Ксюха уже не вспыхивает, потому что краска, кажется, в её кожу просто въелась. Почему он так говорит? И тут же вспоминаются все слухи об отшельнике в чёрном, когда-либо до неё доходившие. Жара ведь, а он в рубашке с длинными рукавами, при этом его пальцы холодные — это она успела прочувствовать, когда он вытаскивал её с проезжей части.

— С чего Вы взяли? — Таким ответом невозможно ничего опровергнуть — только подтвердить.

— А что — я не прав?

Врать Ксения никогда не умела, как и давать отпор прямолинейным собеседникам и наглецам, один из которых, несомненно, сейчас увязался с ней и чешет её дорогой, опережая на полшага. Хорошо хоть он на неё не смотрит и не видит пылающих щёк! Не успевает она об этом подумать, как провожатый резко останавливается, и Ксения по инерции чуть не врезается в его спину. Проклятые файлы на этот раз лишь чудом снова не разлетаются по земле. Он разворачивается, а она судорожно начинает озираться, ища спасения: какого-нибудь знакомого, которого можно было бы окликнуть и убежать от неудобной компании под благовидным предлогом. Но вокруг уже дома — улица, ведущая к гостинице. На улице никого, как назло. Даже во дворах — никого. Жара ещё не спала, а рутинные дела уже переделаны — народ прячется в прохладе. Отцветающий шиповник да вишнёвые деревца с завязавшимися плодами вдоль заборов. Солнце палит в макушку, и даже сквозь стёкла тёмных очков оно слепит. На Костоломе очков нет, но он не щурится. Распахнутые миндалевидные глазищи против прямых солнечных лучей — это противоестественно. А если учесть, что сейчас они прожигают её насквозь хлеще самого солнца, и бежать некуда…

— Я не прав? — повторяет он с долей вызова.

— Что Вам нужно? — Ксения снова пятится, но спотыкнувшись об острый камушек, тут же стынет на месте — не хватало ещё растянуться посреди дороги, чтобы окончательно потерять лицо (красное, пылающее лицо, кое-как полуспрятанное за тёмными стёклами). — Что Вам нужно? — шепчет она, облизывая губы. Язык сухой и шершавый, и к таким же пересушенным губам просто липнет.

— Что нужно мне, я сам ещё не понял. Недостаточно исходных данных. Зато тебе явно нужна помощь.

— Н-нет, не нужна…

— Неужели? А я вот думаю, что девушкам, скрывающимся ночами в виноградниках от погони знатных головорезов, помощь нужна. Ведь головорезов… больше нет, а погоня не прекратилась?

Ксюхе так страшно, и тысячи мыслей роятся в голове: что бы он ни задумал, но говорить о той ночи так открыто, так уверенно… И при этом — только сейчас? Это меньше всего напоминает нормальное положение дел.

— Подумай. Терять тебе нечего, а игнорировать знаки судьбы — не самый лучший вариант. Мне можешь в этом деле верить. Если решишься — приходи. Ты знаешь, где я живу. И ничего не бойся — даже собак. А сейчас — мне пора.

Чуть задирая краешек рукава на левой руке, он бросает рассеянный взгляд на запястье, на котором, к слову, часов нет, зато есть едва заметный след от ремешка. Автоматический, рефлексивный жест. И шагает прочь — в сторону, противоположную от гостиницы.

Домой сейчас он не пойдёт. Ему нужно собраться с мыслями, переварить события уходящего дня. Утром у него был посетитель — из числа тех счастливчиков, что будут жить. Сделав всё, на что был способен, целитель оставил посетителя в доме, попросив дождаться — тот был ещё слаб, а провожатых с ним не оказалось. Необычная ситуация. Костолом ушёл через поле — к лесу, где сражённая июньской грозой лежала осина с подпаленным во всю длину стволом. Мёртвое дерево он изрубил, а щепки, что вышли вместо поленьев, сжёг. Лишь убедившись, что огонь забрал всё ему причитающееся и большего не потребует, вернулся в дом. Вымылся, переоделся, разбудил отсыпавшегося после ритуала гостя и вызвался проводить того до автобуса. Благо, гость был не из далёких. Он мог бы его подвезти, но машиной, припаркованной под жестяным навесом с задней стороны дома, он пользуется редко — просто не хочет, чтоб она примелькалась в посёлке, ни к чему это, а автовокзал — место людное… Посадив гостя на автобус, поспешил уже домой, как вдруг, переходя улицу, чуть было не врезался в оцепеневшую статую девчонки из виноградников. Та была так потеряна, что даже разглядывать её времени не нашлось — до смены цвета на светофоре оставались считанные секунды… И сейчас, усевшись под деревом в лесочке неподалёку от дома, он водит носом по ветру. Девчонка, наверное, уже давно в гостинице, а её дух как будто никуда и не девался — он рядом с ним, ни на йоту не ослабел. Неожиданно получилось, конечно. Oно и к лучшему. Но он ещё никому не помогал просто так — всегда получал что-то взамен. Таков порядок вещей, и даже пациенты знают о нём по наитию, без лишнего увещевания. Самый простой способ отблагодарить — деньги, подарки. Но это явно не девчонкин случай. Если она так настойчиво, сама того не осознавая, плывёт к нему в руки вместе со всеми своими змейками, значит найдётся у неё что-то и для него. И уж точно не пятитысячная купюра или мёд. От дальнейшего хода мыслей Яну становится не по себе, он тут же его пресекает, и, с удивлением обнаружив, что лучи уже клонятся к земле, а день доживает своё, вскакивает и торопится домой.

Дорога к дому петляет пустынными тропинками — напрямую, через частный сектор, было бы куда короче, но Ян людных мест привычно избегает, предпочитая держаться в стороне от подозрительных взглядов односельчан. Когда вдали показывается монументальный забор, он с неудовольствием щурится — у ворот явно кто-то стоит. Очередные любители пошвыряться газетами? Так вроде не было повода. Прикрыв глаза и не сбавляя шаг, он концентрирует обоняние и тут же спотыкается — учуянное бьёт его по лбу одновременно с собственной ладонью. Распахнув глаза, ему остаётся лишь убедиться в том, как сильно он накосячил. За странной беседой с девчонкой из виноградников он забыл о чём-то куда более важном!

— Извини, пришлось задержаться. Давно ждёшь? Почему не позвонила?

Ольга дёргано топчется на врезающихся в пыль каблуках. У забора нет ни лавочки, ни даже какого-нибудь бревна, чтобы присесть. Судя по хмурому лицу, ждёт она его уже давно. Она зла и имеет на это право.

— Ты же сказал, гостя проводишь и всё! Если проводы затянулись — мог бы и сам позвонить! Или… — Едва хозяин отпирает калитку, она проскальзывает внутрь, словно за ней гонятся. Собаки встречают гостью сдержанным повиливанием хвостов. — Или случилось что? — Она испуганно таращится: всё же, бросать её на произвол судьбы — не в его характере, и если он опоздал — возможно, на то была причина?

— Ничего не случилось. Я просто время не рассчитал. Прости.

Ян наверное впервые в жизни так беззастенчиво врёт. Жить в недосказанности — для него нормально, но умалчивать правду и произносить неправду — совсем разные вещи! Поэтому в дом он уже проходит первым, нарочито разворачиваясь к гостье спиной — у той глаз-алмаз, и ложь она прочтёт в его глазах влёгкую. Она всё равно читает — и даже не по глазам, а… Просто читает. Но толкует её совсем неверно.

— Не ври мне. Тебе настолько неприятен предстоящий разговор, что ты решил где-то загулять в надежде, что мне надоест ждать и я просто уйду? Или что я обижусь, а завтра уеду, не попрощавшись? Не ожидала от тебя такого малодушия…