна была приходить с Ириной к Вере и у Веры ночевать, т. к. Веру нельзя было ничем утруждать[276].
Цветаева нашла новую прислугу, и Ирина опять вернулась к матери. Лиля была оскорблена и душевно ранена потерей ребенка. Она решила, что больше девочку брать не будет – слишком много боли причиняло ей расставание. Но теперь, год спустя, когда Ирина была брошена в приюте, Лиля понимала, что место Ирины с ней. Помимо любви к ребенку, она чувствовала ответственность за дочь брата, который был далеко на фронте.
Но куда она могла привезти Ирину? Лиля и Магда жили вместе с семьей Котова в его крошечной квартире, которая служила не только жилым помещением, но и кооперативной конторой, и мастерской по производству театральных декораций и костюмов, и почтовым отделением. Они зависели от поддержки и доброй воли Котова, которая стремительно исчезала, так как он влюбился в Лилю, а она не могла отвечать ему взаимностью. Магда описывала это так:
Мой милый друг, письмо твое получила, прости, что мало пишу, но тут ужасно неудобные условия жизни, роптать на них, памятуя Москву, совестно, но все-таки они надоели. Комнаты у нас до сих пор нет, так что все еще ютимся по углам у Котова. Вещи девать некуда, дом всегда полон народу, так что никогда не приходится бывать одной, даже с Лилей с глазу на глаз говорить не приходится. Освещения зачастую нет. Трудно найти момент, чтобы писать. Сидеть можно только в столовой. Тут же толчется народ, тут же шьет портниха, пишутся деловые бумаги и разучиваются роли. Котов по-прежнему очень любезен, но меня это уже тяготит, т. к. я не знаю, как потом расплатиться с ним. В довершение всего он влюбился в Лилю и усиленно это проявляет, сейчас ходит зеленый и очень кислый, т. к. с ее стороны взаимности быть не может. Она этим страшно тяготится…[277]
А Лиля, сетуя на невозможность прислать Вере побольше продуктов, сообщала: «дело в том, что у крестьян все отобрано, ни я, ни Магда ничего на деньги купить не можем. Котову приносят, как услугу, а очень не хочется его затруднять и тем обязываться»[278]. При таких условиях взять Ирину к себе Лиля не могла, хотя она и знала, что Ирина в приюте. Она пишет об этом Вере.
К счастью, в конце декабря Магда сообщила Юле: «…одна радость: наконец получаем комнату! Отвоевали ее с великим трудом, ибо наш антрепренер, воспылав нежными чувствами к Лиле, всячески тормозил это»[279]. Лиля сразу же начинает мечтать о том, чтобы забрать Ирину к себе: теперь есть куда ее привезти. Она посылает Вере планы и инструкции, как организовать переезд Ирины и что нужно будет для ее размещения. Письмо Лили так и дышит любовью к ребенку и ожиданием ее приезда:
…Бери ты отпуск, забирай Иринку и езжай сюда. Иринку я могу оставить у себя. Теперь со столом мы отделились, хлеба больше, чем [надо], деньги у меня будут, буду прикупать, Иринка ребенок спокойный, с ней не трудно. С тобою что-нибудь поставим здесь, и ты возьми себе роль какую захочешь, и обработай ее здесь в тиши, сытости и чистоте. Ругаться с тобою честное слово не буду! Буду за тобою ухаживать. Насчет вегетарианства у нас плохо, так что ты крупы привези, но картошки и хлеба хватит. Милая, решай скорее. На днях будет у тебя Ананий Иванович[280], может быть с ним и приедешь. А Иринка будет у меня счастливейшим ребенком! Как я ее люблю. Может быть Марина и не возьмет ее у меня.
Для меня это такое счастье! Кажется ничего в жизни больше не надо. Верка! Бери ее скорее из приюта, вези ее ко мне. Захвати все платица <так>, кот. остались у тебя. Господи как жду ее! Даже забыла, как люблю ее. Под Рождество я так ужасно видела ее во сне, что встала ночью к Магде и рассказывала ей. Но тогда я взять не могла, нас кормил Ал. Вас., и я даже и говорить-то об этом не могла. А теперь мы ни от кого не зависим. Господи, как я рада. Иринка расцветет здесь, окрепнет. Скоро ведь лето. Родная девочка! Видишь, я так одурела от радости что могу взять ее, что ни о чем больше и писать не могу.
Если ты ее сама привезешь, так уж и не знаю как тебя и принять. На руках буду тебя носить. Для Иринки возьми непременно белья, кастрюльки, а то здесь у нас нет. И если есть у нее кружечку. Верусь, если приедешь, то привези простого мыла и соли. Страсть нужно!!![281]
Вера должна была все устроить и поехать за Ириной в Кунцево, где находился приют. Конечно, для этого надо было заручиться согласием Цветаевой. Но как раз во время переселения Ирины в приют Вера была тяжело больна. Об этом сообщает Магда в письме к Оболенской: «Что касается сухарей переданных с оказией>, то часть их отобрали милиционеры. Не знаю, почему Вера и М. С. не дали знать. Кажется, оба лежали в инфлуэнце»[282]. Вера долго не поправлялась, были тяжелые осложнения; тем не менее в январе сестры обсуждают, как заполучить Ирину. В это время в Москве идут аресты друзей и знакомых; тучи сгущаются и над Фельдштейном. В конце февраля его арестовывают. Ирина умерла несколькими днями раньше. Можно себе представить, в каком состоянии находилась Вера в январе и начале февраля 1920-го. События развивались стремительно и жестоко.
Всему этому Магда была свидетелем. Лиля позднее писала брату: «Магда Нахман в Берлине. Не знаю ее адреса. <…> Может быть найдешь ее. Она тебе тоже сможет рассказать. В год смерти Ирины она жила со мной, а перед этим с Асей и Верой»[283]. О смерти Ирины Магда сообщала Юлии:
Умерла в приюте Сережина дочь – Ирина – слышала ты? Мих. Сол. под арестом – это на днях Вера писала. Лиля хотела взять Ирину сюда и теперь винит себя в её смерти. Ужасно жалко ребенка – за два года земной жизни ничего, кроме голода, холода и побоев[284].
Магда не упоминает матери ребенка, разве что косвенно и нелестно: «ничего, кроме голода, холода и побоев». Безусловно, она пишет с точки зрения сестры Сергея Эфрона, Лили, и поэтому вполне предсказуемо называет Ирину «дочерью Сережи», но все-таки в ее словах звучит выпад против матери. Живя в одной квартире с Верой, когда та вместе с Лилей ухаживала за Ириной, и теперь деля жизнь с Лилей, зная все подробности смерти Ирины и понимая Лилино чувство обиды и вины, Магда однозначно приняла сторону теток и их трактовку того, что произошло, хотя никто не заявлял открыто, что Цветаева непосредственно виновата в смерти дочери. Слухи о том, как Цветаева обращалась со своей младшей дочерью, действительно ходили и дошли даже до Крыма: еще в августе 1917 года Пра – Е. О. Кириенко-Волошина – писала Вере Эфрон из Коктебеля в Долыссы, где та гостила: