Книги
Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма
Другим методом манипулирования была неформальная система квот, или «разнарядка»[421]. Так, например, глава совета Горьковского края инструктировал коллектив: «При выборах [на краевой съезд советов] нужно обеспечить… женщин чтобы было не менее 34 процента, чтобы беспартийных было 40-45 процентов граждан, чтобы рабочих… было 22 процента, а колхозников 30 процентов»[422]. Такая сортировка имела место в момент выдвижения кандидатур. Пленум Горьковского краевого комитета партии в сентябре 1936 года непосредственно поручил партийным руководителям провести проверку кадров кандидатов и организовать руководство выборами депутатов[423]. Таким образом, уже осенью 1936 года местные выборы делегатов на съезды советов стали тестом для новых свобод. Старый механизм фильтрации кандидатов продолжал успешно работать. НКВД сообщал, что социально чуждые элементы использовали отчетную кампанию и выборы на съезды советов для антисоветской агитации[424]. Избранные бывшие кулаки и члены запрещенных партий были заблокированы благодаря системе учета «неблагонадежных элементов» НКВД.
Осенью 1936 года, когда НКВД настойчиво предупреждал высшие партийные органы о намерении народа использовать процедуру тайного голосования для исключения членов партии из местных администраций, чекисты уже ссылались на прецеденты[425]. В 1937 году количество таких предупреждений увеличилось, так как советские и партийные чиновники осознали угрозу своим позициям у власти. Их опасения прозвучали в ходе дебатов по новому избирательному процессу на Пленуме ЦК в феврале – марте 1937 года. Арч Гетти проанализировал эту дискуссию с точки зрения сопротивления чиновников инициативам центра[426], но сам предмет дискуссии – активизация антисоветских сил в обществе – был также осмыслен лицами, принимающими решения. Я считаю, что восприятие партийной элитой критических голосов в обсуждении конституции как угрозы привело к тому, что репрессии распространились не только на чиновников и элиту, но и на массы: указами НКВД от 27 марта, 25 апреля и 8 июня 1937 года были организованы операции против верующих и церковников;[427] операции против бывших кулаков и других антисоветских элементов начались в июле 1937 года. Продолжались также эксперименты по проведению свободных состязательных выборов, объявленных А. А. Ждановым на пленуме для чистки кадров. Выборы в местные комитеты ВКП(б) в мае 1937 года привели к 50-процентной ротации кадров и более чем 70-процентной ротации профсоюзов[428].
2 июля 1937 года газеты опубликовали регламент выборов в Верховный Совет – бюллетени были напечатаны для размещения нескольких кандидатов. По словам Гетти, испуганные местные чиновники «пытались убедить Москву в опасности состязательных выборов» и тем самым ускорили начавшиеся в июле 1937 года массовые операции Большого террора[429]. Состязательные выборы были тайно отменены в октябре 1937 года непосредственно перед выборами в Верховный Совет.[430] Пришедшие на избирательные участки в декабре люди были разочарованы тем, что в каждом бюллетене было указано только одно имя. Интеллигентная и критически настроенная ленинградка Любовь Шапорина записала в дневнике:
Во всех учреждениях проходили проработки положения о выборах. Ставился вопрос: имеете ли вы право, получив бюллетень, уйти домой, чтобы обдумать кого избрать. Ответ был таков: конечно, имеете право пойти домой, посидеть часа два, дабы всесторонне обсудить вопрос, а затем уже вернуться и опустить бюллетень в урну…
Я вошла в кабинку, где якобы я должна была прочесть бюллетень и выбрать своего кандидата в Верховный Совет. Выбирать – значит иметь выбор. Мы имеем одно имя, заранее намеченное. В кабинке у меня сделался припадок смеха, как в детстве. Я не могла долго принять соответствующе спокойный вид. Выхожу – идет Юрий с каменным выражением на лице. Я подняла воротник до глаз – было невероятно смешно. На дворе встретила Петрова-Водкина и Дмитриева. В. В. [Дмитриев] говорил о чем-то постороннем и дико хохотал. Стыдно ставить взрослых людей в такое глупое, невероятно нелепое положение. Кого мы обманываем? Мы все хохотали[431].
Как мы видим, скепсис населения в отношении избирательной реформы был вполне оправдан. Это недоверие демонстрирует способность к рациональному и критическому мышлению в народном сознании – способность анализировать политический процесс, связывать причины и последствия. Эти скептические комментарии свидетельствуют о дистанцировании некоторых людей от государства, и о силе их противостояния лживости государства, воплощенной в его конституции. Либеральный нарратив был выражен в поддержке юридических новшеств, подотчетности администрации советов, всеобщего избирательного права и особенно в реакциях на провозглашенные свободы личности.
9.5. Новые свободы в массовом восприятии
Индивидуальные права, гарантированные от вмешательства государства, и защита прав меньшинств, как правило, считаются важнейшими элементами либеральной демократии. Дискуссия 1936 года характеризует взгляды населения на провозглашенные в проекте конституции принципы – свободу собраний, печати, религии, свободу передвижения, неприкосновенность личности, жилища и частной переписки.
Свобода объединения в общественные организации, провозглашенная статьей 126[432], резко контрастировала с реальностью: в 1930-х годах государство-партия подавляло все независимые общественные объединения любого рода. После разгрома партии социалистов-революционеров и меньшевиков в начале 1920-х годов ВКП(б) оставалась единственной партией в стране, хотя эта однопартийная система никогда не была институционализирована в предыдущих конституциях. Описывая ее как партию самых активных и политически сознательных граждан, статья 126 Конституции 1936 года усилила роль партии, особенно в формуле «Коммунистическая партия Советского Союза представляет руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных». Эта формула подтвердила статус партийной организации на заводах, в школах, колхозах и местных советах как куратора их исполнительных органов и тем самым институционализировала партийное государство. Следующей конституцией 1977 года партия была провозглашена как «руководящая и направляющая сила советского общества».
Простые люди, читающие статьи 125 и 126, часто упускали из виду, что политические свободы гарантируются гражданам «в соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистической системы». Это было важное ограничение, препятствовавшее критике режима. Хотя в статье не упоминались политические партии, она все же породила в обществе ожидания возрождения многопартийной системы. Некий Григорий Горунов, названный в докладе НКВД бывшим эсером, истолковал статью 126 следующим образом: «Конституция разрешает партии и свободы, поэтому теперь мы организуем собственную партию и прессу и будем проводить свою собственную политику»[433]. Инженер из Ленинграда Глебов рекомендовал правительству разрешить политические партии, иначе, предостерегал он, они уйдут в подполье[434]. Люди все еще не забыли о своем опыте многопартийной системы, о чем свидетельствуют многочисленные ностальгические упоминания дореволюционного прошлого или западных политических систем. Комментарии носили в основном абстрактный характер, одобряя свободы в принципе; однако крестьяне достаточно громко требовали создания крестьянских союзов для защиты своих интересов.
Мы просим вас [правительство] разрешить Крестьянский союз, потому что без него мы как стадо без пастуха; нам некуда обратиться за советом;
Предлагаю внести в статью 126, в каковой говорится в целях развития организационной самодеятельности дать право всему колхозному и единоличному крестьянству организовать непосредственный крестьянский союз при каждом сельсовете и каковой бы непосредственно сносился во всех нуждах и пояснениях с центральными земельными управлениями, ввиду бюрократического отношения сельсоветов и правлений колхозов, каковые в большинстве случаев ведут колхозное крестьянство не к зажиточной культурной жизни и благоустройству крестьянской жизни, а к развалу колхозов и их ухудшению[435].
Голоса сельских жителей требовали равных прав с рабочими, эффективного представительства во власти и защиты их конкретных политических и экономических интересов. Эти требования крестьянской политической партии или профсоюза имели широчайшее распространение в 1920-х годах, но сократились после выселения наиболее активных и предприимчивых крестьян из села во время коллективизации, однако требования все еще звучали во время обсуждения конституции[436]. Политическое движение деревни за Крестьянский союз наглядно демонстрирует способность сил модерна трансформировать даже такой консервативный слой, как крестьянство. Это подрывает постулат Макса Вебера о паттерне крестьянского поведения в европейских революциях: «переходить от крайнего радикализма [во время революции] к состоянию апатии или политической реакции, как только будут удовлетворены их непосредственные экономические требования»[437].
И здесь скептики тоже внесли свой вклад в дискуссию: «В любом случае, те, кто осмелится организовать партию, будут стерты с лица земли». Те, кто мечтал о демократическом плюрализме, пропустили неутешительное замечание в интервью Молотова французскому журналисту Шастенэ, опубликованном в «Известиях»: вопрос о многопартийной системе в СССР «не актуален, поскольку у нас дело вплотную подошло к полной ликвидации борющихся между собой классов, представительство которых выражают партии»[438]. «Правда» в своих публикациях и статьях, написанных государственными деятелями, часто подчеркивала несовместимость многопартийной системы с гармоничным миром социализма: «В нашей стране нет условий ни для одной партии, выступающей против большевистской»[439]. Наконец, Сталин в своем выступлении на VIII cъезде Советов отверг необходимость создания других партий потому что все классы в стране сейчас дружественны, без антагонистических интересов, выразив тем самым свой идеал однородного коммунистического общества[440].
Хотя верховенство государства было признано массами как данность (как обсуждается в главе 10), поддержка прав личности также нашла свое место в общественном дискурсе. Один из корреспондентов советовал:
Из всех различных форм правительства ту надо считать наилучшей, которая полнее обеспечивает народу счастье и безопасность… Ведь каждый… чувствует, что покушение на основные важнейшие права человеческой личности и гражданина не только притупляет гражданственность, но даже возбуждает в человеке чувство ненависти к государству и стремление разрушить и уничтожить ту государственную власть, которая сводит к нулю главный смысл человеческого и гражданского существования[441].
Статьи об индивидуальных правах оказались в резком противоречии с недавним опытом коллективизации. После раскулачивания, когда конфисковывались даже подушки, зеркала и пальто, как правило, без всяких описей, – а проще говоря, были разграблены, – личное имущество теперь было объявлено охраняемым законом. Новая конституция провозгласила неприкосновенность домашних хозяйств колхозников, единоличников и ремесленников, включая домашний скот и кур. «Заработанное честным трудом имущество, доходы, сбережения, дом, усадьба, инструменты и личные вещи, находятся под защитой социалистического государства»[442]. Новое семейное законодательство подтвердило права личной собственности.
Статья 9 разрешала мелкое частное хозяйство единоличных крестьян и кустарей. Это породило надежды на то, что давление на независимых крестьян с целью присоединения к колхозу прекратится. Большинство коллективизированных крестьян интерпретировали эту уступку единоличникам как начало возвращения к доколхозной системе – это было популярным предметом слухов в сельской местности. Их логика была такова: если больше не будет давления на колхозников, то колхозники смогут свободно выходить из колхозов, и в данном случае, как они подразумевали, никто не останется в колхозе. Мечтатели фантазировали и дальше: после отмены колхоза крестьяне получат землю[443].
Многочисленные ожидания конца колхозов сопровождались небольшим количеством запросов на право выезда за границу и на такую роскошь, как получение иностранных газет[444]. Такие просьбы звучали весьма экстравагантно в стране, где разрешения на выезд за границу давались в НКВД и утверждались Политбюро. Конституция вдохновила любителей свободы, таких как некий Савин из Дящинского района Западно-Сибирского края. В своем письме в «Крестьянскую газету» он потребовал свободы торговли, выходных дней для всех, включая колхозников, понижения налогов, прекращения репрессий и усиления борьбы с преступностью. Но его основной упор был сделан на свободу вероисповедания: