«Только это они и твердят, деточка, – объяснила Нелли. – Казалось бы, пальчик давно должен был зажить, ну правда – разве только они не лишились его целиком, как ты, – но они ведь все воркуют и воркуют и никак не прекратят», и Лили сказала: «Наверное, и мой пальчик кровоточил, когда волк его откусил», и Нелли схватила Лили в охапку, и поцеловала ее в щеку, и сказала: «Даже не думай об этом. Смотри, как ты здорово бегаешь и прыгаешь на своих девяти пальчиках!»

Когда голуби на мгновение замолкают, до Лили доносится еще один звук, и она знает, что это Белль ее зовет, но не двигается с места. Она чувствует такую усталость и раздрай, что ее тело жаждет неподвижности. Она одна наедине с Белль Чаровилл и ее болезнью, которая, возможно, сведет ее в могилу, и не имеет никакого представления, как ей быть.

И снова с тупой тоской она думает, как ей хотелось бы, чтобы Нелли была рядом. Она представляет, как Нелли закатывает рукава и говорит: «Что ж, поднимайся, Лили, давай заниматься делами по очереди. Сначала что-то одно, потом что-то другое и так далее». И она знает, что первым делом нужно помыть Белль и устроить ее поудобнее – насколько получится, но, услышав, как часы отбивают середину часа, вспоминает, что в это время обычно собирается на работу, и ее осеняет, что нужно послать весточку Джулии Бьюкенен. Миссис Бьюкенен – одна из тех, чей жизненный опыт настолько скуден, что в голове у нее остались пустоты, которые она заполняет тихим недовольным бормотанием. И пусть слова ее порой бывают резкими, она не злюка и, похоже, с равнодушием относится к фаворитизму, который проявляет к Лили Белль.

Лили поднимается с жесткой кровати Хэтти, отыскивает бумагу, перо и чернила и торопливо пишет записку Джулии Бьюкенен, в которой объясняет, что находится в доме у мисс Чаровилл, у которой сильный жар, возможно, из-за лишая, и просит Джулию, поскольку больше некого просить, прийти и помочь ей.

Она выходит на Севен-Дайлс, где солнце медленно крадется сквозь туман, и высматривает кого-нибудь из юных оборванцев, чья жизнь протекает на улицах и чьи познания о Лондоне до того обширны и глубоки, что пропитание они себе добывают самыми невероятными способами, на какие только хватает фантазии ребенка. Она находит девочку, которая пытается продать небольшую клетку с жаворонками за шесть пенсов. Лили говорит, что даст ей шиллинг за жаворонков, если та отнесет на Лонг-Акр записку для миссис Бьюкенен.

Дитя смотрит на монетку, которая оказывается у нее в ладошке, и быстро прячет ее в карман. Лили забирает клетку с птицами, а девочка хватает записку Лили и срывается с места. Но Лили хватает ее за драный рукав и говорит:

– Если моя записка не прибудет по нужному адресу, я узнаю об этом и убью жаворонков. А потом приду за тобой, потому что я убийца.

– Вы сказали «убийца», мисс?

– Да, сказала. Так что лучше бы тебе поторопиться на Лонг-Акр.

Девочка уносится прочь. Лили возвращается в дом Белль. Она замирает в холле, прислушиваясь, не кричит ли Белль, но в доме тихо.

Сначала что-то одно, потом что-то другое и так далее.

Лили кипятит воду в кухне. Дожидаясь, пока та нагреется, она ищет еду в кладовой у Белль, находит миску сливок и черствый каравай. Она отрывает от него куски, макает их в сливки и набивает ими рот, и почему-то перед глазами у нее встает образ Джойс Тренч, которая, перед тем как съесть ребрышки ягненка, разрезает их на своей фарфоровой тарелке на маленькие кусочки. И эта картинка наводит Лили на мысли о Сэме. Она смотрит на жаворонков и думает: «Хотелось бы мне взять одну из этих птах и отдать ее Сэму, и он бы берег ее и заботился о ней, и вспоминал бы обо мне всякий раз, когда на нее взглянет».

Затем она подносит клетку к окну и, выставив ее наружу, открывает дверцу. Секунду жаворонки думают, а потом раз – и их нет.

Помыть Белль – задача не из легких. Тело ее выглядит крупным и сильным, но болезнь ослабила его, и конечности ее падают не туда, куда следовало бы, и каждый раз, когда Лили касается ее спины, она кричит от боли. Пока Лили моет ее, Белль приникает к ней – к ее плечу, к шее, к поясу, к тому, что окажется рядом, – и Лили ласково беседует с ней, говорит, что сейчас все станет чистым и сухим, и она пошлет за лауданумом, чтобы избавить Белль от жара и боли.

– Хлороформ, – бормочет Белль. – Достань его для меня.

Лили говорит, что хлороформ, наверное, назначить должен доктор, и когда Белль слышит слово «доктор», она яростно мотает головой.

– Нет-нет-нет, – говорит она. – Я ведь все еще не уверена, что это не оспа, и если пойдут слухи, то мне конец. Разве в этих… как их там… будках на углу не продается хлороформ?

– Нет, – говорит Лили. – Сомневаюсь, Белль. Наверное, вам это почудилось.

– А-а, – говорит Белль, – но я уверена, что должен продаваться. Кто не нуждается в забвении время от времени? И мне он сейчас просто необходим, ибо я мучаюсь ужасно, Лили, просто ужасно…

– Знаю, – говорит Лили, которой удается повернуть Белль на бок, и теперь она бережно моет ее ягодицы и ноги сзади.