Ликвидация дискриминации являлась главным нововведением конституции, которая взбудоражила общество. Аржиловский в своем дневнике отметил указ ЦИК от 14 марта 1937 года, которым предписывалось прекратить судебные дела, ограничивающие право голоса по причине социального происхождения, имущественного положения или прошлой деятельности. Он сомневался: «Чтобы от нас, бывших людей, ни исходило, все будет не так… …Мы прокляты до конца жизни и как бы ты ни перековался – тебе не поверят и при первой возможности заклюют и заплюют»[372]. Он был прав. Примирительное послание конституции и предоставление права голоса «чуждым элементам» не оказало прямого влияния на практику НКВД, который продолжал преследовать определенные группы по причине их социального происхождения или прежней принадлежности к запрещенным в настоящее время партиям. В конечном итоге количество «чуждых элементов» среди арестованных в 1936 году не уменьшилось и составило 26,9 процента. Превентивные массовые операции были направлены против кулаков и мулл в Азербайджане (приказ Политбюро 16 декабря 1936 года), церковников (циркуляр НКВД от 27 марта 1937 года) и бывших меньшевиков (циркуляр НКВД от 29 апреля 1937 года)[373]. Нарратив примирения, очевидно, относился к идеологической сфере – что должно быть, – а не к политической реальности. НКВД подчищало «отжившие свое» группы, и это не противоречило образу нового общества, представленному в конституции.
Статья о всеобщем избирательном праве разделила общество. Комментарии против интеграционной политики примирения будут рассмотрены в главе 10. Здесь я сосредоточусь на одобрительных высказываниях. Это новшество вызвало прославление населением великих демократических принципов, которое охотно озвучивали газеты. Граждане спешили вписаться в общий поток. Более прагматичную поддержку высказывали те, кто считал, что их права нарушены: верующие, кулаки, колхозники и даже рабочие. Приветствуя всеобщее право голоса, верующие хотели большего; они хотели изменить прежнюю жесткую политику: освободить заключенных священников и прихожан, вновь открыть церкви, обеспечить соблюдение религиозной свободы и положить конец злоупотреблениям и произвольным поборам с церкви[374]. Колхозники были другой группой, недовольной своим статусом второго сорта: недоступностью социальных льгот, высокими налогами в колхозах, исключением из процесса принятия решений и невозможностью покинуть колхоз. «В конституции для колхозника нет никаких улучшений. Она открыла путь для кулака и священника, но для нас ничего не изменилось». «Конституция хороша только для… рабочих и служащих»[375]. Крестьяне оперировали именно такими понятиями, как гражданство и дискриминация, когда требовали свою долю социальных выплат и участия в принятии решений (см. главу 12).
Рабочие, формально являвшиеся «привилегированным» классом, также воспользовались случаем и выражали громкие жалобы на эксплуатацию. Они просили, чтобы конституционная норма о семичасовом рабочем дне, предусмотренная в статье 119 для «подавляющего большинства трудящихся», соблюдалась на практике, и сообщали о том, что в провинциях они работают по 12, 17 и даже 19 часов без какой-либо компенсации за сверхурочные или выходные дни[376]. Рабочий И. А. Аненков, из г. Обоянь Курской области, попросил предоставить ему право на земельный участок, небольшой домик и скот для выращивания дополнительного продовольствия. Рабочие жили на такую низкую зарплату, что «не могут прокормить свои семьи, поскольку колхозы все еще производят слишком мало продовольствия для рынка».
Согласно нового закона Конституции свобода слова и свобода печати, то разрешите написать свое мнение. Я вот утерял свое здоровье за годы строительства и на производстве работать не могу. Я лично обессилел, ослаб, износился и ничем не обеспечен, и как жить не знаю. У меня двое детей и жильем не обеспечен, нет квартиры. Хотя б иметь возможность получить бесплатно усадебной земли для огорода и сделать хотя б землянку или плохонькую хатку и жить как в квартире и не наносить вреда и ущерба государству [прося пенсии]. Человек, живущий на земле пролетарий, неужели не имеет права пользоваться кусочком земли как усадьбой… Я никогда сроду не имел своей хаты и огорода, а теперь явилось желание иметь огород и пожить в своей хате и не шляться по квартирам, у меня в поисках квартир все здоровье пропало, а когда жилья нет, то и работать невозможно. Хотя б немного пожить спокойно и независимо… и [прошу] разрешить кустарное ремесло личного труда одиночки без найма других. …И разрешить торговлю строительными материалами для индивидуального строительства, [такими] как лес, кирпич[377].
Раньше подавляющее большинство промышленных рабочих владели своей долей земли в сельской общине, а также избами, в которые они обычно возвращались после выхода на пенсию. После коллективизации такая практика прекратилась, о чем свидетельствует обращение этого рабочего. В этой просьбе перечислялись повседневные трудности, с которыми пролетариат сталкивался в стране диктатуры пролетариата: недоедание, дефицит, бездомность и жалкая пенсия. Но судьба депортированных кулаков была куда хуже.
9.3. Права спецпереселенцев в свете Конституции
Наиболее активной группой, поддерживающей всеобщее избирательное право, были высланные в специальные поселения кулаки численностью 1 056 633 человека на сентябрь 1936 года. Во время коллективизации в 1930–1931 годах 1,8 миллиона крестьян, включая членов их семей, были депортированы на Север, Дальний Восток и Сибирь на принудительные работы с целью колонизации отдаленных районов, эксплуатации природных ресурсов и, на официальном языке, для перевоспитания в социалистических граждан. К 1 января 1932 года в специальных поселениях оставалось только 1,3 миллиона человек: 500 тысяч бежали или умерли[378]. Эти ссыльные крестьяне с энтузиазмом приветствовали получение ими права голоса, но они также ожидали освобождения и свободы передвижения. Предоставление избирательных прав ссыльным привело к правовой и административной неразберихе вокруг их свободы передвижения, коренящейся в значительной степени во внеправовой практике депортации крестьян, без официального приговора и точных сроков ссылки. Массовое выселение во время коллективизации осуществлялось не судебной властью, а советскими административными органами. Согласно закону, указывают Линн Виола и Сергей Красильников, такая ссылка в административном порядке влекла за собой индивидуальную (а не семейную) депортацию, свободный (а не принудительный) труд и и ограничивалась пятью годами. Чрезвычайная внесудебная практика депортации целых семей с привлечением к принудительному труду и без сроков высылки нарушила закон и создала правовой вакуум вокруг вопроса об освобождении, что позволило властям манипулировать этим вопросом с помощью подзаконных актов и инструкций в соответствии с их сиюминутными потребностями[379].
Возвращение ссыльных началось уже в 1934 году,[380] но после опубликования, а потом принятия конституции лица, высланные во время коллективизации, массово обращались за разрешением на возвращение домой, и многие из них покинули спецпоселения без разрешения. НКВД сообщал о массовом возвращении депортированных в январе 1935, июле 1936 года и принимал меры к его прекращению[381]. Писатель Михаил Пришвин в дневнике от 10 июня 1937 года изобразил странников, появившихся на русских дорогах – ссыльных крестьян, идущих домой пешком. Картина трагическая:
Вот как наступило летнее тепло, на шоссейной северной дороге появились люди с желто-зелеными лицами, идущие как черепахи, покачиваясь. Спросите, откуда они идут, – «из Архангельска». Семь лет работал, всех похоронил, а изба [в родной деревне] цела. Иногда это дети уже кулаков, а сами кулаки кончились на лесозаготовках. Идут они месяца по два.
Эти «призраки» побудили Пришвина написать Молотову:
Неужели же они лет за пять работы своей на северных реках по лесосплаву не заработали себе билет на обратный проезд, хотя бы в товарном вагоне? Не говоря о человеческом чувстве сострадания, которые возбуждают эти воистине несчастные тени прошлого, такое пешее хождение, ночевка в деревнях в течение месяцев, мне думается, политически нам сейчас крайне нежелательны. Ведь даже если они научились на севере вовсе молчать, то не молчит их вид, до последней степени тягостный и никак не отвечающий той картине жизни счастливой страны, которую все мы стремимся создать[382].
Статья 135 Конституции, устанавливающая всеобщее право голоса и восстанавливающая гражданство миллионам, в течение долгого времени была предметом обсуждения в деревнях и спецпоселениях, на Лубянке и в Кремле. Период с 1930 по 1936 год был периодом зигзагов в политике – от уступок к ограничениям – в отношении прав специальных поселенцев. Указом ЦИК от 3 июля 1931 года для спецпереселенцев был установлен пятилетний срок, который в принципе означал окончание срока их ссылки в 1934–1935 годах, но частичное и избирательное восстановление их прав началось раньше. Для мотивации труда были сделаны уступки молодежи и хорошим работникам, которые продемонстрировали свою лояльность. Например, в мае 1932 года ЦИК восстановил права группы ударников в составе 931 депортированных лиц. Важной уступкой молодежи стал указ ЦИК от 17 марта 1933 года, который предоставил право голоса детям депортированных, достигшим совершеннолетия.
ОГПУ стремилось извлечь выгоду из этой уступки, поручая местным отделениям использовать этот шанс для мотивации молодежи повышать производительность, для вербовки их в качестве информаторов, а также «в целях расслоения [населения] кулацкой ссылки» – старая практика ЧК – ОГПУ. Указ ЦИК от 27 мая 1934 года определял, что трудолюбивые лояльные депортированные, номинированные сотрудниками ОГПУ, могут получить гражданские права уже после пяти лет ссылки, а ударники среди молодежи даже ранее[383]. Но через несколько дней, 9 июня, внутренний циркуляр ОГПУ № 43 был направлен в территориальные управления с требованием ограничить предоставление прав. Во-первых, этот циркуляр «О порядке восстановления спецпереселенцев в гражданских правах», подписанный заместителем главы ОГПУ Г. Ягодой, главой ГУЛАГа М. Берманом и Г. А. Молчановым (Секретно-политический отдел ОГПУ), предписывал местным офицерам не проводить «массовой реабилитации», а отбирать граждан каждого индивидуально. Во-вторых, циркуляр предусматривал обременительную бюрократическую процедуру реабилитации. В-третьих, он предлагал использовать уступку для «отрыва молодежи от к.-р. [контрреволюционной] части стариков, также для приобретения новой агентуры [среди молодежи]». Наконец, документ позволял реабилитированным покинуть специальные поселения, но поручил ОГПУ уговаривать их остаться и ввести для этого ряд льгот[384]. Мотивами было закрепление населения на осваиваемых землях и недопущение возвращения в родные места и сведения счетов.
Похоже, что руководство было твердо убеждено в том, что молодежь будет на стороне власти. В репортаже о политических настроениях уральских депортированных чекисты подчеркивали, что настроение молодежи очень отличается от протестных настроений и действий старших ссыльных.
Считая себя невиновной, молодежь ропщет по адресу родителей… Момент расслоения [ссыльного населения] ярко подчеркивается фактами резко обостренных взаимоотношений со взрослыми. Молодежь группами приходит в комендатуры, конторы Леспромхозов, заявляет свой отказ от связи с родными и настоятельно требует улучшения условий своей жизни. В Октябрьскую годовщину молодежь имела намерение принять участие в празднике[385].
При вербовке информаторов целевой группой была молодежь. По данным ОГПУ, в уральских спецпоселениях в среднем на каждые 20 семей приходилось по одному информатору, и около 30 процентов информаторов составляли молодые люди[386].
Центральное место занимал вопрос о праве ссыльных на возвращение. К 1 ноября 1934 года было реабилитировано 31 364 ссыльных, и, несмотря на давление, 75 процентов из них покинули специальные поселения, в Северном крае – 90 процентов. Чтобы остановить их отъезд, 25 января 1935 года ЦИК утвердил предложенный ОГПУ запрет на выезд реабилитированных из места ссылки. Это был разрыв с прежним «Временным положением [ОГПУ] о правах и обязанностях спецпереселенцев» от 25 октября 1931 г., который регулировал всю жизнь крестьян в изгнании и предусматривал «полное восстановление всех гражданских прав через пять лет после депортации»[387]. Этот пункт положения поддерживал дух тысяч депортированных лиц, но теперь он был отменен.
Непоследовательность в отношении права спецпоселенцев на возвращение на родину, вступление в колхоз и возвращение имущества нашла свое выражение в дебатах на II съезде колхозников-ударников в феврале 1935 года. В принятом Колхозном уставе содержалась статья, допускающая прием в колхозы перевоспитавшихся кулаков, которые доказали свою лояльность советской власти[388]. Однако на съезде, а затем и во время обсуждения конституции колхозные активисты выражали беспокойство по поводу возможной мести со стороны кулаков. «Я думаю, что в результате пострадают те, кто был активистом во время декулакизации и ликвидации кулаков. Если к власти придут кулаки, они будут преследовать этих активистов, потому что кулаки продолжают испытывать большую ненависть»[389]. Сигельбаум и Гелдерн согласны с замечанием Фицпатрик о том, что «руководство партии оказалось более склонно к примирению с большей частью крестьянства, чем активисты»[390]. В то время как Колхозный устав вдохновлял депортированных, в августе 1935 года произошло обратное движение, связанное с разъяснением руководства ГУЛАГа, направленным всем комендантам спецпоселений – разрешить вступление в колхоз только в местах ссылки, а не в местах проживания репатриантов[391]. Такие манипуляции, когда секретные инструкции попирали принципы публично объявленной политики, являлись обычной практикой.
В этот момент, в условиях полной неопределенности, был опубликован проект конституции, который вызвал новую волну надежд и многочисленные случаи самовольного отъезда поселенцев. В связи с общей путаницей в правовом статусе депортированных лиц, возвращенцев часто принимали в их родных колхозах, которые в то время испытывали нехватку рабочей силы[392].
Следующей проблемой возвращенцев являлся вопрос об имуществе. Они требовали не только права голоса и членства в колхозах, но и возврата их домов и другого имущества[393]. Понятно, что это встретило сопротивление среди тех, кто выиграл от коллективизации. Некий В. Н. Чимородов из Воронежской области протестовал: «Конституция гласит, что попы и кулаки являются полноправными гражданами и имеют право на возврат конфискованных домов, которые сейчас находятся в колхозе. По этой причине мы просим запретить им голосовать (имеется в виду запретить полное восстановление гражданских прав, включая имущественные. –