Израиль – маленькая страна, будущее ее по-прежнему тревожно. Но для нас, евреев, живущих в других странах, это вечный символ того, что нам есть где искать защиту. Даже не для нас самих, нам это уже не нужно – но для наших внуков и правнуков. Потому что мы с горечью понимаем, что массового истребления евреев не произошло бы, если бы в тридцатые годы Израиль уже существовал.
Немцам не разрешается иметь еврейскую прислугу. Но капитан Дегенхардт позволяет себе нарушить предписание, у него есть еврейская служанка, которая к тому же целые дни проводит в его временной квартире в Ченстохове – ее зовут Хеленка Танненбаум. Хеленка – светловолосая красавица. Она высокого роста, во всяком случае, выше, чем малорослый, особенно для полицейского, Дегенхардт. Гладко зачесанные роскошные волосы собраны в тугой узел на затылке, у нее красивая, легкая походка и зеленые яркие глаза. Она всегда одета со вкусом, несмотря на то что в гетто очень трудно одеваться красиво, всегда выглядит свежей, ведет себя приветливо и естественно со всеми. Хеленка Танненбаум – хорошо воспитанная, образованная девочка, она выросла в одной из тех семей, которые принято называть «хорошие» – не очень богатой, но образованной и интеллигентной.
Никто не знает, как долго Хеленка работает у Дегенхардта. Кто-то говорит, что он заметил ее во время одной из селекций перед «Металлургией», другие считают, что Дегенхардт обратил на нее внимание еще раньше, приказал ей явиться в полицию, а там распорядился, чтобы она ему прислуживала – и она не посмела отказаться. Каждый день около девяти утра, после того, как всех уже разобрали по рабочим местам, за ней приезжает шофер Дегенхардта сержант Ункельбах. Он вежлив и предупредителен, распахивает перед ней дверцу служебной машины. Но Хеленка, кажется, вовсе не рада такому невероятному обращению с ней, еврейкой, наоборот, она постоянно печальна, как будто ее все время что-что мучает.
Она ни с кем не обсуждает свои обязанности в доме Дегенхардта, да никто и не спрашивает. Говорят, что иногда Ункельбах не привозит ее в гетто вечером. Несмотря на все это, никто из обитателей гетто не осуждает и не презирает Хеленку, по крайней мере, никто из тех, кого я знаю. Совершенно ясно, что это не она сделала выбор. И завидовать здесь нечему, все ее жалеют – ведь что бы потом ни случилось, такое пятно не отмоешь. Мне очень жаль красивую Хеленку, может быть, мне жаль ее больше, чем кого бы то ни было.
Незадолго до ликвидации Малого гетто Ункельбах приезжает за Хеленкой позже обычного. Он не так вежлив, как обычно, дверь машины ей приходится открыть самой. В тот же день Ункельбах застрелил Хеленку на обычном месте казни – на еврейском кладбище.
В гетто ходят разные слухи. Говорят, что Хеленку Танненбаум убрали, потому что в Ченстохову должна была приехать жена Дегенхардта. Другие слышали, что Дегенхардт получил нагоняй от начальства за служанку-еврейку. Поговаривают также, что Ункельбах изнасиловал ее перед смертью. Но все равно, на удивление мало сплетен о красавице Хеленке Танненбаум – женщине, погибшей из-за своей красоты.
Много месяцев позже я услышал, что Дегенхардт якобы был на самом деле влюблен в красивую и изящную Хеленку, что он долгое время не мог прийти в себя, когда получил приказ ее казнить.
Но одно совершенно ясно. Никогда и ни при каких более или менее нормальных условиях не мог бы капитан Дегенхардт из лейпцигской полиции иметь такую умную, добрую, изысканную и образованную красавицу, как Хеленка Танненбаум, в служанках, а тем более – в любовницах. Никогда и ни при каких условиях, если бы дело не происходило в оккупированной Польше, если бы он не распоряжался еврейским гетто в Ченстохове и не имел неограниченной власти над его населением.
Роман, Рози и я
Начало июня 1943 года. После необычно теплой зимы весна пришла рано, постоянные дожди превратили немощеные улицы Малого гетто в болото.
Как-то утром Сара и Роман не пошли на работу. Когда я вернулся вечером, Романа не было дома. Сара рассказывает, что польская семья в деревне под Ченстоховой согласилась его взять. Место, похоже, надежное – Роману только одиннадцать лет, он слишком мал, чтобы уцелеть при следующей Акции. Он ушел из гетто с группой плотников. Они спрячут его под брезентом в грузовике, который ежедневно увозит их на работу в Гнашинь Горни, недалеко от той фермы, где будет скрываться Роман. Ему дали точное описание, как найти это место, к тому же поляки будут встречать его на дороге.
Мне очень грустно, но я понимаю, почему Сара рассказывает мне все это задним числом. Я, наверное, стал бы противиться этому плану, я боюсь, что Роман растеряется и попадется. Я ничего не говорю, говорить особенно нечего, моя бедная мама полушепотом повторяет только свое вечное: «Один из нас должен спастись». Мы знаем, что положение в Малом гетто безнадежное – но стараемся об этом не говорить.
Я сохранил свои учебники из школы и с тех прервавшихся с началом акций истребления подпольных курсов. Я даже раздобыл учебники для старших классов, их полно в гетто, они никому не нужны. Я продолжаю заниматься с того места, где окончились занятия профессора Меринга. Кроме обычных учебников, достал задачники по математике, папку с вопросами по истории и географии, темы гимназических сочинений с примерами образцово написанных работ – надеюсь, что все это сможет в какой-то степени заменить руководство педагогов. Я сижу за своими учебниками, часто по вечерам, иногда рано утром, несколько раз даже рискую не пойти на работу, не имея освобождения. Пока этого никто не заметил, возможно, потому, что я работаю в мастерской фрау Мосевич.
Ясное солнечное утро, должно быть, конец мая. Дома только я и Рози. Я с утра сижу за учебниками, за столом у единственного в квартире окна, пытаюсь решить геометрическую задачу, но все время ощущаю за спиной присутствие Рози. Я слышу, как она ходит по квартире в своих домашних туфлях без каблуков, знаю, что на ней ее черный халат из блестящего сатина с пуговицами спереди, и что чулок на ней нет.
Рози останавливается рядом со мной и спрашивает, не хочу ли выпить чего-нибудь – она предлагает разогреть немного кофе из цикория, сэкономленный от утреннего пайка. Голос ее мягок и нежен. Я поворачиваюсь к ней и вижу, что несколько нижних пуговиц на ее халате не застегнуты, мне видны ее белые, полные бедра, они так привлекательно контрастируют с черным халатом и черными туфлями. Рози видит, как я жадно уставился на нее, она должна понимать, даже видеть, хотя я и сижу на стуле, что творится со мной. Она густо краснеет, отчего ее лицо становится почти красивым, она, должно быть, только что расчесала свои прекрасные черные волосы. Рози видит, как я не могу оторвать взгляда от ее бедер, что я чуть ли не съедаю ее глазами. Она медленно подходит ко мне, легонько гладит меня по давно нестриженным волосам, которые она так часто расчесывала, потом сжимает мое лицо теплыми ладонями и шепчет: «Чего ты хочешь?».
Когда она подошла ко мне, и я увидел ее тело еще ближе – боже мой, за всю свою семнадцатилетнюю жизнь я не испытывал более сильного возбуждения.
Она и раньше позволяла мне ласкать ее тело, забираться рукой между ног, она научила меня, не произнося ни слова, что и как я должен делать, но я никогда не трогал и даже не видел ее белого, все еще пышного тела. Я был для нее радостным и послушным инструментом, я помогал ей как-то утихомирить рвущееся наружу желание, которое она не имела возможности удовлетворить иным способом. Но она никогда не показывала мне своих чувств, не делала никаких намеков, что я мог бы позволить себе и больше, никогда не трогала меня – только волосы. У нас было молчаливое соглашение: как только она – по-видимому, насытившись игрой – отстранялась от меня, мы оба притворялись, что ничего не произошло, просто Рози расчесывала мне волосы.
Но это было так давно, я не знаю, сколько месяцев тому назад. Мы долго жили порознь, к тому же теснота в гетто не располагает к проявлению чувств, даже когда живешь в одной квартире.
Но сейчас происходит что-то иное. Я вижу, или, может быть, воображаю, что она смотрит на меня по-другому, что она видит во мне молодого мужчину, подросшего, уже не такого инфантильного – обстоятельства сделали его взрослее. И, может быть, как и многие другие в гетто, она решила попытаться взять от жизни чуть больше, пока еще не поздно. И никого, кроме меня, у нее для этого нет.
Для меня совершенно неважно, что именно движет этой взрослой женщиной, о которой я мечтаю уже несколько лет. Первый раз за все время она показывает какие-то чувства, говорит со мной, не молчит, как раньше. Она зовет меня, и я не хочу, да и не могу противостоять желанию, я вдруг воспринимаю то, что происходит, как окно в какой-то удивительный, неведомый рай среди ада, в котором мы живем.