– Я-то сам не уйду. А если вдруг мне прикажут уйти, я же не смогу остаться.
Я понимала, что должна быть к этому готова, но это была еще не самая страшная угроза. Как стало известно позднее, 16 мая 1967 года Мао Цзэдун в беседе с Кан Шэном вспомнил о Ли Лисане, сказав: «Ли Лисань, Цюй Цюбо, Ван Мин – все они выступали против меня, ругали, что я правый уклонист, что, мол, в горной глубинке марксизма-ленинизма быть не может. Они один левее другого». Кан Шэн понял, что у него развязаны руки. На следующем совещании Комитета по делам культурной революции он заявил:
– Не думайте, что Ли Лисань – «дохлый тигр», ведь тигр и подохнув может пугать людей. Подпустите-ка ему огня, подпалите как следует.
С этого все и пошло – выступление Ци Бэньюя и дальнейшее нагнетение событий.
Подчас при тяжелом стечении обстоятельств даже человек с твердым характером может сломаться. Так случилось и с Ли Лисанем. Обессиленный физически, он стал заметно сдавать, падать духом. Как-то раз у него вырвались слова:
– Знаешь, Лиза, я, наверное, стану жертвой «культурной революции».
В голосе у него слышались горечь и какая-то обреченность, покорность судьбе. Все это было так несвойственно для него, волевого, мужественного человека! Похожая на жалость острая боль сжала мне сердце, но слов утешения я не нашла – все они были бы ложью.
Трагическая развязка неумолимо приближалась, хотя точный день ее нам не дано было знать.
Последнее расставание
Но вот наступил понедельник, 19 июня 1967 года. С утра в доме стояла непривычная тишина, никто из вопрошателей хунвейбинов в тот день почему-то не появлялся. Совершенно обессиленный, Ли Лисань лежал у себя в постели. Последнее время он ничего не ел, кроме хлеба, размоченного в воде, в лучшем случае – в бульоне. Он так ослаб, так потерял в весе, что от него осталась только слабая тень. Было мучительно больно смотреть на него, прежде такого бодрого, хорошо выглядевшего человека, которому никто не давал его возраста.
А теперь он просто таял на глазах. Как-то, поднявшись с кровати, он упал: то ли поскользнулся, то ли на секунду потерял сознание. В испуге я бросилась к нему, стала звать на помощь.
Прибежала Сяо Ху, и мы, две женщины, подняли его безо всяких усилий – тело его было легким, как перышко.
Часам к четырем – пяти того дня в воротах неожиданно появились цзаофани из Северного бюро. Двое из них вошли в дом и приказали мне собрать для Ли Лисаня вещи.
– Зачем? – забеспокоилась я.
– Он поедет с нами.
– Куда?!
– Туда, где ему будет спокойнее, чем дома.
Уклончивый ответ! Я не поверила, конечно, этим словам, и меня охватила ужасная тревога.
Еле сдерживая себя, я собрала для мужа нижнее белье, полотенце, мыло и зубную щетку. Дала ему с собой и снотворное, без которого он не мог обходиться почти два десятка лет после событий в профсоюзе. Прекрасно помню, что в небольшом пузырьке таблеток осталось совсем немного – чуть больше трети. После того как среди ответработников произошло несколько случаев самоубийств с помощью снотворного, в Пекинской больнице по указанию свыше стали выписывать лекарство только на три дня – дозу, которая не могла стать смертельной. Хранить снотворное и выдавать его на ночь должен был секретарь или горничная, это правило соблюдалось и в нашем доме. Передавая Ли Лисаню пузырек, я не могла предвидеть, что из этого выйдет, какие клеветнические фантазии разрастутся вокруг меня!
Ли Лисаня увезли неизвестно куда, и я осталась совсем одна. В душе образовалась тревожная пустота: что будет дальше – со мной и с мужем? Ничего не хотелось – ни есть, ни пить. В опустевшем большом доме (дочери переселились в студенческое общежитие) ночью было мучительно страшно одной. Преследовали кошмары. Мне снилось, что у нас в спальне с грохотом рушится угол потолка. Это было явно не к добру – подобный сон уже снился мне незадолго до смерти брата. А то приснилось еще, что какая-то длинная-предлинная рука с цепкими пальцами тянется ко мне, чтобы схватить за горло. Просыпаюсь вся в холодном поту, вскакиваю с постели и бегу плотнее прикрыть дверь. Зачем? Разве это спасет? Распахиваю окно в надежде услышать ночные шумы города, чтобы очнуться и стряхнуть с себя ночной кошмар. Но вдалеке слышны только отдаленные звуки хунвейбинских громкоговорителей, изрыгающие лозунги и призывы к расправам.