— Ты даже мою заботу смогла извернуть так, будто я какой-то монстр, — он качает головой и недовольно поджимает губы, крепче сжимает пальцы на рукояти ножа, чувствуя дикую злость на эту истеричную дуру.

И вот с ней он собирался иметь какое-то подобие серьёзных отношений? Сотни баб на её месте заглядывали бы ему в рот и лизали жопу — как в переносном, так и в прямом смысле, — стоило только намекнуть, а эта сука вечно пыталась втянуть его в какие-то философствования, словно не была обычной меркантильной провинциальной блядью.

— Сейчас меня спрячут, и все окончательно решат, что это именно я виновата в краже, поэтому сбежала. Вот какой твой расчёт, да? Хочешь просто свалить всё на меня?

— Ксюш, прекрати. Тебя отправят за границу, будешь там отдыхать, ни в чём себе не отказывать. Это самый лучший вариант для всех нас.

— А ты, Андрей? Я думала, что мы с тобой… что ты…

Лежащий на столе телефон пиликает от пришедшего сообщения, и он со вздохом облегчения смотрит на него, понимая, что нужные люди наконец-то подъехали. И улыбается, не задумываясь отвечая ей:

— Обязательно буду к тебе приходить.

В повисшем молчании он успевает заглянуть в её округлившиеся от понимания истины, с сильно расширившимися зрачками карие глаза. И уже придумывает, как исправить собственную оплошность, но оказывается слишком поздно: Ксюша подскакивает и стремглав бросается на выход.

— Стой! Ты неправильно поняла, — кричит ей с досады, ведь уговор был на то, что с людьми она поедет сама, по своей воле. Приходится бежать вслед за ней, но схватить её за руку и остановить получается только в общем холле.

— Отпусти меня, пожалуйста, Андрей! Я люблю тебя, я ничего им не расскажу, только отпусти меня! — истерично бормочет она, упираясь одной рукой ему в грудь, а вторую упрямо пытаясь выдернуть из его цепких и сильных пальцев. — Умоляю, не нужно…

— Тебе просто помогут сбежать, угомонись!

— Не надо, умоляю, я не расскажу…

— Ксюша, заткнись! — злобно шипит он, желая влепить ей хорошую оплеуху, чтобы заставить прекратить столь раздражающую, отвратительную, омерзительную истерику. Только в одной руке так и остался зажат нож, а другой приходится держать эту суку, чтобы она не сбежала.

— Андрей, пожалуйста. Я люблю тебя, — шепчет она и заглядывает ему в глаза со щенячьей преданностью, вызывая еле терпимую брезгливость. — Я просто хочу домой…

Его передёргивает от отвращения, от злости, от презрения настолько всеобъемлющего, что оно приносит ему настоящую физическую боль. Она раздражает, раздражает, раздражает его самим фактом своего существования.

— Да завали ты ебало! — рычит глухо и, не раздумывая, с размаху вонзает нож ей в грудь. Разжимает пальцы, позволяя её телу тотчас же упасть на пол с глухим звуком. Продолжает смотреть прямо в глаза, так и оставшиеся широко распахнутыми от изумления, но мгновенно остекленевшие, будто затянувшиеся белёсой плёнкой.

И, наконец-то, не плачущие.

Он стоит так несколько минут, кривится от досады, разглядывая валяюшийся под ногами труп, пока из лифта не выходят те люди, вместо которых пришлось работать ему самому.

— Что нам с ней делать? — спрашивает один из мужчин с недовольством, возвращая его из собственных мыслей.

— Она хотела домой. Вот и отправьте её домой.