Мы с Граней со страхом и любопытством приникли к ограде и через щель в неплотно прикрытых воротах увидели, что орущая толпа вливается во двор на другой стороне улицы. Тот самый, где стояли коттеджи, построенные в 40-х годах американцами. После того как американский персонал бывшей Рокфеллеровской больницы покинул Китай в начале 50-х годов, там поселились китайские врачи. Это были крупные специалисты – светила медицины. Теперь они подпали под категорию «буржуазных авторитетов» и, следовательно, под огонь хунвейбинов.

Первой моей мыслью было утешительное: «Пронесло!» Но потом я услышала звон разбиваемых стекол и посуды, треск дерева. Крушили мебель, из окон второго этажа полетели какие-то обломки, обрывки. Боже праведный, что происходит?! Настоящий погром! В голове невольно пронеслось сопоставление с погромами в фашистской Германии. Но я не решилась высказать вслух такую крамольную мысль. Мы с Граней молча сидели в своем дворике оглушенные, подавленные, примеряя на себя такую же будущность.

События продолжали стремительно развиваться. По улицам стали разъезжать грузовые автомобили, битком набитые «революционными бунтарями» – цзаофанями и хунвейбинами. Гремели лозунги и боевые песни, многократно усиленные репродукторами, установленными на машинах и на крышах домов. Теперь уже не только университетские корпуса, но и все улицы, все дворы запестрели написанными крупными буквами плакатами – дацзыбао. В них обрушивались на «буржуазные авторитеты», на «каппутистов» и «ревизионистов», на тех, у кого были друзья или родственники за границей – считалось, что это равносильно связям с иностранной разведкой. Всех таких людей причисляли к разряду «нечисти» (по официальной терминологии той эпохи).

Как-то по дороге в институт мое внимание привлекла группа людей, которые ползком или сидя на корточках выщипывали траву на обочине мостовой возле ограды Института национальностей. На груди у каждого болталась табличка. Почему эти люди занимаются таким бесполезным делом? Что это за таблички и кто их нацепил? Очень скоро я поняла: это всякая «нечисть», попавшая в руки хунвейбинов и подвергнутая унизительному наказанию.

Волна унижений и бесчинств нарастала. По улицам стали водить или возить на грузовиках политических и общественных деятелей, партийных секретарей и начальников разных рангов, обвиняемых во всех смертных грехах. На груди у них висели таблички с глумливыми надписями, а на голову были насажены остроконечные бумажные колпаки – китайский символ позора. Распространялись слухи о первых самоубийствах. Не выдержав издевательств (хунвейбины заставили его ползать на коленях по двору с колпаком на голове), бросился в воду и покончил с собой знаменитый писатель Лао Шэ.

Появилась и такая форма, как «собрания борьбы» со всякой «нечистью». Масштабы собраний зависели от значимости жертвы, от ее социального места в обществе и от тяжести обвинений.

В Северном бюро ЦК вывесили дацзыбао, направленные против Ли Лисаня. В самом начале содержание их было довольно безобидным, затрагивающим мелочи нашего семейноо быта, который потрясал воображение цзаофаней своей буржуазностью. Особенно досталось за собачку Крошку, маленького гладкошерстного фокстерьерчика, которая прожила с нами около пятнадцати лет. Раздавались звонки по телефону, и звонкий ребяческий голос сурово допытывался:

– Это правда, что ваша собака спит на матрасике и пьет молоко?

Для мальчишек, выросших на кукурузной каше и никогда не знавших молока, столь «роскошная» жизнь собаки и впрямь казалась несусветной. Но, к сожалению, это была правда, а значит, истинный криминал.

Безобидная Крошка стала первой жертвой в нашей семье. Ее тонкий лай переносился за ограду нашего особняка, вызывая косые взгляды прохожих. Муж, переживая за меня, напуганную погромами, потихоньку вывез Крошку на машине за город и оставил у дороги, ведущей в аэропорт. Мне было горестно, но приходилось утешать рыдающую Лялю:

– Не погибнет она там! Побегает на воле. Может быть, еще дружка себе найдет, щеняток заведет!

Правда, сама я мало верила собственным словам.

Ли Лисань часто выходил за ворота почитать дацзыбао, чтобы хоть как-то быть в курсе событий. Ходил пешком, одевался как можно проще. Персональным автомобилем советской марки ЗИМ, который полагался министрам, перестал пользоваться, сменив его на более скромную «Победу». Надо сказать, что водитель Лао Гао, простой и преданный человек, посчитал за должное взять на себя функции охранника и добровольно следовал за своим начальником во время его вылазок на улицу.

В середине августа хунвейбины переписали от руки и распространили по всему городу дацзыбао, которую вывесил в Чжуннаньхае сам Мао Цзэдун. Он дал команду «Огонь по штабу!», указав на людей, которые, «занимая реакционные буржуазные позиции», пытаются подавить «пролетарскую культурную революцию». Намек был сразу понят: острие борьбы теперь уже направлялось непосредственно на людей, «идущих по капиталистическому пути», штаб которых, как считалось, возглавлял Лю Шаоци, тогдашний председатель КНР. Эта дацзыбао стала тем горючим, от которого еще неистовее заполыхал костер «культурной революции».

Из газет Ли Лисань узнал о том, что состоялся XI Пленум ЦК КПК VIII созыва – первый, начиная с 1946 года, о котором его даже не известили, хотя формально он еще оставался членом ЦК. В новом списке Политбюро Лю Шаоци со второго места отодвинулся далеко назад. Было ясно, что его тоже ждут нелегкие времена, но это служило нам малым утешением.

Конец лета ознаменовался еще одним событием: из Тяньцзиня в Пекин пришла пешком многотысячная колонна хунвейбинов. Они проделали этот путь, чтобы привлечь внимание к деятельности местных городских властей, на которых они пришли жаловаться в ЦК. Этим было положено начало движению за объединение всех хунвейбинов страны – «дачуаньлянь». Сверху тут же откликнулись на этот почин: для хунвейбинов был объявлен бесплатный проезд на всех видах транспорта, бесплатное проживание в студенческих общежитиях и, в общем, всяческая поддержка. И молодежь – и юноши, и девушки – как с цепи сорвалась: все ринулись куда-то в разные концы страны «раздувать искры» и «сеять семена культурной революции». На вокзалах скапливались тысячные толпы, поезда брали с боем.

Наши обе дочери и племянник Маомао тоже с энтузиазмом пустились в дальние странствия. В молодости ведь не страшит никакой дискомфорт. Можно пристроиться и под лавкой в набитом до отказа вагоне, и спать на голом полу в каком-нибудь приемном пункте для «революционных бунтарей». Зато сколько можно увидеть и испытать интересного!

Казалось просто удивительным, как железные дороги справлялись с таким чудовищным потоком пассажиров, ведь с места тронулись миллионы молодых людей и подростков! Это движение, принявшее устрашающий размах, в конце концов оказалось чревато тяжелыми последствиями вроде вспышек эпидемических болезней, нарушений работы транспортной сети страны и прочего. И в ноябре 1966 года Комитет по делам культурной революции вынес постановление прекратить передвижение хунвейбинов по городам и приказал им вернуться на места учебы. Вакханалия разъездов по стране закончилась, правда, не сразу.

Алла и Инна вернулись из путешествия только в декабре.