Капитан подошёл к туше антилопы, когда пленник-фульбе, с окровавленными по локоть руками и с испачканной кровью голой грудью, уже аккуратно раскладывал на траве возле антилопы печень, предварительно отделив от печени желчный пузырь. Затем он положил рядом почки, и, посмотрев исподлобья на капитана удивительно довольным взглядом, принялся за потрошение желудка. Он искусно, явно красуясь, вскрыл его и вывернул наизнанку, выбросив из него траву и хорошенько встряхнув, чтобы вытрясти из него всё то, что налипло на стенках.
И тут капитан остолбенел, потому что на него снова накатило, как тогда, у муравьёв и у пещеры колдуна-мандинка: какие-то плоские человеческие фигуры, какие-то смутные силуэты, множась, окружали и теснили его со всех сторон, а потом они вспыхнули и загорелись ярким пламенем, скрючиваясь и корёжась, как бумажные, и тут же рассыпаясь серым пеплом…
Капитан потряс головой и шумно, через стиснутые зубы, выдохнул воздух, приходя в себя. Он даже испариной покрылся. Жуан, руководивший разделкой туши, с удивлением смотрел на него.
– А вот не буду я больше грызть твои веточки, – сказал капитан Жуану, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что Жуан его не понимает.
****
Глава 9. Мост Леонардо да Винчи
Вечером, у костра, капитан спросил про веточки лофиры у мистера Трелони.
– Да отличные веточки, – сказал капитану сквайр. – Прекрасно освежают рот. Мне и доктору они очень понравились… Надо их домой с собой набрать…
Капитан недоверчиво хмыкнул, недоумённо приподнял выгоревшие брови и повернул голову к костру, прислушался к тому, что говорил всем доктор Легг. А этим вечером у костра, после прекрасного ужина, который удовлетворил бы и самого взыскательного гурмана, а сейчас удовлетворил абсолютно всех, джентльмены говорили о…
Вы, конечно же, догадались, дорогой читатель, о чём можно говорить вечером у костра в жаркой, душной Африке после обильного ужина, состоящего из крупных кусков антилопьего мяса, зажаренного на углях. Правильно – конечно же, о живописи.
– Да, не спорю, в Англии только совсем недавно появились живописцы европейского масштаба, – с пылом отвечал доктор Легг дону Родригу. – Мы скорее страна литературная, причём у нас мифология никогда не была в почёте… Мы, англичане, ценим в искусстве психологию и характер! Вот возьмите нашего Уильяма Хогарта*… Хотя бы его серию картин «Карьера проститутки»… Хогарт язвит, развлекает и бичует! Сквозь белила, румяна и помаду его героини просвечивает трагическая судьба женщины, вынужденной работать в публичном доме за шиллинг за визит!
– Я видел гравюры с этих картин, – отозвался дон Родригу. – Ваш Хогарт – большой мастер.
Мистер Трелони дождался, когда он Родригу перевёл Жуану слова доктора, и сказал, улыбаясь:
– О, Хогарт не только талантливый портретист, но и великий сатирик.
Скоро матросы, устав слушать неинтересные для них речи, потянулись спать.
– Смотрите, ночью от лагеря не отдаляйтесь, – напутствовал их капитан. – Вдруг наткнётесь на бегемотов. Они как раз ночью выходят пастись в траву.
– Они сюда не залезут, для них здесь слишком высоко, – ответил ему из темноты кто-то.
– А как же француз Антуан Ватто*? – спросил капитан, продолжая разговор. – Он ли не отразил модные веяния нашего века?
– Вы имеете в виду его жанр «галантные празднества»? – переспросил сквайр. – Ну, это же мастер совсем другого рода … Вся сущность у Ватто не в сюжете, а в той поэтичности, которой его картины проникнуты. И в прихотливости ритмов, в плавности маленьких вибрирующих мазков, и в изысканности красочных созвучий.
– Да… Теперь предпочитают не насыщенные тона, как раньше, а блеклые, бледные полутона, – согласился дон Родригу. – И вот красный стал у Ватто розовым, синий – голубым…