— Он же даёт расклад. Свидетели какие-никакие. Ещё подтянем, закрепимся.

— Подтянем. Закрепимся, — кивал Степнов, наполняя рюмки.

Выпили. Не закусили. Нарезку долго несли, и Гоша хотел возмутиться.

— Ты в последнее время на суете.

— Да не, — отмахнулся опер, — в порядке. Дома просто какой-то крутец. Жена пилит.

Селёдка пришлась по вкусу, разбавила горечь, соблазнила на следующий подход.

Степнов опять не успел заехать в больницу, но Калеч дал выходной, и завтра обязательно, прямо кровь из носа. Если ничего не случится: не дёрнут, не позвонят, не, не, не.

— Нет, зря ты его отпустил, — задал опять Жарков.

— Не зря, — уверенно ответил Степнов.

Оперативник не слышал, да и ладно.

Швей сидел на кортах у подъезда и наблюдал, как нежится молодая парочка. Слившись в одно, вечность бы, наверное, не отпускали друг друга. Варгаев громко прокашлял и щёлкнул сигаретой — окурок высоко поднялся, рухнул где-то у ног влюблённых. Полез за пачкой, нащупал в кармане подписку о невыезде. Ехать-то всё равно некуда. Пламя зажигалки красиво съедало печатный лист. Всё горит и сгорает, остаётся ничего.

Ничего ему больше не хотелось — сгоревшая свободная жизнь.

В тот же вечер зашёл в ближайший продуктовый. Спокойно, как порядочный семьянин или достойный представитель общества, набрал в корзину всё что нужно и не очень: майонез, петрушку, замороженную кефаль. На выходе остановился возле алкоголя, добавил дорогого коньячку, а на кассе достал нож и потребовал деньги.

Даже не рыпнулся никуда.

Впереди ждал дом, полицейские шапки, строгий родной режим.