X.17 Благо [тебе], страна, чей царь – свободный,
А князья твои едят вовремя,
Для подкрепления сил, а не для пьянства!
X.18 От лености обрушился остов дома,
И от опущенных рук [ведь] протечёт крыша.
X.19 Для веселья устраивают трапезы,
А вино увеселяет жизнь,
А деньги – за всё ответят…
Безусловно, здесь имеется в виду родина Автора – Иудея времён Египетского (Птолемеевского) владычества. «Царь» – это зависимый от Египта израильский наместник («невольник»), чьи князья «поутру пируют, [не] для подкрепления сил, а для пьянства», погрязая в лености и бездеятельности, в то время как приходит в упадок страна («рушится остов дома»). А деньги – за всё ответят… И вот сразу же после этих гневных обличений высокопоставленных лентяев и пьяниц ни с того ни с сего следует совет «не злословить» царя и «не клясть богача» – ибо, мол, «птичка небесная перенесёт твою речь». Очень странное соседство стихов. Много лет, повторяю, строфы X.20 считались у меня откровенной вставкой (которую, помнится, я относил даже к Первому редактору с его отчётливой мягкостью и осторожными суждениями), но в данный момент эта проблема у меня снята. Не потому, что я разуверился в своих доводах и в том впечатлении, которое на меня и сейчас производят эти странные советы из ст. X.20, но только – и исключительно – из принципа «бритвы Оккама»: «Не умножай редакторских вставок сверх необходимости». Стихи X.20 ни категорически утверждают Божественную справедливость (как оба редактора), ни даже вообще как-либо касаются религиозной тематики – этой «лакмусовой бумажки» для вставок – а слишком расплывчаты, эмоционально довольно нейтральны и, в конце концов, могут просто служить редким примером слабости Автора, непохожим ни на него самого, ни на его принципы советами смиряться даже перед воображаемыми, мелкими и мелочными, неприятностями. Именно исходя из этих соображений, этот стих X.20 – который, не скрою, нравится мне едва ли не меньше всех в Книге – редакторской вставкой я объявлять всё же не стал. Однако если уж прибавлять к списку уже выявленных редакторских правок ещё одну, я без колебаний и в первую очередь предпочёл бы эту.
Это пространное отступление – лишний повод сказать, в какой колоссальной мере «реставратору» Экклезиаста следует воздержаться от субъективизма, от личных пристрастий и предпочтений и тем более – от вкусов.
В Книге, в X главе, присутствует блок стихов (ст. X.8-15), который оставляет очень странное впечатление. Безусловно, это – слова самого Автора: судя, хотя бы по идеям и характерным словоупотреблениям. Однако в этом блоке стихов Автор впадает уже в откровенное пустословие и самоповторы («Слова из уст мудреца – благость…», «Не знает никто, того, что будет…», а завершение блока – совсем уж невнятное и труднопонимаемое изречение; буквально: «Труды глупца утомят его, который не знает, [как] идти в город!» – ст. X.12, X.14-15). С другой стороны этот блок – цельный, слитный, читающийся «на одном дыхании», а в начале – написанный даже стихотворными строками. (Кох̃е́лет, впрочем, и в этом «блоке-пустышке» верен себе: ст. X.11 – великолепное изречение, дважды рифмованный (!) афоризм: «Если ужалит змея прежде заклинанья – то в языке уже пользы не будет…») Создаётся совершенно неотвязное впечатление, что Автор сам вставлял в Книгу этот блок, причём сделав это, похоже, после написания основного текста Книги: этот блок разрывает «блок политических высказываний» на две половины: ст. X.4-7 и ст. X.16-19, где речь идёт о глупости и преступности власть предержащих (ст. X.16-19 мы только что уже цитировали, ст. X.4-7 не станем цитировать единственно из экономии бумаги). Следует просто поверить на слово – или при желании справиться в тексте – что обе эти половины, ст. X.4-7 и ст. X.16-19, развивают и дополняют друг друга, являясь в настоящем своём виде единым блоком «на злобу дня», искусственно разорванным на две части «блоком-пустышкой» X.8-15.
Рассматриваемый блок стихов X.8-15 вызывает массу вопросов. Действительно ли он был вставлен (вряд ли вызывает сомнения, что самим Автором) позже написания основного материала Книги? Почему Автор выбрал для него такое неудачное место – разорвав единые «политические высказывания», ст. X.4-7 и ст. X.16-19? Почему содержание этого блока не выдерживает ни малейшей критики: после великолепных афоризмов, целых «глав-жемчужин» – Первой, Третьей, Седьмой, Девятой, Двенадцатой (и это – после того, как эти изумительные главы уже были написаны!) он решил вставить в Книгу довольно обширный фрагмент текста, в основном, заполненный не похожей на него самого пустопорожней болтовней, антиафористичностью, вялыми самоповторами?
Здесь может быть несколько вариантов объяснений. Одно из них может состоять в том, что этот «пустой блок» вписал в Книгу не сам Автор, а его ученик – может быть автор «Эпилога» к Книге: он собрал не вошедшие в Книгу Авторские же (!) афоризмы и вставил их в свою редакцию текста. Десятую главу он выбрал, возможно, потому, что это наименее насыщенная, «рыхлая» глава Книги (в отличие от I, III, V, VII, IX – да и вообще всех, кроме четвёртой да, может быть, ещё шестой). Сделал он это явно неудачно, так расположив вставленный им блок – неумышленно, но может и намеренно – с целью разорвать на две части блок «политической злобы дня» и снизить его накал. Еще одна гипотеза касается композиционного строя Книги. Составляющие концовку Книги главы предельно эмоционально накалены – невообразимо экспрессивная, динамичная, «захлёбывающаяся» Девятая: глава о чудовищности Смерти; заключительная Двенадцатая – читающаяся на одном дыхании и представляющая неповторимое описание гибели и разрушения целого мира, заключённого в человеке, этой вселенской трагедии; Одиннадцатая – глава не самостоятельная, она как бы представляет собой вступление к Двенадцатой, – тоже очень динамичная, «скоростная» глава (к тому же слишком короткая). Что остаётся делать Автору, каким образом заполнить промежуток между ужасающими истинами Девятой и катастрофической концовкой Одиннадцатой/Двенадцатой главы? Целесообразно было бы – мы уже думаем за Автора (пагубное занятие!) – дать читателю некую передышку между этими предельно динамичными и предельно трагическими главами. Он это и делает в Десятой главе: Десятая – собрание эмоционально нейтральных афоризмов. Или, быть может, Десятая – не «передышка» для читателя, а просто пример композиционного мастерства Автора: после предельно трагической Девятой и перед предельно трагической Двенадцатой следовало оставлять некий промежуток, контраст, чтобы концовка Книги не представлялась сплошным воплем ужаса. Ибо, несмотря на сугубую пессимистичность, мрачность, трагичность многих глав, Книга в целом – всё же разноплановое произведение; вряд ли в намерение Автора входило сделать из неё сплошное похоронное причитание.
(Необязательное отступление)
Эти длиннейшие рассуждения по поводу композиционного построения Книги хотелось бы считать тренировочными для, возможно, появящегося в будущем комментария под названием «О композиции Книги». Подобный комментарий может быть очень полезен и небезынтересен. Первая стадия изучающего Книгу (да и любой текст) – «что написал автор?» (простейшая стадия); вторая – «как он это написал?» (более сложная и дающая больше пищи для размышлений); но вопрос «почему он так написал?» является уже «высшим пилотажем» комментатора, и разрешение этого вопроса даёт неожиданные ответы, интереснейшие вопросы, выводя на гораздо более высокий уровень понимания текста. Примерно таких же выдающихся результатов добились новейшие исследователи и критики Евангелий – задавшись вопросом «почему это так написано» – у них этот метод называется, кажется, «методом анализа редакций».
(Конец отступления)
Мы не совсем ещё закончили с блоком X.8-15: существует и ещё одна гипотеза (правда, совсем уж малоправдоподобная и даже смехотворная): что включение в Книгу этого довольно длинного отрывка может быть объяснено заданным объёмом Книги, который Автору хотелось бы соблюсти. Дело в том, что египетские папирусные свитки ходили в обращении у евреев примерно одинакового стандартного размера (они так и назывались – «мегилло́т» – «свитки»). Это рулоны папируса длиной приблизительно в 10-12 средних рукописных глав. (Именно поэтому в Книге Кох̃е́лет – 12 глав, в Книге Ездры – 10 глав, в Книге Неемии – 13 глав, Есфирь – 10 глав, – все они – «мегилло́т»). Папирус был тогда сравнительно дорог, и не исключено, что объём своего сочинения авторам всё-таки приходилось несколько «подгонять» под объём свитка. Не мог ли Автор, приобретя для написания Книги такой стандартный свиток – «мегилло́т», начать писать своё произведение, дойти почти до конца (до конца IX главы) и тут вдруг обнаружить, что XI-я и XII-я глава полностью не займут свиток – останется довольно много свободного места? Что делать? Выбрасывать остающийся в конце довольно длинный край свитка? Искусственно «растягивать» последние главы? Лучше уж чем-нибудь заполнить это свободное место – хотя бы подборкой собственных разноплановых афоризмов, по первоначальному замыслу не предназначенных для Книги (поэтому они, видимо, и оказались такого низкого качества). И X-я глава – промежуток между IX-ой и XI-XII-ой – идеально подходила для заполнения оставшегося места, для размещения этого сборника ни к чему не обязывающих и в смысловом отношении нейтральных поучений.
Всё же следует рассматривать эту гипотезу в качестве курьёза.
(Необязательное отступление)
Скрупулёзный анализ текста всегда обязателен. Но тратить два с половиной листа на обсуждения такого, по сути, незначительного и незначащего фрагмента текста, как ст. X.8-15, – это, пожалуй, перебор. А ведь у нас впереди ещё анализ труднейшего «Эпилога», разбор существующих гипотез противоречивости Книги, различные версии библеистов. Одно утешает: долготерпение бумаги велико, она всё стерпит. (Но когда-нибудь всё же взбунтуется. Это будет страшно.)