8. Другая гостья
Люди настороженно косились, но не задирали — смотрели вслед молча. Появившись в станице по утру, едва ворота отворили, Анфиса направилась по неровной улице, устланной плотными досками, то там, то здесь провалившимися и подгнившими. Станица не бедствовала: на улицах, несмотря на базарный день, не водилось нищих, а среди прохожих мало кто ходил в одежде лохматой и залатанной, и хотя парчи с шелками на здешних красавицах было не видать, но свои льняные сарафаны, чистые и разукрашенные плотной цветастой вышивкой, они носили с гордостью. Чёрного одеяния и полегчавшей за минувшую ночь головы Анфиса не стеснялась — под платком волос видно не было, а под рясой не было видно тонкой сорочки и измождённого тела, исцарапанного кустарниками да искусанного комарами. Наставница научила её держать путь прямо от ворот и ступать, не сворачивая, пока не дойдёт до церкви. Заручиться поддержкой попа — значит обеспечить себе успех.
Поп Илларион встретил гостью у порога белой церкви — служба недавно закончилась, прихожане спешили на площадь, куда подоспели уже и очередные заезжие купцы со своими лотками. Появление на пороге схимницы попа немало удивило. Однако христианский долг не позволил ему проявить неприветливость. Пригласив путницу в трапезную, он велел долговязому конопатому мальчишке, что был у него на побегушках и в шутку именовался ризничим, притащить чего-нибудь горячего покушать и медовухи запить, а сам принялся расспрашивать гостью. Услышав, что пожаловала та с наставлением от самих кореновских стариц, насупился. А вдруг через купцов и до них уже слухи дошли о творящихся время от времени в Алиевской бесовских делах? А вдруг признают они его, батюшку, негодным настоятелем, да напишут митрополиту, а то и самому патриарху? Но гостья быстро успокоила разволновавшегося священника:
— Не бойтесь, батюшка, в станице я не задержусь. Велено мне основать свой скит за оградою, на лесной опушке, на том самом месте, где трава не растёт.
— Христосе! — Поп истово закрестился, не сводя глаз с молодой монахини, за обе щёки уплетающей притащенную ризничим из соседней харчевни похлёбку. — Уж не про то ли место ты говоришь, которое магометяне зовут проклятым, да и я, признаться, в этом мнении с ними согласен?
— О нём самом, батюшка, — не моргнув, ответила Анфиса и отправила в рот последний кусок ещё тёплой краюхи. — Не будет добрым людям здесь житья, пока то место не очистится. Не оставит вас в покое бесовская нежить, если не отмолить его…
Поп тяжко задумался, подперев бороду кулаком. Его думы были объяты смятением — глядя на юную схимницу, он никак не хотел поверить, что удастся ей в одиночку изгнать из Алиевской древнее зло, сколь бы праведной и боговерной ни казалась ему девица. Но старицы своё дело знают и просто так посланницу в эти места не отправили бы…
— Ну, Бог в помощь. Помогу чем смогу. Но за ограду не пойду — моё место здесь, в станице, с моими людьми.
— А Вам и не надо, батюшка. Лишь покажите, где у вас тут древоделы живут. Уж скоро холода — нельзя время терять. Хочу состряпать себе жилище до того, как дожди грянут.
Поп заметно помрачнел.
— С плотниками у нас негусто — народ наш в основном служивый. Казаки вечно в походах — вся станица на бабах держится. Нанимаем проезжих, платим за помощь — так и строимся помаленьку. Есть конечно и свои мастеровые, да вот только… Не пойдут они с тобой туда. — Поп не глядя махнул рукой за левое плечо, а затем снова перекрестился. — Народ у нас простой, богобоязненный…
— А ну как согласится кто? У меня вон что есть!
Анфиса беспечно вынула из-за пазухи белый платочек, развернула его на обветренной ладони и показала батюшке серебряные монеты — всё своё богатство. В глазах у священника влажно заблестело, но вскоре вновь потухло.
— Деньги деньгами, а от нечисти серебро не спасает, кто бы что ни говорил. Ступай на площадь: с западной стороны будет чёрная улица — чёрная потому что там сыромятники шкуры коровьи выделывают, не промахнёшься. Пройдёшь ряды кожевников и свернёшь налево, увидишь несколько изб. Попробуй поспрашивать, да не пойдёт с тобой никто…
Поблагодарив настоятеля и наскоро попрощавшись, Анфиса направилась по указанному пути. Площадь гудела голосами, манила запахами. Анфиса скиталась от лавки к лавке, раскрыв рот — ещё никогда за всю свою жизнь, невольную и вольную, она не видала такого оживления. В деревне при барском поместье, где она родилась и выросла, людей столько не было, а те, что были, на здешних никак не походили. Люд на площади знал достаток: торговля шла бойко, торговаться не стеснялся никто — ни бабы, ни мужики, а товаров было столько, что глаза разбегались. Дети путались под ногами, ничего не боясь, а старики и старухи сидели в стороне от торговых рядов, щурили подслеповатые глаза да молчали о чём-то своём. По спокойствию на морщинистых лицах Анфиса читала, что они не голодают. Значит правду говорят: в казачьих краях жизнь вольнее и сытнее. В блужданиях по диковинному поселению нескоро она вспомнила, куда шла и зачем. Кожевничий угол найти было несложно — свежие шкуры сохли на солнце, щедро обтёртые жиром, растянутые между вбитыми глубоко в землю высокими кольями. Пахло от них кровью и маслом, но в целом — приятно. Сами кожевники гнездились прямо под шкурами: кое-кто обрабатывал свежую порцию огнём, опаляя оставшуюся шерсть, кое-кто долбил уже размягчившийся скользкий материал, распластав его на плоском камне; некоторые спали, другие же просто сидели, наблюдая из-под своих навесов за людьми на площади. Завидев монахиню, они заметно оживились.
— Какими судьбами в наши края, мать? — встрепенулся один, немолодой и одноглазый, но с удалыми усами, по всему видно — бывший служивый.
— Какая она тебе мать, иль ты и на второй глаз ослеп? Не видишь — тебе в дочки годится, — одёрнул его второй, и оба громко засмеялись.
— Мне мастеровой нужен. На плотничьи работы. Плачу серебром, — ответила Анфиса, чуть смутившись.
— Так за чем дело стало? Да тут тебе кто угодно поможет! Если ты с Божьим делом, то чего бы не помочь, тем более за серебро, — округа вновь наполнилась густым мужицким смехом.
— Мне нужен тот, кто за ограду выйдет и не побоится работать у опушки.