— Здравствуйте, Петр Афанасьевич, — заулыбался Сайфиев. Восхищенно глянул на Золотую Звезду на груди Петра, прищелкнул языком. Но тут же спохватился: — С ремонтом у меня порядок! Завтра к вечеру сдам машину.

— Молодец! — похвалил его Петр. Спросил, кивнув в сторону трактора, стоявшего на другой яме: — Ну а тот как, тоже заканчивает ремонт?

— Как же, заканчивает... — В голосе Фарида послышалась неприязнь к тому трактористу: — Он уже месяц здесь загорает. Трактор по деталям раскидал и все. Вон и сейчас не жнет, не пашет.

— А те чо, жарко от этого? — раздался голос из-за соседнего трактора. — Больше всех надо?

К ним подошел здоровенный парень лет двадцати пяти. Настроен агрессивно. Это было видно по блеску маленьких глаз, зло посверкивавших из-под козырька низко надвинутой кепки. Но, увидев рядом с Фаридом мужчину в армейском кителе, с Золотой Звездой Героя Советского Союза, парень в первую минуту стушевался. Но тут же, независимо хмыкнул, уселся на свернутую в бухту гусеничную ленту. Вынул пачку «Беломора», ловко вышиб одну папиросу, сунул ее в рот, прикурил. Вызывающе взглянул на Трайнина.

— Что-то я никак не припомню тебя, парень, — подошел к нему Петр. — Ты что, нездешний?

— Допустим, — прищурился от дыма тракторист. — Ну и что?

— А он раньше в Сибири работал, — подсказал Сайфиев. — Да там, видно, спать на работе очень холодно, вот и потянуло в теплые края.

— Ты, паря, замолкнул бы, а? А то ушибу ненароком, — огрызнулся тот.

— Сибиряк, значит, — перебил парня Петр. — Оно и видно, силенкой не обижен. Только вот... не надоело тебе так-то?

— А как «так-то»? — не понял сибиряк.

— Ну вот так, перекуривать? Небось скучно?

— Ничо, мы привычные, — криво усмехнулся слесарь.

— Знакомые слова, слышал я их, — миролюбиво продолжал Петр. — Под Москвой, в декабре сорок первого. Тогда твои земляки, когда в атаку поднимались, тоже приговаривали: «Ничо, мы привычные. На медведя в одиночку с рогатиной хаживали, а здесь, когда скопом...» Смелые были ребята!... — И вдруг спросил без перехода: — А у тебя отец как, жив?

— Батя-то? — оторопел от неожиданного вопроса парень. И тут же нахмурился, смял папиросу. И уже другим, хрипловатым голосом, ответил: — Не-е, погиб... Аккурат под Москвой, в сорок первом... — Продолжил, словно оправдываясь. — Я тогда тоже в военкомат пошел. Но, сами знаете, бронь на механизаторов была.

— Это тоже знакомо, — кивнул Трайнин. — По личному опыту знаю... Так что теперь ты должен как бы за двоих работать. И за себя, и за отца, смертью героя павшего. Подумай над этим, парень. И еще. Мастерская — не курилка. Так что бросай папиросу и за дело.

Парень нехотя повиновался, вразвалку направился к своему трактору.

— Зря вы на него красноречие свое тратили, — сказал Петру Николай Исакович, как только они вышли из ремонтных мастерских. — Знаю я его. Такому хоть кол на голове теши, все равно не проймешь.

— А пробовали тесать-то? — взглянул на него Трайнин. — Вы и сейчас в сторонку отошли. Будто я — не я и лошадь не моя. А ведь на меня приказа еще не было, пока вы главный механик.

— Вот именно, главный механик, а не парторг. И убежден, что каждый должен быть на своем месте. На своем! Мое дело — машины. А с людьми душеспасительные беседы парторг должен вести.