По прежнему бесшумно он поднял ногой ножницы к пальцам правой руки. Запястье отдало тупой болью — ремни были надежны. Впрочем, надолго ли?

Джун смотрел на то, что могло принести ему свободу. Вряд ли, когда он окажется за территорией больницы, его осмелятся преследовать. У нас свободная страна, так ведь? А свобода одного человека кончается именно там, где начинается свобода другого человека. И вы, господа, свободу этого другого человека нарушаете. Я имею право делать с собой все что угодно.

Даже загонять себя в гроб.

Он посмотрел на Сайто-тян, склонившуюся на стуле.

Какое ей до него дело, в конце концов? Всем им еще со школы почему-то есть до него дело. Разве он виноват, а? Разве виноват, что не может иначе? Ведь, нельзя, нельзя иначе, как они все этого не понимают. Как это вообще можно не понимать? Ведь надо, надо! Они вообще про такое слово когда-нибудь слышали? Какое право они имеют держать его здесь, в этой поганой клетке, когда там, далеко-далеко, есть…

«Мастер…»

Забывшись, он издал слабое рычание. Тут же обругал себя и прикусил язык: Сайто-тян слабо заворочалась на стуле. Он застыл, боясь шевельнуться, и мерное сопение возобновилось. Ничего, скоро она заснет крепче.

«Мастер…»

Он вновь посмотрел на ножницы. Затем на Сайто-тян.

— Мастер…

Что?..

На висках мгновенно выступила ледяная испарина. Джун не шевелился, боясь, страшась, ужасаясь тому, что ему могло почудиться.

— Мастер…

Сдавленный, слабый всхлип донесся откуда-то справа.

Он рывком повернул голову, уже не заботясь о шуме.

Там, за спиной Сайто-тян, в глубине небольшого зеркала… Сперва он принял это за игру лунного света. Но вот ветер колыхнул гардины, и серебристая паутина запрыгала по стенам — а облачко белесого тумана осталось.

— Я нашла тебя, мастер…

— Кира… кишо?.. — разлепил спекшиеся губы Джун.

— Ты прогнал меня тогда… Прогнал и проклял… Зачем, мастер? Ведь я… твоя кукла.

— Киракишо, я был глупцом. Прости меня…