— Да как же это, — сказал отец, — составляется такая важная комиссия без высочайшего указа?.. Тут что-нибудь не так и вы напрасно дали свое согласие на внесение вашего имени в список. Ходят темные слухи о каком-то тайном будто бы заговоре, — не знаю в какой степени эти справедливо, — но, мне кажется, надо во всяком случае быть осторожным.
— Да, ведь покуда не обозначится эта комиссия явно, я, конечно, не буду участвовать ни в каких собраниях, — сказал Горковенко.
На этом разговор кончился, но не прошло и года, как Марк Филиппович чувствительно поплатился за то, что его имя стояло во главе списка. Конечно, он оправдался, но внезапный арест и осмотр квартиры жестоко его взволновали; тем более, что незадолго до этого он только что женился на княжне Шихматовой.
К отцу в дом иногда захаживал иеромонах Невской Лавры Мефодий, приходившийся матушке как-то родственником, — человек очень ученый и красноречивый. Впоследствии он был архимандритом и ректором, кажется, псковской семинарии. 5-го сентября он также пришел поздравить мать с днем ее ангела и, говоря о бывшем в прошлом году наводнении, рассказал нам:
— Масса народа суеверно думает, что такое страшное несчастье посетило столицу не даром, и что оно предвещает какую-нибудь беду, еще большую. Старики при этом вспоминают 1777 год, в который, перед самым рождением государя, Петербург потерпел также сильное наводнение; это наводнение повторилось, хотя и в меньшей степени, в год его восшествия на престол. Эти-то почти забытые случаи и внушают народу тревожное ожидание какой-то печальной перемены в судьбах Того, в ком привык он видеть хранителя своих судеб. Кажется, это мнение народа разделяет и сам император: как бы в предвидении какого-то несчастья, все мысли его получили грустное направление, которое еще более поддерживается в нем болезнью супруги. Доктора, истощив все пособия медицины, не находили для императрицы Елисаветы Алексеевны другого средства поправления здоровья, как южный климат, и местом пребывания ее избрали Таганрог. Император, желая лично обозреть, что сделано для спокойствия его супруги, назначил на 1-е сентября свой отъезд из столицы. Вместо Казанского собора, где он имел обыкновение молиться перед отъездами из Петербурга, он, на этот раз, назначил Невскую Лавру и еще 30-го августа, посетивши монастырь, сказал митрополиту, что 1-го. сентября, в четыре часа утра, желает отслужить молебен пред гробницею св. Александра Невского. Он приехал к нам, действительно, ровно в четыре часа утра без всякой свиты. Я участвовал в служении с другими иеромонахами и не мог не видеть, с каким благоговением молился государь, стоя почти весь молебен на коленях. Во время чтения евангелия он приказал положить оное к нему на главу. На другой день утром, когда я был у митрополита по делам службы, приехал флигель-адъютант и вручил владыке 500 рублей, присланные государем для братии. На вопрос высокопреосвященного, в каком состоянии оставил он его величество, посланный отвечал: «В весьма грустном. Всю дорогу был печален и молчалив. На Пулковской горе приказал остановиться, и стоя в коляске на ногах, долго и уныло смотрел на столицу, как бы навеки прощаясь с нею».
Так кончил Мефодий свою речь и слова его глубоко запечатлелись в моей памяти, тем более, что вскоре после этого отец прочитал в газетах о путешествии императора по Крыму и о возвращении его величества в Таганрог с лихорадочными припадками, которые с 6-го ноября стали постепенно увеличиваться.
В исходе ноября, как теперь помню, сидели мы в рисовальном классе, когда пришел дежурный по корпусу офицер Шпицберг и увлек с собою учителя нашего Погонкина. Все мы видели, как сгруппировались преподаватели в одном из классов и о чем-то говорили, должно быть печальном, потому что многие из них даже плакали. Это, однако ж, осталось для нас секретом, но на другой день и нам сообщена была горестная новость, что 19-го ноября не стало всеми любимого монарха.
Последовала присяга императору Константину, его отречение и присяга вновь императору Николаю I. Наступило и 14-е декабря.
В этот день отец, по обычаю, пошел в свой департамент, но, дойдя до Петровской площади, увидел там гвардейские полки и множество народа. Это заставило его вернуться назад и обойти площадь Адмиралтейским и Крюковым каналами и Большою Морскою, но, выйдя на Вознесенский проспект, ему вздумалось пойти опять на площадь, чтоб взглянуть, как он полагал, на парад. С трудом пробрался он сквозь густую толпу народа вперед. Это было в тот самый момент, когда император передавал своего царственного сына, будущего наследника, на сохранение верным ему преображенцам. Видя это и слыша разговоры толпы, отец понял, в чем дело, и ему невольно пришла на мысль комиссия для улучшения государственных дел и Бестужев. А потому, подобру-поздорову, поспешил он темь же путем к дому, и выйдя уже на Галерную улицу слышал пушечные выстрелы.
Весть о бунте дошла и до нашего корпуса. И вот, вся мелкота нашей роты, не понимая даже слова «бунт», со страхом и трепетом направилась к канцелярии, посмотреть, как бунтует стоявший там всегда гвардейский часовой. Мы подкрались к коридору, где стоял павловец, и из-за угла стали пристально смотреть на него…
— Что вы на меня так воззрились, — вскричал вдруг солдата, — вот я вас!.. — и стукнул об пол прикладом…
Мы во всю мочь пустились бежать в роту, где и уверяли всех, что солдата до того разбунтовался, что чуть не убил нас прикладом.
Весною 1826 года, когда я был уже в пятом классе, не помню хорошенько, но, кажется, в апреле приехал к нам в первый раз государь император. Не будучи никем узнан, он поднялся по парадной лестнице во второй этаж и прошел в приемную залу. Там дежурный сержант, то есть гардемарин в тесаке и фуражке, встретил его величество и спросил:
— Кого вам угодно видеть, ваше превосходительство?
— Я хочу видеть классы, — сказал император.
Из этой залы двое дверей вели в две отдельный анфилады классов. Сержант отпер одну из них, и государь услышал шум, крик, гвалт, увидел беганье по столам, игру в чехарду, драки, — словом остановился пораженный и с гневом спросил:
— Где же ваши учителя, где офицеры?
В эту минуту запыхавшись вбежал помощник директора И. С. Сульменев и начал рапортовать его величеству о благополучии заведения.
— Вижу, вижу, — сказал государь, — в каком благополучии вы пребываете!
Затем явились и дежурные: ротный командир и офицер, а за ними и инспектор классов. Учителя также пробрались в классы и успели предупредить воспитанников о прибытии в корпус его величества. Это было уже более как в четверть третьего часа, тогда как классы должны начинаться ровно в два часа, но преподаватели наши имели привычку сидеть в табельной минут пятнадцать, двадцать, а иногда и целых полчаса. Надобно сказать, что в это время, на место адмирала Карцева, назначен был директором корпуса вице-адмирал Рожнов, но так как он был командирован осмотреть корабельные леса в Архангельской губернии, то заведением временно управлял И. С. Сульменев.