Лили молчит. В этот миг она думает, что образ Белль Чаровилл, который всегда существовал у нее в голове, – это образ женщины, которая контролирует всех и вся в круговороте своей жизни. Такое чувство, что от понедельника к понедельнику, от одной амбициозной задачи к другой, от одного яростного подсчета на абакусе к другому, от любовника к любовнику, сплетаясь с ними и услаждаясь ими в своем персиковом будуаре, она переходит уверенным шагом и с сияющей улыбкой на лице. То, что такая персона вдруг заговорила о «конце», кажется неправильным.

– Белль… – начинает она.

– Я не лгу. Меня будут чураться. Я стану никем. Даже «Лавка париков» закроется. Я лишусь дома. Я превращусь в нищенку.

– Я не понимаю, о чем вы толкуете. У вас небольшой жар, вот и все.

– Нет, это не «небольшой жар», Лили. Господь наказывает меня так же сурово, как и всех остальных: у меня оспа.

Белль закрывает глаза, словно, произнеся это ужаснейшее слово вслух, окончательно лишилась сил. Лили смотрит на нее, вспоминая ее недавнее возбуждение, и на ум ей приходят слова из лекции о «моральном разложении», которую читали в Госпитале для найденышей, о том, что подобная ажитация иногда предваряет наступление иных симптомов болезни – симптомов, которые постепенно берут над тобой верх и разрушают твою жизнь.

Лили все еще держит Белль за руку. Она нежно поглаживает ее и говорит:

– Есть ведь лекарства. И неужели нет лекарей, которые могут выдать их тайком, так, чтобы об этом не узнал весь свет?

– Есть. И одного такого я знаю, когда-то он был моим любовником. Но он сказал, что единственное существующее лекарство – это ртуть.

– И?

– Ртуть разрушает быстрее, чем исцеляет. Из-за нее отходит кожа. Кажется, что по телу ползают насекомые. Зубы гниют, волосы выпадают, и сердце бьется так быстро, что теряет все силы и останавливается. Неужто мне такое предстоит?

– В госпитале говорили, что любое лечение приносит боль. Принятие боли в какой-то мере помогает лекарству сработать.

– Ты в это веришь?

– Да. Я сама это испытала. И боль, и позор. Но не будем об этом, Белль. Лучше поговорим о том, как отыскать лекарство для вас. Лекарство, которое не навредит вашему сердцу.

– Такого не существует, Лили. Я знаю, что вела распутную жизнь. Оглянись, и ты поймешь, что этот будуар я сделала для сладострастия. Я ничем не лучше Виолетты. Помнишь, как она поет, что нет в жизни ничего важнее плотских удовольствий? Я предавалась им безмерно. И теперь обречена на ужасную смерть.

В этот момент возвращается Хэтти с водой и тряпками, которые оставляет возле кровати. Она мнется рядом, пока Белль не поворачивается к ней и не говорит:

– Хэтти, я знаю, что ты очень устала. Отправляйся-ка в кровать. Ночью со мной посидит мисс Мортимер, а утром ты приготовишь для нее что-нибудь сытное: нажаришь оладий и сваришь шоколаду. Все понятно?

Хэтти стоит, разинув рот. Лили представляет, до чего часто у этой бедной девушки бывает ошеломленный вид, отчего рот ее приоткрывается и становятся видны растолкавшие друг друга в разные стороны зубы, которым никак не удается расти прямо. Лили редко видит Белль за пределами мастерской, но Хэтти, единственная живая душа в этом доме (где иногда, по слухам, в кровати мисс Чаровилл бросает свой якорь сам принц Уэльский), наверняка не раз становилась очевидицей поведения, какого в жизни не ожидала лицезреть, и потому почти все время пребывает в состоянии неверия своим глазам. Тем временем Хэтти, наконец, захлопывает рот, присаживается в едва заметном реверансе и удаляется из комнаты со всей возможной спешкой.

Как только она выходит, Белль говорит:

– Избавлюсь-ка я от нее, прежде чем она успеет распустить слухи. А ты, Лили, переедешь ко мне, как я и предлагала раньше. Только теперь тебе придется ухаживать за мной и держать все это в тайне.