На сельской улице, широкой и заросшей травой, я часто встречала пожилую полную женщину в кожаном пальто – такие пальто в те времена были редкостью. Вид у этой дамы был важный и надменный. «Что за птица?» – спрашивала я себя. И вот как-то в сельсовете, куда я зашла по делу, я услышала, как эта женщина в кожанке громким повелительным голосом кричала:
– Как это вы не можете?! А вы знаете, кто я? Я мать Марины Расковой!
Вот оно что! Марина Раскова – в те годы это было громкое имя. Одна из первых женщин-летчиц, совершивших знаменитый перелет на Дальний Восток, а теперь командир женского бомбардировочного полка, Герой Советского Союза. Но все равно, кто дал право ее матери быть такой заносчивой! Оказалось, дочь Расковой занималась в младшем классе балетного училища, потому и бабушка очутилась вместе с внучкой в Васильсурске.
В преддверии холодов школа наша готовилась к зиме. Учителя вместе с учениками старших классов ездили в лес на заготовку дров. Для меня это было новое трудовое испытание. Мужчины валили лес, а мы, женщины, обрубали сучья поваленных деревьев и грузили их на телегу. «Я превращаюсь в квалифицированного пильщика», – писала я в Москву.
Стояла уже осень, сырая и холодная, с непрекращающимися дождями, с непролазной грязью на дорогах. Возвращались мы из леса промокшие, продрогшие до костей. Обогреться же по-настоящему было негде. Да и с питанием дело обстояло неважно. Стояли в очереди за пайковым плохо пропеченным черным хлебом. Изредка выпадала удача: в сельмаге давали какую-нибудь крупу. Сельчане неохотно продавали нам, эвакуированным, картошку и овощи – приберегали для себя на зиму. Мы сами ходили подбирать картошку на убранном колхозном поле, копались в земляной жиже и были счастливы, когда удавалось выкопать несколько картофелин – грязных, но все же съедобных.
Надо отдать должное Ли Мину: он чем мог поддерживал нас. Присылал с каждой оказией (в Васильсурске находилось немало сотрудников издательства и членов их семей) деньги и посылки.
Я просила в письме:
Несмотря на наличие работы, я продолжала лелеять надежду на возвращение в Москву из этого «медвежьего угла». Очень скучала по мужу, изливая чувства в письмах:
И в другом письме:
Ответы от Ли Мина хотя и приходили регулярно, но были очень краткими, сдержанными. Может быть, ему было трудно писать по-русски? Я хвалила его: «Ты стал замечательно хорошо писать, мой родной Мин, – очень правильно, с чисто русскими оборотами». Но Ли Мин нередко не мог понять моего меняющегося нервного настроения и, как он писал, боялся надоедать бесконечными открытками, письмами, чтобы не вызвать моего раздражения. (Вот разница национальных психологий!)
Я знала, что Ли Мин продолжал работать в издательстве, вместе со всеми участвовал в подготовке к обороне Москвы – выезжал в пригород рыть противотанковые окопы. Меня не покидало беспокойство за мужа: как он там устраивается с хозяйственными делами – питанием, стиркой, уборкой и тому подобным. Ведь чего-чего, а хозяйственности у него не было ни на грош. Даже гвозди в стенку приходилось мне забивать. И хотя он жил в Москве вместе с моим братом, но больной и слабосильный Володя мало чем мог помочь. Володя стремился выехать к нам, и я его поддерживала, не сомневаясь, что работу бухгалтера он здесь найдет обязательно и сможет прокормить жену с сыном. А то ведь эта забота легла на мои плечи.