– Я ведь тоже ученый… и мне казалось, если удастся доказать способность наноботов качественно улучшать умственный потенциал, то перед человечеством откроются совершенно иные возможности.

– Люди как боги, – пробормотал Корнелий. Ариадна услышала, криво усмехнулась.

– Вы знаете, примары искренне уверены – не существует ничего, что не имеет гипостазиса.

– Гипостазиса? – переспросил комиссар. – Это ведь…

– Материальное воплощение идеального. Например, совести. Или страха. Радости. Ностальгии. Злобы. Чего угодно, какого угодно феноменологического конструкта. Поэтому примары собственными руками создают гипостазисы всего этого. Точнее, не только руками, конечно же… Наноботы-симбиоты формируют двустороннюю связь между примарами и всем, что их окружает… Их разум порождает из их же мира все эти гипостазисы, в том числе гипостазис их собственного эго, их личности…

– Робот-первопроходец… – задумчиво сказал Корнелий. – То есть эта машина… этот Кащей Бессмертный…

– Гипостазис личности Червоточина, комиссар по братству, – сказала Ариадна. – И бессмысленно апеллировать к его совести, благоразумию, чему угодно, что есть человеческое, слишком человеческое. Если нет гипостазиса братства, никакого братства для Червоточина не существует.

Корнелий хотел спросить еще, но Ариадна встала:

– Он приглашает вас на совместный завтрак. Кажется, соскучился по беседам с вами.

– И поэтому прислал вас? – уточнил Корнелий. – Не своего железного гипостазиса, отлавливающего несчастных юношей и девушек для очередного жертвоприношения на алтарь науки? Как любезно со стороны Минотавра. А если я не пойду? Особенно после того, что вы рассказали… Во-первых, я не ем человечины, а на иное жаркое за столом Астерия нечего и надеяться. Во-вторых, я совершенно непригоден для его экспериментов, ибо ничего не понимаю в физике сингулярностей и червоточин. В-третьих… в-третьих, я вообще малосъедобен – худ, жилист и желчен.

– Умоляю, Корнелий, не изгаляйтесь. Мне, право, не до этого… Поговорите с ним! Кажется, вы единственный, с кем он говорит серьезно.

…Нить прислуживала Червоточину, а робот возвышался за спиной хозяина огромным металлическим стражем, расставив одну пару рук, будто огораживал его, вторую пару скрестив на груди, а третью держа на бедрах, где болтались атомные резаки. Когда они вошли в кают-компанию, то Корнелию вновь почудилось, будто у Червоточина отсутствует голова, а вместо нее клубится черное облако, но морок немедленно рассеялся – лицо как лицо, столь же хмурое и с презрительно выпяченной нижней губой. Разве что под глазами залегли еще более темные тени.

Это никак не вязалось с тем, что на его коленях восседал уже знакомый Корнелию Телониус и возился со все той же настольной игрой, только в ней, как он заметил, кроме фигурок первопроходцев возникли желтые кубики с дырчатыми гранями, а также красные колечки и похожие на кукол-неваляшек светящиеся фигурки. Из кубиков еле заметно курился черный дымок, словно внутри горело. Ребенок сосредоточенно двигал все это по разложенному на столе полю. Если Червоточин пытался что-то подсказать или переместить фигурку, Телониус отталкивал его руку, тряс крупной головой, кусал губы.

Больше никого в кают-компании не было. Даже Пасифии. Столики выстроены в один ряд, на одном конце восседал хозяин пиршества, а на другом сиротливо приткнулись два обычных седалища – для Корнелия и Ариадны.

Червоточин распростер в стороны руки, на манер древнего патриарха благословляя трапезу, и провозгласил:

– Мира и хлеба вам, добрые люди!

– Благодарю, – слегка поклонился комиссар, решив подыгрывать безумцу и не навлечь раньше времени гнев и кары. Наверняка атомные резаки болтались на бедрах робота не ради украшения. – Надеюсь, мы не припозднились, ибо вижу – остальные еще не явились на званый пир.

– О ком вы толкуете, комиссар? – нахмурился ученый, воздух вокруг его головы задрожал, и Корнелию показалось будто лицо исказилось, превратившись в жуткую бычью личину с выпученными и налитыми кровью глазами. Такое он видел лишь однажды, когда во время аварийной разгерметизации внутреннее давление раздуло череп несчастного, не успевшего захлопнуть гермошлем. – Мы проживаем на Амальтее тесным семейным кружком. Благодаря тем безумным слухам, что распускают обо мне всяческие бездари от физики сингулярности, иметь со мной дело – навсегда испортить научную репутацию. Кстати, прошу познакомиться с Телониусом… – Червоточин приобнял ребенка за плечи. – Весьма одаренный мальчуган. Я наградил его игрой, в нее играют все примары Венеры. Это отдаленная родственница шахмат, но с более сложными правилами и стратегическими композициями. Мальчуган быстро ее освоил и даже свел некоторые партии почти к ничьей…

Червоточин сделал вид, будто говорит так, чтобы мальчуган его не услышал – наклонившись в сторону Корнелия и приставив ко рту руку, с преувеличенным шепотом:

– А знаете главную тайну этой игры? Знаете?