Уже много лет спустя я узнала, что Ли Мин вовсе не уезжал из Советского Союза, а все это время находился в АлмаАте под псевдонимом Александр Лапин. Выполнял секретное поручение Коминтерна – наладить радиосвязь с ЦК КПК.
Китайская компартия переживала очень трудные времена: целая цепь провалов в Шанхае сделала подпольную деятельность невозможной. Постоянная радиосвязь с Москвой прервалась.
Руководители ЦК перебрались в южные горные районы, где действовала Красная армия, и была создана Советская власть.
Но и там красные силы оказались в кольце гоминьдановской армии, проводившей «карательные походы» против коммунистов. Прорвав окружение, Красная армия двинулась на северо-запад страны, теряя тысячи людей убитыми и ранеными.
Во время одной из бомбардировок погибла единственная рация для связи с внешним миром. Коминтерн терялся в догадках: где китайское руководство со своей армией? что с ними? Восстановление радиосвязи стало первейшей задачей.
Работа была настолько засекречена, что Ли Мин жил под Алма-Атой, как в заточении, не имея права выходить за пределы территории радиостанции. Потом он с запоздалым сожалением говорил, что нам следовало бы пораньше пожениться – тогда бы он не чувствовал себя одиноким. Пустые сожаления: не дали бы ему такого разрешения в то время.
Под руководством Ли Мина были организованы две секретные группы, которые перешли границу в районе Синьцзяна[40] и направились в сторону Шэньси[41] в надежде установить связь с 25-м или 26-м корпусом Красной армии, действовавшими в тех местах. Ли Мин сам просился в конспиративную поездку в Синьцзян, чтобы руководить работой на месте, но Коминтерн согласия не дал. После нескольких неудачных попыток связь с ЦК КПК удалось установить через Лю Чаншэна, который доставил в Китай шифр для радиограмм, разработанный Ли Мином. После перехода границы в Синьцзяне посланцу Коминтерна потребовался еще год блужданий, пока он не наткнулся на отряд китайских красноармейцев.
Кстати, позднее, в конце 30-х годов, гоминьдановская пресса опубликовала сообщение о том, что лидер КПК Ли Лисань якобы собирается возглавить стотысячную советскую Красную армию, которая готовится через Синьцзян вторгнуться в пределы Китая, чтобы начать военные действия против японцев. Мао Цзэдуну пришлось опровергать эту «утку» в беседе с гоминьдановским журналистом. Возможно, это был своего рода отзвук на пребывание Ли Лисаня возле границы с Синьцзяном. Хотя как эти засекреченные сведения могли просочиться в гоминьдановскую печать?
По выполнении задания Ли Мина отозвали в Москву для участия в VII конгрессе Коминтерна в июле 1935 года, после которого его определили на работу в «Издательское товарищество иностранных рабочих в СССР» (издательство «Иностранный рабочий», которое гораздо позднее стало именоваться «Прогресс») заведовать китайской секцией. Положение у него стабилизировалось, вошло в легальное русло – пора было подумать и о личной жизни. Видимо, это все и подтолкнуло Ли Мина ко мне.
В августе я держала экзамены в вуз, но по конкурсу не прошла – подвела математика, с которой я еще со школьной скамьи была не в ладах. Постигшую меня неудачу я не восприняла трагически, хотя, конечно, была расстроена. Но как-никак у меня была работа, была профессия технического редактора. И вообще увлечение геологией, я поняла, было глупостью – не вышло бы из меня геолога. По своим склонностям я – прирожденный гуманитарий, что позднее и доказала. Как гласит народная мудрость: «Что ни делается – все к лучшему».
В это самое время Ли Мин начал ухаживание по всем правилам, очевидно, с самыми серьезными намерениями. Приходя ко мне домой, приносил духи в красивой упаковке, шоколад «Золотой олень». Однако с моей стороны серьезных планов тогда не было, замуж выходить я не собиралась. Меня вполне устраивали дружеские отношения: мы виделись у наших общих знакомых, изредка ходили в театр. Но Ли Мин был человеком настойчивым: телефонные звонки раздавались в нашей коммунальной квартире и рано утром, и поздно вечером, вызывая недовольство соседей.
– Лиза, опять твой китаец звонит! Иди скорее, а то телефон оборвет, – ворчали на меня.
Устоять перед таким напором было невозможно – никакие отговорки не помогали. И мы стали встречаться чаще. Бывали больше в театрах: Ли Мину нравилось драматическое искусство, русская классика по духу была ему близка. Помню, когда мы смотрели «Вишневый сад» в МХАТе, я опасалась, что ему будет скучно: на мой взгляд, эта драма была так далека от жизни китайского общества! Оказалось, что нет. Ли Мин с неподдельным интересом досмотрел спектакль до конца. После спектакля я осторожно спросила, все ли ему понятно. Ли Мин сказал:
– Конечно! Ведь и у нас в Китае происходит нечто подобное.
Такой распад феодального уклада жизни, разорение родовых помещичьих гнезд, сказал он мне, происходил и в Китае. Может быть, Ли Мин при этом вспомнил и историю своей родовой усадьбы?
А вот поход на концерт оказался неудачным: очарованная симфонической музыкой, я не заметила, как мой спутник заснул в кресле. Выяснилось, что в широкий круг интересов Ли Мина музыка не входила, от природы он был напрочь лишен музыкального слуха. Единственная мелодия, которую он знал, была мелодия «Интернационала», да и ту он напевал так, что ее можно было опознать только по словам песни. Позднее в Пекине мы с мужем регулярно ходили вместе в театры, на балетные спектакли, выступления народных ансамблей и прочее, но на симфонические концерты он меня всегда отпускал одну.
Нелюбовь к музыке я еще вполне могла перенести. Но вот бытовые привычки!.. Ли Мин не умел подавать пальто, всегда первым проходил вперед, и это меня шокировало. И вот однажды я решила его проучить. Мы стояли на остановке. Подошел автобус, и Ли Мин, как всегда, полез вперед. А я взяла и осталась стоять на месте. Автобус тронулся. Сквозь стекло я видела недоуменное лицо Ли Мина и знаки, которые он мне подавал: мол, чего ты не села? Через несколько минут он, сойдя на ближайшей остановке, с повинной притрусил обратно. Я его простила, и больше такого не повторялось. И потом в Китае он всегда пропускал меня первой в двери, в машину, подавал пальто на удивление окружающим, не знавшим таких «заморских привычек».
Я с удовольствием отмечала, что обычно не слишком следивший за своим внешним видом Ли Мин стал уделять этому больше внимания. Как-то, помню, он пригласил меня в Большой театр. Встретились, как принято у москвичей, у одной из колонн портала. Было уже по-осеннему холодно, и Ли Мин был в своем сером пальто с поясом. Когда же он разделся в гардеробе, я увидела на нем вместо старенького темного костюма новый, серый в полоску. В этом хорошо сшитом костюме Ли Мин прекрасно смотрелся. «Ну прямо жениховский вид», – усмехнулась я про себя. Но, откровенно говоря, мне это импонировало.
Поворот в наших отношениях пришелся на ноябрьские праздники 1935 года, когда Ли Мин пригласил меня на торжественный ужин, который устраивался в складчину китайцами все в той же гостинице «Союзная». Тут мой поклонник предстал передо мною совсем иным. Он восседал во главе огромного стола, произносил тосты, которым вторили присутствующие. Впервые я услышала тогда слово «тунчжимэн» (товарищи), оно прозвучало для меня очень красиво, вызывая ассоциацию с английским “gentleman”. Застолье было веселым, шумным, и заводилой, «душой общества» оказался, к моему великому изумлению, Ли Мин. От его обычной сдержанности, которая отличала его в нашей смешанной компании, здесь, в своей среде, не осталось и следа – языкового барьера тут не существовало. Из русских было всего два – три человека, включая меня. Мне показалось, что участники пиршества – в основном сотрудники китайской секции «Издательского товарищества иностранных рабочих в СССР» – с нескрываемым интересом, но без излишней назойливости посматривали на меня, и я поняла, что это были «смотрины», приуроченные к праздничным дням. Впечатление китайских коллег, похоже, сложилось в мою пользу, а мое – в пользу Ли Мина.
Постепенно возрастал интерес к нему, пришедшему как бы из другого мира, наполненного революционной романтикой и составлявшего резкий контраст с моими однообразными буднями. Скучная обстановка коммунальной квартиры, убогое существование, мелочные разговоры на кухне – на фоне этой серости Ли Мин выглядел загадочно и привлекательно. Он умел широко смотреть на вещи – ограниченное обывательское мышление было ему чуждо, как и мелкие материальные интересы. Я чувствовала, что это человек, который готов пожертвовать всем во имя идеи, и это было то главное, что привлекало меня к нему. Он поднимал меня, выводил за рамки обыденной жизни.