Любовался ею. Слизывал мелкие капли с часто вздымающейся груди, пробовал на вкус её пухлые, терзаемые собственными зубами губы, ощущая завораживающую кофейную горечь. Обхватывал ладонью тонкую шею, водил большим пальцем по скуле, собирал в кулак разметавшиеся по деревянной поверхности волосы.

Трахал её так, что у самого в глазах темнело. Сильнее, быстрее, отчаяннее, чем в самый первый раз. Словно за те три месяца изголодался по ней даже больше, чем за прежние десять лет.

Это оказалось просто невыносимым — узнать, как выгибается, дрожит и стонет она от оргазма, а потом довольствоваться лишь воспоминаниями об этом.

Это оказалось так больно — чувствовать её сбившееся дыхание на своём плече, лёгкие и невесомые касания пальцев на лице и шее, слышать собственное имя, произнесённое на выдохе с тоской, с надеждой, с отчаянием, и при этом знать, что через несколько часов мне нужно будет собраться и снова уйти.

Если она и была проклята, то я — вместе с ней.

— Здесь всегда дождь, — с вымученной улыбкой заметила Маша, соскользнув со стола и принявшись судорожно собирать разбросанные нами вещи. Только я перехватил её руки, скинул мокрые тряпки обратно на пол и стиснул в крепких объятиях уже начавшее трястись от слёз тело.

Она изменилась. Надломилась, раскрылась. Стала откровеннее, чем раньше, а вместе с тем и намного уязвимее.

— Я люблю тебя, люблю, — говорил ей до самого рассвета, лелея каждую подаренную нам судьбой секунду, когда можно было просто держать её у себя на коленях, гладить, целовать. Не отпускать от себя хотя бы одну эту ночь, потому что новый день требовал от меня вынуть сердце и вернуться к осточертевшей мне роли Кирилла Войцеховского.

Мы прощались почти молча. Тяжело. Словно медленно растягивали ту незримую нить, что будет путаться и скручиваться узлами, но оборвётся только со смертью одного из нас, и никак иначе.

— Мы скоро увидимся, Ма-шень-ка, — пообещал я, а она лишь усмехнулась в ответ, будто уже тогда знала, что мне не суждено будет выполнить своё обещание.

За пределами Московской области меня приветствует мелкий, назойливый дождь. Ничего общего с теми холодными ливнями, которыми меня неизменно встречает Питер, из раза в раз показывая своё пренебрежение и презрение: хлещет крупными каплями по лицу, швыряет в меня труху опавших листьев, прогоняет влажным и кусачим ветром, подобно агрессивной дворняге нападающим из-за угла.

С этим городом у нас всё сложно. Как и с Машей. Как и с моими расплывчатыми и чересчур мечтательными представлениями о том, какое будущее может нас ждать.

Казалось бы, именно сейчас я должен испытывать счастье, преодолевая каждый следующий километр разделявшего нас с ней расстояния. Но нет, на первый план выходят тревога и страх. Гнетущие мысли о том, что я могу вернуться обратно в Москву в том же одиночестве, в котором уехал.

Только убитым, выпотрошенным, выжженным дотла.

Развеянным по воздуху пеплом, каким стал мой отец.

Словно вторив моим мыслям, незамысловатая мурлыкающая песня по радио сменяется на выпуск утренних новостей. А там ничего не меняется вот уже десять дней кряду, лишь обрастает новыми шокирующими подробностями, последовательность представления которых широкой публике мы продумывали лично с Валайтисом, умеющим мастерски жонглировать общественным мнением.

Отвращение, страх, ненависть — вот что теперь испытывают люди к моему отцу, при этом не зная даже его имени и фамилии. Злость и ярость — по отношению к тем, кто неизменно ассоциируется у большинства с представителями тех сил, что правят сейчас нашей страной. Оттого в ещё более выгодном свете выглядит Павел Валайтис, в своей предвыборной кампании упирающий на то, что давно пора прогнать от власти зажравшихся и прикормленных богатеями чиновников.

«— Напомним, что владелец одной из крупнейших технологических корпораций, осуществляющей государственные заказы, — в том числе в области обороны, — нанёс смертельное ранение своему помощнику и попытался скрыться из страны после получения повестки в суд, где должен был проходить как свидетель по делу о хищении денежных средств. Однако, избегая столкновения с уборочной техникой, не справился с управлением и погиб в своей машине, Бентли Мульсан, стоимостью более двадцати миллионов рублей.»

Прибавляю несколько делений звука, хотя, казалось бы, и сам могу наизусть процитировать все возможные официальные версии случившегося.

Удобные версии. Максимально выгодные всем нам — и мне, и стороне Валайтиса.