— Уже, Саша, уже. Прямо сейчас еду в Санкт-Петербург.

— Столько лет тебя знаю, и всё равно не понимаю, — замечает она вполне искренне, озвучивая то, о чём сам я думал на протяжении почти всего нашего непродолжительного брака. Как бы хороша, добра, прекрасна она не была, мы жили в параллельных реальностях, не имевших ни одной точки соприкосновения. С Сашей я никогда не мог быть собой, не мог в полной мере поделиться тем, что на самом чувствовал, чем занимался, чего хотел достичь. Она бы не поняла. Не приняла. — И что ты там собираешься делать?

— Предложение руки и сердца.

Саша коротко смеётся и разговор между нами сменяется на обоюдное и многозначительное молчание, которое я выношу на удивление стойко, хотя последние десять дней всеми силами стараюсь избегать любой тишины, зная, что рано или поздно её прервёт очередной дикий крик в моей голове.

— Ты не пошутил? — на всякий случай уточняет она, и от спешки практически сьедает последнее «л».

— Не пошутил.

— Это… та самая девушка?

— Та самая, — вроде просто повторяю за ней, но внутри что-то трещит, искрит и взрывается фейерверками от этих слов. Меня встряхивает, обдаёт жаром и сразу следом — холодом, приходится крепче сжимать ладони на руле и убирать ногу с педали газа, пока машину не повело таким же опасным креном, как меня.

Не могу думать о ней и оставаться спокойным. Не могу сосредоточиться на ни чём, чёрт побери, стоит лишь напомнить себе, что я впервые вот так еду к ней. За ней.

Притормаживаю у обочины и стараюсь унять сердцебиение, достигшее такой силы и скорости, что от него моё тело колотит, как в лихорадке.

Если бы ты только видела, как я боюсь остаться без тебя, Маша.

— Я очень за тебя рада, Кир. Правда очень рада, — повторяет восторженно Сашка, хотя я ничуть не сомневался в том, какой будет её реакция: кажется, моя неустроенность в жизни вызывала у неё даже больше волнения, чем у меня самого. Особенно, когда не стало Ильи и прежде делимая на двух забота целиком досталась мне одному. — Уверена, у вас всё сложится. Несмотря на то, что лично мне больше нравится быть с тобой в разводе.

— Спасибо, — говорю на автомате, не задумываясь, нарушая давно сложившуюся традицию по обмену шутками касаемо нашего брака. Может, оно и к лучшему, потому что так она сразу улавливает, в каком раздрае я нахожусь и по привычке спешит свернуть общение, оставляя меня наедине со своими демонами.

— Тогда… пока? Не пропадай только больше, я же переживаю.

— Пока.

Что-то бормочут сквозь хрипы помех дикторы на радио, машину изредка покачивает от того, на какой огромной скорости пролетают мимо другие автомобили. А у меня так и дрожат руки: пальцы ходят ходуном, потеют ладони, напрягаются предплечья, и взгляд цепляется за торчащий край шрама.

Закатываю рукава рубашки по локоть, но всё равно никак не получается справиться с ощущением, что выступающие на руках вены пульсируют, жгут изнутри. Это она — в них. Растекается по моему телу, заполняет меня, заставляет гореть долгих двенадцать лет без возможности спастись.

Вот в чём разница: в то время, как остальные стараются не будить живущих внутри меня демонов, Маша оказалась единственной, кто яростно тормошит их, дразнит, вызывает на неравный бой и неизменно побеждает, приручая к своим рукам. К пухлым податливым губам, к штилю, шторму или ледникам глаз, к исцеляющему и успокаивающему теплу тела.

Она зовёт, вытаскивает наружу ту тьму, которую у меня не выходит подчинить и усмирить. А у неё — получается. Даже так, на расстоянии. Даже когда её ненависть ко мне перестала быть только громкими словами.

После моей первой поездки в Питер мы с Машей не виделись почти год. Одиннадцать месяцев и неделю — если быть точнее, а для меня и каждый день играл слишком большую роль, чтобы упускать его из виду.