В актовом зале яблоку негде было упасть – сплошное море черных голов. Тысячи глаз устремлены на сцену, где в центре стоит Ли Лисань, а с каждого боку – по три человека, «совместно критикуемых». Это все секретари бюро, а среди них и я, крайняя слева. У каждого из нас на груди табличка, указывающая на разряд «преступления». На моей крупными иероглифами написано: «советская ревизионистская шпионка Ли Ша».

Успеваю бросить взгляд на переполненный зал и убеждаюсь, что большинство присутствующих – это студенты, в том числе из нашего института. Любопытно ведь посмотреть, как разоблачают крупных советских шпионов. Такое не часто приходится лицезреть. Нам, критикуемым, приказывают стоять по стойке «смирно»: вытянув руки по швам, ноги вместе, голова опущена. Монотонным, нудным голосом зачитываются обвинения в адрес Ли Лисаня. О нас шестерых ни слова. Мы, видимо, просто гарнир, подаваемый к основному блюду. Но это блюдо оказывается совсем пресным: никаких сенсационных разоблачений.

Долго стоять, как приказано, трудно: ноет поясница, затекают ноги и шея. Пытаюсь осторожно переменить положение и тут же получаю грубую подножку от надзирающего за нами хунвейбина, слышу его резкий окрик: «Стоять!» Бросаю украдкой взгляд на соседа, секретаря Северного бюро, и вижу его багровое от прилива крови лицо: у него высокое давление, стоять ему в предписанной позе трудно.

В зале начинается движение, хлопают откидные сиденья стульев – потерявшие интерес зрители начинают расходиться. Ожидания не оправдались, зрелище оказалось не столь уж любопытным. Собрание заканчивается при полупустом зале.

Нас всех под конвоем хунвейбинов выводят из зала. Ли Лисань измучен. Просит отвезти его в Пекинскую больницу.

Его там принимают не сразу, а в порядке очереди. Пока врач простукивает, прослушивает его, один из медиков отводит меня в сторону и говорит полушепотом:

– К нам в таком состоянии привозят человек по двадцатьтридцать в день. Оставлять не имеем права без разрешения Комитета по делам культурной революции.

Делать нечего, возвращаемся домой. Ли Лисань в изнеможении ложится в постель. Но спустя некоторое время приходит в себя и даже находит силы надо мной подшутить:

– А ранг у тебя, Лиза, повысился, раз тебя поставили в один ряд с секретарями бюро ЦК!

Как ни горько все это было, но меня порадовало, что муж сумел сохранить капельку юмора. Значит, не все еще потеряно!

Однако лента событий, принимавших все более трагический оборот, стремительно раскручивалась.

Вскоре у нас в доме еще раз прошел обыск. Производили его на этот раз рабочие типографии при Северном бюро. К тому времени уже было спущено указание: при обыске ничего не ломать, не разбивать, не изымать. Однако бунтари всюду рылись, искали неизвестно что. В этот раз обыск производился в моем присутствии.

– Сколько ты получаешь в месяц? – неожиданно пристали ко мне рабочие.

– Сколько государство мне платит, столько и получаю, – парировала я.

– Да уж! Ты в день работаешь всего часа три – четыре, а получаешь 240 юаней! – последовал резкий упрек.

У этих работяг, к сожалению, не было правильного представления о том, что такое труд преподавателя, сколько он требует сил и напряжения, какой концентрации внимания на уроке! Я им казалась просто барыней-дармоедкой.

Раздосадованные бесплодностью своих поисков, цзаофани отправились на кухню в надежде хоть там найти что-нибудь. И – о радость! – на глаза им действительно попался подозрительный агрегат, запрятанный в кухонном шкафу.

– Это что такое? – грозно наступали они на нашего повара Люй Синсаня.

– Миксер, – охотно стал объяснять тот. – Электросмеситель.

– Чего?