— Ну и мразь же ты, Андрей. Я вообще порой не понимаю, за что так полюбила тебя. Ты ведь, — она спотыкается и вытирает рукой побежавшие по щекам слёзы. — Ты ведь сам говорил, что хочешь ребёнка.

— Я говорил, что не против. Это разные вещи, — равнодушно пожимает плечами, спокойно вынося её укоризненный, полный ненависти взгляд. — При любом раскладе я не буду устраивать траур по зародышу размером с половину пальца.

Тем более, что её репутация и его предполагаемое бесплодие заставляли очень сильно сомневаться, имел ли этот ребёнок к нему вообще хоть какое-то отношение. И даже если действительно имел — это ничего бы не поменяло. Памперсы, ночной вой и разбросанные по дому игрушки представлялись ему скорее кошмаром и наказанием, чем смутными очертаниями счастья.

— Ты вообще меня любил? — с горечью спрашивает она и улыбается, больше не пытаясь стирать бегущие слёзы. И это вызывает у него не жалость, не чувство вины, не сожаление… Только чёртову брезгливость и желание скорее избавиться от неё.

— Любил. Тебя. Пока ты не стала… — не подбирая нужных слов, просто обводит её ладонью с головы до ног, в глубине души ещё надеясь, что у неё получится взять себя в руки и стать той, прежней, сказочной Ксюшей.

— Это не любовь, Андрей, — смеётся она, прикусывает губу, выпивает ещё половину стопки, и шепчет тихо: — Это моё наказание. Всё это наказание за то, что я когда-то сделала. Моё проклятье.

— Ксюш, иди проспись.

— Нет, я поеду в гости, — криво улыбаясь, она решительно идёт из кухни сразу в коридор, слегка пошатывается из стороны в сторону.

— Может хотя бы трусы наденешь?

— Мне и так заебись, Андрюша! Поеду к твоему сыну. Безумно хочу поболтать с ним о прошлом.

— Ксюш, — он окликает её ледяным тоном, и ловит грустный взгляд, брошенный украдкой. — Больше сюда не возвращайся.

…

— Но Андрей Леонидович… Они ведь поймут, что я это специально сделал, — выслушав его предложение, робко отзывается охранник, ярко демонстрируя своё трусливое, отвратное нутро никчёмного винтика в огромном слаженном механизме этого мира.

Вот поэтому Андрей и презирал всё это быдло, вечно суетливо копошащееся вокруг него. Миллионы одинаковых блеклых песчинок, единственный шанс которых привлечь к себе хоть какое-то внимание — стать мизерной и легко устраняемой проблемой, каким-то чудом попав в обувь. Пару секунд дискомфорта, лёгкое и уверенное движение, и ни одной этой мрази снова не окажется у него под ногами.

— Поднимешься потом ко мне в квартиру и возьмёшь все, что понравится. Хоть позолоту со стен отковыривай, мне похуй, — его палец трясётся от напряжения и чуть не слетает с кнопки связи, отчего ещё сильнее пробирает злостью. Разве они не должны подчиняться ему, как делали всегда? Что вообще меняет несколько сраных машин с мигалками, стоящих у ворот? — Хорош там ссать, слышишь? Я обещаю, что в обиде ты потом не останешься.

— Ладно, я сейчас… я вам наберу, как будет готово. Только я потом буду говорить, что вы меня тоже обманули.

— Да хоть басни Крылова им рассказывай, — хмыкает довольно и отпускает уже эту чёртову кнопку, только вот пальцы дрожать так и не перестают.

Ничего, этот момент нужно просто переждать и дотянуть до тех пор, пока к нему не придут на помощь. Ещё час, максимум два, и всем станет известно о происходящем, и вот тогда-то будет его время насмехаться, глядя прямо в заполненные ужасом и мольбой о пощаде глаза тех уродов, кто это всё придумал.

Он лично накрутит себе на руку кишки каждого из них.

— Ибрагим? Там, рядом с тобой, никого? — спрашивает полушёпотом, заперевшись в ванной и на полную открыв воду во всех кранах разом. Более унизительно ему себя в жизни чувствовать не приходилось.