– Ты меня слышала. Некоторые мои знакомые вступили в так называемые похоронные клубы, но я знаю, что это дрянные конторы, сплошной обман. Пока ты жива, каждый год платишь им деньги, потом умираешь, и они тебя хоронят, но через два года выкапывают, чтобы освободить место для кого-то еще. Но я слышала, что на Кенсал-Грин есть катакомбы. Так ведь это называется? Кажется, да. Можно заранее выбрать для себя там нишу, и до скончания времен тебя уже никто не потревожит.

Лили смотрит на Белль. Она видит, что ее щеки порозовели, и ей хочется возразить, что болезнь, ясное дело, отступает и выбирать место упокоения пока что нет нужды. Но она знает Белль. Если уж та что-то замыслила, то идея эта с удобством располагается в ее голове и никак ее оттуда не прогнать.

– Я дам тебе денег, – говорит Белль. – В наши дни люди бросаются словом «задаток» так часто, что я, пожалуй, и сама им воспользуюсь. Я дам тебе пять фунтов. Я слышала, что на Кенсал-Грин дорого, потому что там хоронят лордов, герцогов и тому подобных. Но взамен я хочу бумагу, в которой указано, какую нишу я займу. И скажи им, что я желаю получить спокойное местечко. Пусть они тебе его покажут, это самое место. Будь настойчива, Лили. Я не хочу, чтобы меня беспокоили шумные соседи.

Они покатываются со смеху (чуть тише обычного громогласного хохота Белль, но тем не менее) и когда успокаиваются, Белль берет Лили за руку и просит:

– Расскажешь мне когда-нибудь про того мужчину, которого ты вроде как любишь?

Лили переводит взгляд с лица Белль на неприбранную комнату, которая, кажется, все еще попахивает потом сеньора, и говорит:

– Я действительно его люблю. Не вроде как.

– Так почему же ты тогда не встретишься с ним?

– Он женат, Белль. Я вам уже говорила. Мы нарушим его клятву, а взамен получим лишь душевные муки.

Белль смотрит в окно. Она отпускает руку Лили и принимается разглаживать складки ночной рубашки у себя на груди.

– А может быть, – говорит она, – тебя совсем не обязательно ждет горе. Счастье существует, знаешь ли.

Джулия Бьюкенен заняла кабинет Белль на Лонг-Акр. Маленькая печка пышет жаром, как вулкан. Письменный стол расчищен и теперь используется для работы. Парик, который сделала миссис Бьюкенен, и без того уже весьма внушительных размеров – многослойная шапка каштановых локонов, продолжает расти вширь и ввысь – теперь благодаря лентам и перьям.

Лили стоит и любуется изделием, и миссис Бьюкенен говорит:

– Героиню, которая будет его носить, зовут леди Пумперникель[15]. Неужели хоть одна живая душа поверит, что такое возможно? В опере хоть имен дурацких не дают. Наверное, потому что они в основном на итальянском. Что не так с английскими драматургами? А ты, дорогая, расскажи-ка мне про нашу хозяйку! Давненько тебя не было. Она еще жива, надеюсь?

– Жива, – отвечает Лили. – Но болеет. Мучится лишаем.

– Ничего себе. От него и умереть можно, если запустить болезнь. И его легко спутать с оспой. Надеюсь, ты не заразилась. Тебя вчера тут полицейский спрашивал.

– Полицейский?

– Да. Правда, он не сказал, чего ему от тебя надо было, так что я решила ответить ему, что не знаю, где ты. Правильно сделала? Он сказал, что был у тебя дома и не застал тебя…

От жара, исходящего от плиты, Лили теперь душно, и она отходит подальше, к двери.

– Полицейский сказал… он назвал свою должность?