Двор принял надлежащий вид и вскоре зазеленел весенней травкой. Проклюнулись одуванчики, и наши коллеги-французы начали есть их листья как салат, сдобрив немного растительным маслом. Мы, русские, смотрели на этот салат с опаской: не отравишься ли? Ничего, французы оставались живы и здоровы. Тогда и мы последовали их примеру – витаминов ведь недоставало, а овощей никаких не было.
Постепенно пришли к мысли завести огороды. Земли, как повсюду в России, было много – только работай, и она тебя накормит. Желающим – а ими оказались почти все – отвели участки позади типографии. Раздобыли орудия труда и принялись вскапывать целину. Лучше других обрабатывали землю китайцы, это у них, как видно, в крови. Меня удивило, что даже такой интеллигент, как Ли Мин, никогда раньше не занимавшийся крестьянским трудом, так любовно относится к земле, обращается с ней умело и бережно. Прежде чем посадить что-нибудь, он терпеливо растирал руками, размельчал комья земли, и семена в нее ложились, как в мягкую перинку. Каждый день мы ведрами таскали воду для полива огорода.
Первый овощ, который мы сняли, был зеленый лучок. Драгоценные витамины, политые нашим собственным потом.
Наступило беспокойное лето 1942 года. Враг предпринял ожесточенное наступление на южном направлении. В планы фашистов входило занять Баку с его нефтью и выйти на Волгу в районе Сталинграда, на расстояние в несколько сот километров от Саратова и Энгельса.
И вот война, от которой мы старались укрыться, снова напомнила о себе воем сирен противовоздушной тревоги. Сначала по ночам стали появляться немецкие самолеты-разведчики, потом начали залетать и бомбардировщики. Они пытались разбомбить мост через Волгу. Мост этот был хорошо виден из окна нашего типографского здания, и мы, сгрудившись там, наблюдали пикирование бомбардировщиков и полет трассирующих пуль в сгущающейся темноте. Зрелище это завораживало какой-то ужасающей красотой и холодком поднимающегося внутри страха. Слава богу, город Энгельс не представлял для фашистов стратегического интереса: там не было никаких промышленных объектов, работающих на оборону, поэтому налеты совершались на Саратов, где таких предприятий было много.
В июне пришел приказ, по которому часть сотрудников издательства отзывалась для работы в Москву. Ли Мин был в их числе. Он уехал, и меня сразу неудержимо потянуло домой. Да и других, пожалуй, тоже.
Глава 15
Снова в Москве
Вскоре после отъезда Ли Мина из Москвы пришла телеграмма от отца Марии о том, что мой брат Володя тяжело болен. Мария вскинулась – надо ехать в Москву:
– Володе, наверное, совсем плохо. Я не такого вызова ждала.
Семейное напряжение немного разрядил Толик. Придя из детского сада, он, не торопясь, сел на стул и деловито, важным тоном сказал:
– Я слышал, что мы уезжаем в Москву. Да, мама?
Но, узнав, что любимая бабушка с ним не поедет, тут же по-детски разревелся, как белуга. А когда успокоился, заявил:
– Ну, ладно. Потом дядя Ли Мин заболеет и пришлет телерамму, и тетя Лиза с бабушкой вместе приедут.
За время эвакуации Толик очень вырос, посерьезнел. Ему уже пошел седьмой годик. Как бы мне хотелось, чтобы Володя поскорее увидел его! На следующее утро он уже начал на пальцах откладывать, сколько дней ему осталось до отъезда к «папочке».
Но все было не так просто: хотя положение в столице стабилизировалось, въезд туда был по-прежнему ограничен, требовался специальный пропуск. Мы с вызовом на руках бросились хлопотать о пропуске для Марии. Бюрократическая канитель оказалась длительной, затяжной. Наконец, пропуск выдали, но как раз в самый день отъезда Марии прямо в цех принесли новую телеграмму – на этот раз уже для меня.
Ли Мин извещал, что Володя скончался.
Плакала я долго. Не знала, как быть: сообщать ли невестке и маме? Решила – не буду. Марии нужны силы: предстояла долгая поездка в переполненном вагоне, да еще с ребенком. Проводила их на вокзал. Сердце у меня разрывалось, когда я смотрела на сияющее лицо Марии, живущей радостью предстоящей встречи и не ведавшей, какое горе на нее обрушилось. «А ведь сколько людей каждый час, каждую минуту теряют близких!» – думала я. Стала понятней горечь невосполнимых утрат, наносимых войной.
Володю на фронт не взяли: после лагерей он по состоянию здоровья был списан вчистую. Но война, ее тяготы погубили его и в тылу. Ли Мин, который жил вместе с ним, ухаживал за больным и до последней минуты оставался у постели умирающего Володи. А потом ночью спал в той же комнате, где по русскому обычаю на столе лежало тело покойного. Володю похоронили согласно православному церковному обряду. И Ли Мин, хотя и был убежденным атеистом, вместе с родственниками Марии присутствовал на отпевании в церкви. Для него дань уважения человеку, родственная поддержка в тяжелые минуты были важнее, чем соблюдение догматических правил поведения – Ли Мин никогда не был фанатиком идеи.
В каждом письме я напоминала мужу, что хочу в Москву, и просила ускорить вызов: