— Вертолёт! Кирилл, за мной летит вертолёт! — шепчет он хныкая и всхлипывая, ничего не видящим взглядом смотрит на дорогу перед собой, которая постепенно начинает размываться от бегущих слёз. И он плачет, плачет навзрыд, совершенно позабыв о том, что всё происходящее в машине будет слышно тому, кого он так презирал и с кем вынужден делить момент самой унизительной слабости и полного отчаяния.

— Жаль, я не смог сделать для тебя столько же, сколько ты за свою жизнь сделал для меня, пап, — произносит Кирилл медленно и холодно, бесцеремонно вторгаясь своим раздражающим голосом в его рыдания.

— Не смей называть меня так!

— Для будущего покойника ты слишком привередлив, — от слов Кирилла его прошибает током, и взгляд испуганно мечется по зеркалам заднего вида, улавливая красно-синие отблески вдалеке.

Он должен был догадаться. Должен был понять, что нельзя ему верить. Должен был обратить внимание на заветы отца, фанатично твердившего, что этот выблядок мечтает свести их всех в могилу.

— Тварь, да я тебя…!

Закончить он не успевает, за резким изгибом дороги и огромной скоростью слишком поздно заметив оранжевые машины уборочной техники, выставленные в ряд и полностью перекрывающие дорогу.

Выворачивает руль и дёргает ручник, разворачивается так резко, что машина визжит тормозами, оставляет на асфальте чёрные следы дымящихся шин и чуть не переворачивается. Снова газ до упора — и он несётся в обратную сторону, только теперь обратив внимание, что кроме него на дороге нет больше ни одной машины.

Над головой так и шумят вертолёты — судя по звукам, их стало несколько, — и белые прожектора мечутся по полосам прямо перед ним, почти полностью ослепляя. Сквозь прищуренные глаза удаётся разглядеть только вспышки синего и красного цвета, которые становятся всё ближе, ближе, ближе.

Уворачивается от первой, испуганно вскрикивая, объезжает вторую, расслышав как противно шкрябнул от мимолётного соприкосновения металл, притормаживает на мгновение, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь, но громкий звук сирены, раздавшийся где-то спереди, сзади, сбоку от него вынуждает ещё сильнее вдавить педаль газа.

— Мамочка, мамочка, — повторяет испуганно, совершенно ослепнув и почти оглохнув от обилия сшибающих друг друга, острых и громких звуков, плотным шумом стоящих вокруг.

Едет на ощупь, едет наугад, едет по велению бьющегося где-то у верхнего нёба сердца. И испуганно выкручивает руль в сторону, в последний момент заметив прямо перед собой очередную красно-синюю вспышку.

Его встряхивает и подбрасывает, мир крутится и кружится, что-то жёсткое сначала больно ударяет в грудь, а парой секунд позже с размаху хлещет ему в лицо до хруста в переносице.

Все звуки разом стихают, будто их никогда не существовало, или на этот раз он по-настоящему оглох. И еле открывая глаза, видит вокруг себя лишь темноту и полосу тусклого света освещающих дорогу фонарей.

— Ааааааааа! — крик паники человека, запертого в перевернувшейся на крышу машине, сменяется неистовым криком боли от ощущения стремительно нарастающей вокруг, невыносимой, убивающей жары.

Перед глазами проносятся секундные вспышки воспоминаний настолько старых, что он и не знал об их существовании. Плеск воды в речке, когда пускаешь скакать по ней мелкие камушки; яркий букет вонючей пижмы, зажатый во вспотевших от волнения ладонях; звонкий девичий смех и нежное «Андрюша!».

Его целиком охватывает огнём, прожигая насквозь, и машина взрывается.

Дорога перекрыта десятком машин. Пожарная, ДПС, полиция и скорая, чья помощь уже точно не потребуется: там, в овраге, валяется лишь искореженный, чёрный от сажи каркас машины.

Среди суматошно мечущихся туда-сюда людей, громко переговаривающихся, матерящихся и смеющихся, выделяется только одна почти неподвижная фигура высокого мужчины.

Он стоит на обочине и курит уже третью сигарету подряд, кривит губы в горько-злобной усмешке, не отводит взгляд от следов случившейся аварии и пытается забыть оглушительный, отчаянный, нечеловеческий крик, который слышал всего двадцать минут назад в телефонной трубке.