Между ними висит тишина, которую трудно терпеть. Дерзко взглянув в печальные глаза Сэма, Лили решается:
– Джойс рассказала, что в прошлом году вы расследовали смерть в Госпитале для найденышей.
– Да, – отвечает Сэм. – Меня вызвали местные полицейские. Одна из сестер погибла от удушения, поперхнувшись собственными волосами, – или так все было обставлено, чтобы мы поверили в такую причину ее смерти. Чудовищные обстоятельства – и необычные, согласитесь?
– Необычные?
– Ни разу, за все годы работы в отделе, я не видел, чтобы кто-нибудь так умирал. Она, конечно, пила лауданум и в то же время подстригала волосы, и потому могла случайно поперхнуться ими. Но мне это кажется очень маловероятным.
– О, – говорит Лили. – Понятно. Значит, дело еще не закрыто?
– Нет. Но мы так с ним и не продвинулись. Никто в госпитале не хочет это обсуждать. А вам что интуиция подсказывает?
Лили удается сохранять спокойствие, не ерзать, когда она отвечает:
– Некоторые сестры в госпитале были добрыми, некоторые – совсем нет. Когда с ребенком обращаются плохо, его натура может обратиться ко тьме.
– То есть вы считаете, что это мог сделать кто-то из воспитанников? До меня дошли слухи, что у этой сестры были дурные наклонности и она удовлетворяла себя посредством тел своих подопечных, но у меня нет тому доказательств. Вы когда-нибудь слышали подобные жалобы?
– Нет.
– Слухи легко разносятся в подобных заведениях, и эта сестра может быть совершенно безвинна.
Джойс возвращается с бутылкой портвейна и наливает стаканчик для Сэма. Он с наслаждением пьет. Джойс смотрит на него – на своего заботливого мужа, своего трудягу, – и он улыбается ей в ответ и говорит:
– Как приятно прийти домой и обнаружить здесь Лили. Надеюсь, вы хорошо поужинали.
– О да, – говорит Джойс и садится. Она переводит глаза с Сэма на Лили и обратно на Сэма. Кажется, что вопрос вот-вот сорвется с ее губ, но она сдерживается и отворачивается к окну, где расцветают сумерки.
«Вина лежит на мире»
Договоренность с Королевским театром Виктории достигнута. Белль Чаровилл достает стопки листов с эскизами париков Георгианской эпохи и заказывает огромное количество ячьей шерсти и мохера, «чтобы придать объем этой восхитительной чрезмерности». Актрисы всех возрастов и типажей приходят на Лонг-Акр, чтобы снять мерки для париков, и ведут себя, как экзотические попугайчики, порхая по мастерской, вереща и восклицая, и комнату наполняют ароматы их духов и запах впитавшегося в шелк и высохшего пота.
Лили спрашивает, кто из них убьет лорда Бригама-Твиста, но они секретничают. «К чему портить хорошую интригу, душечка? – говорят они. – Приходи, посмотри представление, и тогда сама узнаешь! Сделаешь для нас красивые „помпадуры“, и мы договоримся, чтобы для тебя оставили местечко на балконе за четыре пенни».
Зима наконец-то отступает. На ветвях платанов появляются маленькие нарывы свежей зелени. Воздух становится прозрачнее, солнце больше не походит на отполированную монетку, но широко раскидывает полы своего светящегося плаща. По пути на работу Лили задается вопросом, не означает ли девичество погоды, что смерть ее отсрочена.
Постижеры приступают к делу. Эскизы Белль с георгианскими париками переходят из рук в руки, все отмечают, как искусно она прорисовывает детали, и Белль заливается смехом и говорит: «Ох, не тратьте время, сравнивая меня с Микеланджело, лучше найдите яку хорошее применение». И Лили замечает, что Белль становится все более взбудораженной и беспокойной. Она набрасывает новые эскизы, яростно накладывает густую штриховку углем и грифельными карандашами, растушевывает ее пальцем, а затем рвет рисунки на клочки и бросает их в свою маленькую печку. Она уходит с головой в расчеты, ожесточенно щелкая костяшками абакуса туда-сюда, и раздражается, подбивая каждую сумму. Иногда она врывается в мастерскую и роется в новых тюках с мохером, которые притаскивает обслуга, подносит клочки шерсти к свету, затем запихивает их обратно. Иногда она мечется от одной мастерицы к другой, перекалывает булавки на муслиновых основах париков или там, где уже идет шитье, схватив постижерный крючок и прядь ячьей шерсти, так быстро накладывает замысловатый двойной узел, что эта манипуляция кажется фокусом. То и дело она издает звуки, похожие на вопли ужаса, и Джулия Бьюкенен, которая никогда не стесняется в выражениях, поворачивается к Лили и шепотом говорит: «Я правда не понимаю, зачем ей тут расхаживать и так вопить. Мы же не стая обезьян».