Ивашка отлепился от него, вытер рукавом глаза. Молча побрёл под горку, ссутулившись, еле переставляя ноги. Мизгирь – следом. По дороге стали попадаться куски железа, вывороченные комья земли. На перепаханной изрытой обочине валялась перевёрнутая набок телега, а подле нее – раздутая конская туша с распоротым брюхом. Мухи вились над ней гужом, густо облепляя сизые внутренности. Ивашку замутило. Он отвернулся, силясь не смотреть на вываленный посиневший язык, на копошащийся, мерно гудящий рой.

– Чегой это? – миновав коня, парнишка ошалело уставился на повисшие в воздухе босые ступни, перепачканные сухой глиной. Ступни эти мерно покачивались. Холодея от ужаса, он поднял взгляд и уставился в почерневшее, заросшее бородой лицо с раззявленным ртом и страшно выкаченными бельмами глаз. Висельник. С поперечной перекладины гладко отёсанного столба тянулись оборванные тонкие верёвки – блестящие и гладкие. Одна из них, будто змея, обернулась вокруг переломленной шеи мертвяка, одетого в одно лишь исподнее. Голую грудь прикрывала табличка.

– «Партизан, стрелявший по германским войскам. Так будет с каждым», – Ивашка медленно разобрал по складам корявую надпись. – А дальше то же самое, но по-немецки. Я не знаю, как это вслух говорить.

– Древние письмена. – Мизгирь нахмурился, потёр подбородок, будто силясь что-то припомнить. – Немцы… Германцы… Хм… Старики в Сор-Олум говорили, что был такой народ. Когда-то очень давно. Выходит, германцы устроили здесь суд и сожгли твою деревню.

– Каратели… – тихо и поражённо выдохнул Ивашка. Он всё ещё ничего не понимал. – Убили и отца, и маму, и Машутку?

Он судорожно вздохнул.

– У каждого своя правда, – мрачно буркнул стрелок себе под нос и зашагал прочь.

Чем ближе подходили они к пожарищу, тем горячее становилась дорога. Босые Ивашкины ноги неслышно ступали по опалённой огнём земле. Он почти не чувствовал боли, с глухо бьющимся сердцем медленно брёл по неширокой улице, напряжённо и пристально вглядываясь в черные руины сожжённых домов. Искал свой… и не находил.

Кучи пепла, обломки стен. Обугленные яблони в мёртвом саду скорбно вздымали в небо ветви, как руки, в мольбе о помощи. Мизгирь поднял покорёженную жестяную вывеску – от жара краска на ней пошла пузырями, потрескалась. Однако же можно было еще различить перекрещенные молот и серп на фоне красной звезды и надпись «Правление колхоза “Светлый путь”».

– Снова древние письмена.

– Колхоз – это что? – Ивашка глянул пытливо, но стрелок только плечами пожал. – Наверное, что-то хорошее, раз он светлый. Ой, гляди! Там колодезь!

Ивашка только сейчас осознал, как пересохло во рту и хочется пить. Вода во фляге закончилась уже давно.

Он кинулся к почерневшему срубу, ухватился за ворот – и в ужасе отпрянул: в колодце плавали вздувшиеся трупы собак и кошек.

Мизгирь тоже заглянул туда, тихо выругался. И тут же насторожился. Откуда-то издалека, но приближаясь с каждой секундой, донеслось глухое рычание и металлический стрёкот. Стрелок дёрнул Ивашку за рукав, вынуждая присесть, укрыться за колодезным срубом, но было уже поздно.

Их заметили.