Корнелий вновь в кают-компании. Нет ни сингулярности, ни аккреционного диска, и даже сам Червоточин выглядит почти человеком. Он протянул руку над столом, держа ее ладонью вверх, подавая нечто невидимое комиссару.
– Преломите со мною хлеб, Корнелий, пригубите вина. Не могу с полной уверенностью сказать, что они есть плоть и кровь моя, но учитывая, что синтезаторы скармливаются нашими отходами, почему и нет? Я не чересчур кощунствую? – Червоточин изобразил высшую степень заинтересованности, будто обращал вопрос не к комиссару, а церковному иерарху. – Кстати, Корнелий, вы никогда не задумывались о причине упадка и исчезновения всех мировых религий?
– Прогресс науки, надо полагать?
– Вы невнимательны, комиссар. Это не делает вам чести, ибо внимание к деталям составляет изрядную долю ваших занятий, не так ли? Разве я не сказал, что пища в космосе является продуктом переработки наших собственных отходов? Как ни скверно звучит, но в космической пустоте нам не отыскать лучшего источника белков, углеводов и жиров, нежели мы сами. И даже те, кто в космосе обретал последнее пристанище, отнюдь не возвращались в качестве промороженных тел безутешным родственникам, а утилизировались…
– Я что-то слышал о хлорелле, – пробормотал Корнелий. До этого он не задумывался над тем, чем питается.
– Вам следует проконсультироваться у моей супруги, – хохотнул весьма довольный собой Червоточин. – Она посвятит вас в малоаппетитные подробности замкнутых экологических циклов. Увы, комиссар, но правда такова – за покорение Солнечной системы нам приходится расплачиваться каннибализмом. И вот вопрос вопросов – в какой форме вы с этим примиритесь? Ужаснетесь и сбежите на Землю, в полном соответствии с лозунгом: «Главное всегда остается на Земле», либо постараетесь забыть столь прискорбный казус, явно вопиющий к совести и нравственности человека, либо сублимируете его, обрядите в новые ризы, зальете в новые меха, как угодно.
– Вы оправдываетесь, Червоточин, – сказал Корнелий. – Вы на самом деле оправдываетесь за то, что сотворили. И подгоняете под свое преступление мироздание. Чудовищными опытами вы угробили десятки молодых жизней, сожрали, как сжирал Минотавр ежегодную дань от царя Миноса…
– Ах, Корнелий, – покачал головой с наигранным сожалением Червоточин, – насколько вы антропоцентричны! Воистину не первый раз я встречаю подобное отношение, когда меня пытаются уличить в стремлении к превосходству. Но если научное сообщество вполне допустимо уподобить паукам в банке, то что вам, комиссару по братству, до каких-то склок? Знаете, Корнелий, порой я сожалею, что в нашем мире нет идей. Представьте, что у нас имелись бы гипостазированные образцы категорий разума, сознания, морали, нравственности. Тогда бы человечество избавилось от разночтений в понимании того, что есть долг, дружба, любовь, бескорыстие… Будь я творцом, творцом не всего сущего, конечно, но некой небольшой области, домена мироздания, право, я бы создал разумных существ, положившись не на врожденность идей, где каждый волен толковать категории так, как заблагорассудится, но гипостазировав их, придав идеальному вполне материальную форму. Разве подобный опыт не оказался полезен?
– Ты не посмеешь! – Крик настолько резкий, что Корнелий не сразу сообразил – чей. – Ты не посмеешь притронуться к ним и пальцем, ты понимаешь? – Ариадна стояла, седалище опрокинулось.
Червоточин с задумчивостью посмотрел на свои пальцы так, словно в первый раз увидел их. Согнул и разогнул, разминаясь. Суставы хрустнули – результат слишком долгого пребывания в условиях пониженной гравитации, почему-то отметил Корнелий. Как называется этот синдром… «Какого черта! – тут же одернул себя. – Какого черта я об этом думаю?!»
– Я – ученый, дорогая, – мягко сказал Червоточин. – Даже став богом, я нуждаюсь в модели, понимаешь? Мушки, дрозофилы, головастики, в конце концов… Какая разница? Главное – результат. А результат я тебе обещаю потрясающий. И если вы еще тешитесь надеждой остановить меня, комиссар, советую отказаться от применения силы… Попробуйте сломить меня идеей, это забавнее. Стать чистой идеей и внедриться в мой разум, взывая к братству и всеобщей любви!
– Я так и сделаю, – пообещал Корнелий. – Я стану вашим персональным безумием, Червоточин.
11. Побег
Скафандр, а точнее – погрузочно-транспортная оболочка типа «ЗМЕЙ», прозванная так из-за пугающего внешнего вида, рассчитана на двоих. И те, кто умел ею управлять, синхронизировали усилия и переносили грузы такой тяжести и габаритов, что не под силу специализированным роботам, а тем более – экзоскелетам. Однако ключевым словом являлось «уметь». Даже самыми базовыми навыками подобной работы ни Корнелий, ни Ариадна не обладали. Они походили на Тянитолкая, на двухголовую змею, которая хоть и тащила в своих кольцах драгоценный анклав, но рывками и подчас в противоположных направлениях.
Анклав оказался чудовищно громоздок. Корнелий проклял все на свете, решив, что в условиях ничтожной гравитации на Амальтее вполне справится с его транспортировкой сам, без всякой помощи тележек и иных подручных средств. Вполне разумно, ибо все эти средства могли сообщать в центр управления о своих передвижениях. За исключением оболочки «ЗМЕЙ», конечно же, и если не учитывать разветвленную систему видеонаблюдения внутри станции. Однако лихорадочная подготовка к бегству из лабиринта, как про себя назвал эту операцию комиссар, заставила забыть о миллионе банальностей, забывать о чем ему совершенно непростительно. План шили белыми нитками, и просто удивительно, что удалось допереть анклав до грузового шлюза, откуда рукой подать до «Тахмасиба». Но именно там, перед шлюзом, их везение завершилось.
Ариадна поначалу пыталась помогать Корнелию, но от этого становилось только хуже. Анклав с еще большим остервенением цеплялся за всевозможные выступы и трубы собственными выступами и трубами, и приходилось молиться о том, чтобы от взаимного цепляния случайно не заклинило яйцеподобное устройство. Со стороны их передвижение наверняка напоминало то ли агонизирующую огромную змею, то ли змею, мучительно пытающуюся содрать с себя старую кожу.
– Сам справлюсь… с этим вашим океаном душ… – цедил сквозь зубы Корнелий, вспомнив, как Ариадна назвала свой анклав, и обращая все известные ему космические заклятья к стихиям вакуума, чтобы они умирили свою зловредную сущность хотя бы до того, когда громоздкая черепаха фотонного прямоточника оторвется от ледяной картофелины Амальтеи. А заодно, дабы припугнуть все эти суеверные зловредные сущности, даже не суть порождение объективной реальности дальнего Внеземелья, сколько субъективного ужаса даже самых закаленных представителей человечества перед космической бездной, которая сглотнет и не поперхнется, как сглотнула до того сотни и сотни не менее отважных первопроходцев. Припугнуть угрозой стартовать не на ионно-импульсных движителях, а прямо, как говорится, «на зеркале», зажечь над мрачным пристанищем Минотавра еще одно солнце, не такое мощное, как истинное светило, но столь близкое, что его излучения вполне хватит выплеснуть из снежного кома Амальтеи волну раскаленного пара. И он сметет с космодрома все, что способно набрать вторую космическую скорость.
Все эти мысленные заковыристые заклятья требовали такого сосредоточения, что Корнелий не сразу осознал, когда анклав все-таки уперся в неодолимую преграду. Ему показалось, будто тот вновь зацепился каким-то особо зловредным выступом, крошечным, но достаточным, чтобы на его острие разместился десяток в восьмой степени зловредных сущностей, которые и привели к столь досадной заминке.
Комиссар сделал шаг назад, затем с новой силой подался вперед, но безуспешно.
– Ариадна… – прошипел он сдавленно. Крупные капли пота стекали по лицу, одна повисла на кончике носа, породив неприятно-щекотливое ощущение. – Ариадна… кажется, всё… – Он хотел признаться, что силы волочь эту штуковину, за что он столь опрометчиво взялся, все же иссякли, и ему нужна помощь, иначе бросит анклав прямо здесь. А до шлюза считаные шаги, но громоздкая бочка зажила собственной жизнью. Она резко двинулась и вырвалась из рук Корнелия. Он так и остался стоять, нелепо растопырившись, будто мим, решивший в столь неподходящем месте, в лабиринте станции Амальтеи, изобразить классическую сценку.