Она подпускает его к себе, и он обнимает ее, как уже однажды обнимал. Потом он целует ее в губы, целует глубоко и неотрывно, и поцелуй этот подводит их к тому, в чем она зареклась участвовать. Она всегда представляла это себе величайшим грехопадением – и с ее стороны, и со стороны Сэма, – но сейчас, прислушиваясь к звукам чужого животного экстаза, отбрасывает все мысли о согрешении и провинности, и вместо них предается мыслям о сладострастии. Шум наверху нарастает, затем угасает и прекращается, и она напоминает себе, что такому не бывать – никогда. Сэм Тренч спас ей жизнь, но любовником ее он не станет. Она подарит ему не свое девичество, а свое признание. Она затыкает уши, как будто жест этот может избавить ее от непристойных мыслей, но они так и не уходят.

Лили спускается в кухню и кипятит воду, чтобы сделать кофе и усмирить томление, которое, похоже, поселилось у нее в утробе, и продержаться ночь – как знать, какие еще испытания она принесет. Шея ее болит от спанья на кушетке. Она с нежностью вспоминает о своей подвальной комнатушке и кровати, и алом платье, висящем на карнизе, и о том, как это платье превращает ее в красавицу. Она кладет голову на кухонный стол и вскоре засыпает.

Сеньор там ее и находит. Его кудри всклокочены.

– Это просто жар, – говорит он. – Ничего более.

– Почему вы говорите «ничего», сэр?

– Потому что так бывает, когда живешь, как Белль Чаровилл. Ничего страшного. Раз уж она смогла принять меня со своей обычной безудержностью – что она и сделала, – значит, ничего катастрофического с ней не происходит, так ведь?

– Она больна, сэр. У нее на теле сыпь. Я три дня выхаживала ее, как могла.

– Я не увидел сыпи. Ну, или ее там совсем немного. И жар пройдет. Он обязан пройти, потому что я сойду с ума без Белль Чаровилл. Но завтра я пришлю сиделку для нее. И, судя по виду ее комнаты, горничная ей тоже не помешает. Я все оплачу, и эти траты станут кредитом за мои визиты сюда. Мне с ней так хорошо, что, подозреваю, в конце концов она меня обанкротит, как, вероятно, уже обанкротила половину благородных лордов Лондона, но я просто ничего не могу с собой поделать.

Он ощупывает свои волосы, которые находятся в совершеннейшем беспорядке.

– Сделайте мне одолжение, мисс Лили, – говорит он. – Видите, я узнал ваше имя! Приведите в порядок мои кудри, а? Я должен выйти отсюда в благопристойном виде, чтобы насладиться мирным ужином с женой.

– С женой?

– Да. А сейчас займитесь моими волосами, голубушка. Будьте душенькой и сделайте все, как надо. И я оставлю вас в покое.

– У меня нет расчески, сэр.

– Воспользуйтесь руками. Я заметил, какие у вас маленькие, миленькие пальчики. Просто приведите мою голову в тот вид, какой она должна иметь.

Она медлит, но все же делает, как он просит, приглаживает и аккуратно оправляет его каштановые кудри. От его тела исходит сильный кисловатый дух, и она вспоминает, что Сэм Тренч пахнет иначе – залитыми солнцем полями фермы «Грачевник».

– Вот что, мисс Лили, – говорит он, пока она занимается его прической. – Скажите, Белль хоть иногда упоминает обо мне? Я весь извелся, тоскуя по ее любви.

– Да. Упоминает. Она называет вас своим сеньором.

– И все? Она не говорит, что томится по мне?

– Томится или нет – не знаю. По-моему, ей как-то раз приснилось, что вы с ней танцуете.

– Танцую? Я чудовищно неуклюж в танцах. Но, с другой стороны, это же может быть свидетельством ее любви, не так ли?