Рассудок, этот представитель рода в человеческой душе, есть, по Фейербаху, прообраз Бога-Отца. Рассудок требует от человека безусловного выполнения нравственного закона, как бы ни оправдывал человек свои слабости. Фейербах цитирует по этому поводу И. Канта, писавшего: «Нравственный закон неизбежно унижает каждого человека, так как последний сравнивает с ним чувственные склонности своей природы»[74]. Преодолению этого противоречия служит, по Фейербаху, концепция Бога-Сына. Бог-Сын есть гипостазирование опыта человеческого сердца. «Что же избавляет человека от разлада между ним и совершенным существом, от тяжелого чувства греховности, от мучительного сознания своего ничтожества? Чем притупляется смертоносное жало греха? Только тем, что человек сознает, что сердце, любовь есть высшая, абсолютная сила и истина, и видит в боге не только закон, моральную сущность и сущность разума, но главным образом любящее, сердечное, даже субъективно-человеческое существо. Рассудок судит только по строгости закона, сердце приспособляется; оно судит справедливо, снисходительно, осторожно, “по человечеству”. Закон, требующий от нас нравственного совершенства, недоволен ни одним из нас, но поэтому-то человек, его сердце также недовольны законом. Закон обрекает на гибель; сердце проникается жалостью к грешнику. Закон утверждает меня как абстрактное, сердце – как действительное существо. Сердце вселяет в меня сознание, что я человек; закон – только сознание, что я грешник, ничтожество. Закон подчиняет себе человека, любовь его освобождает»[75].

Сердцу человека открыта любовь, соединяющая высшее и низшее. Книга Фейербаха, написанная ярким образным языком, – что во многом послужило причиной ее популярности, – изобилует страницами, воспевающими любовь как высшую человеческую способность. «Любовь есть связь, посредствующее начало между совершенным и несовершенным, греховным и безгрешным, всеобщим и индивидуальным, законом и сердцем, божеским и человеческим. Любовь есть сам Бог, и вне любви нет Бога. Любовь делает человека богом и Бога – человеком. Любовь укрепляет слабое и ослабляет сильное, унижает высокое и возвышает низкое, идеализирует материю и материализует дух. Любовь есть подлинное единство Бога и человека, духа и природы. Любовь претворяет обыденную природу в дух и возвышенный дух – в природу. Любить – значит исходя из духа, отрицать дух и, исходя из материи, отрицать материю. Любовь есть материализм; нематериальная любовь есть нелепость. Отвлеченный идеалист, приписывающий любви стремление к отдаленному предмету, только утверждает этим, помимо своей воли, истину чувственности. Но в то же время любовь есть идеализм природы; любовь есть дух. Только любовь научает соловья искусству пения, только любовь украшает половые органы растений венком цветка. Какие чудеса творит любовь даже в нашей будничной мещанской жизни! Любовь объединяет то, что разделяют вера, исповедание, предрассудок. Даже нашу аристократию любовь с немалым юмором отождествляет с городской чернью. Древние мистики говорили, что Бог есть высшее и в то же время самое обыкновенное существо. Это поистине относится к любви, но не к вымышленной, воображаемой, нет! – а к настоящей любви, любви, облеченной в плоть и кровь»[76].

Тайна Боговоплощения также лежит, согласно Фейербаху, в психогенетической природе христианского Бога: «Если мы будем усматривать в воплощении только вочеловечившегося Бога, то это вочеловечение, конечно, покажется нам поразительным, необъяснимым, чудесным. Но вочеловечившийся Бог есть только сделавшийся Богом человек, потому что нисхождению Бога до человека должно непременно предшествовать возвышение человека до Бога. Прежде чем Бог сделался человеком, то есть явился в образе человека, человек уже был в Боге, был сам уже Богом. Иначе Бог не мог бы сделаться человеком»[77]. И опять основой боговоплощения является тайна любви. «Антропология не усматривает в воплощении особой, необычайной тайны, подобно ослепленной мистическим призраком умозрительной философии; она, напротив, разрушает иллюзию, будто в воплощении заключается особая, сверхъестественная тайна: она критикует догмат и сводит его к его естественным, прирожденным человеку элементам, к его внутреннему началу и средоточию – к любви <… > Кто же наш спаситель и примиритель? Бог или любовь?

Любовь, потому что мы спасены не Богом как таковым, а любовью, которая выше различия между божественной и человеческой личностью. Бог отрекся от себя ради любви, так же мы из любви должны отречься от него, и, если мы не принесем Бога в жертву любви, то принесем любовь в жертву Богу и найдем в нем, несмотря на предикат любви, злого идола религиозного фанатизма»[78].

Фейербах разоблачает сверхъестественную тайну Троичности, исходя из факта социальной сущности человека. «Но одинокий Бог исключает существенную потребность всякой двойственности, любви, общения, действительного, полного самосознания – у него нет другого “я”. Религия удовлетворяет эту потребность тем, что соединяет одинокое Божественное существо с другим, вторым, отличающимся от него как личность, но однородным с ним по существу — с Богом-сыном, отличным от Бога-отца. Бог-отец – это “я”, Бог-сын – “ты”. ‘‘Я’’ – это рассудок, “ты” – любовь. Любовь в связи с рассудком и рассудок в связи с любовью образуют впервые дух, а дух есть цельный человек. Только общественная жизнь есть истинная, себе довлеющая, божественная жизнь — эта простая мысль, эта естественная для человека, врожденная истина и составляет сверхъестественную тайну троичности. Но эта истина, как и всякая другая, признается религией только косвенным, то есть превратным, образом; религия рассматривает эту всеобщую истину как частную и придает подлинному субъекту значение только предиката. Она говорит: Бог есть общественная жизнь, жизнь и сущность любви и дружбы. Третье лицо в Троице служит лишь выражением обоюдной любви двух первых лиц Божества, есть единство Отца и Сына, понятие общения, которое довольно нелепо воплощается в свою очередь в особом, личном существе»[79].

Заключая книгу, Фейербах еще раз повторяет свой главный тезис: тайна Бога лежит в тайне человека. Отсюда делаются и этические (и политические) выводы: «Мы доказали, что содержание и предмет религии совершенно человеческие, доказали, что теологическая тайна есть антропология, а тайна божественной сущности есть сущность человеческая. Но религия не сознает человеческого характера своего содержания; она даже противополагает себя началу человеческому, или, по крайней мере, она не признает, что ее содержание человечно. Поэтому необходимый поворотный пункт истории сводится к открытому признанию, что сознание Бога есть не что иное, как сознание рода, что человек может и должен возвыситься над пределами своей индивидуальности или личности, но не над законами и существенными определениями своего рода, что человек может мыслить, желать, представлять, чувствовать, верить, хотеть и любить, как абсолютное, божественное существо, – только человеческое существо»[80].

Этот своеобразный антропологический титанизм оказался очень популярным во второй половине XIX века. Он питал и М. Штирнера, и Ф. Ницше, и М. А. Бакунина, и К. Маркса, и многих других. Влияние концепции Фейербаха чувствуется и в XX веке: 3. Фрейд, Э. Фромм, Ж.-П. Сартр и др. Когда речь заходит о возникновении религии как о некой фантастической иллюзии человека, идеи Фейербаха всегда оказываются релевантными.

Свои «немцы»

В русском общественно-демократическом движении 1860-70-х годов XIX столетия наиболее влиятельными авторами были М. А. Бакунин (1814-76) и П. Л. Лавров. Причем, как отмечают сами участники этого движения, Бакунин и его проповедь социальной революции – не политической! – были более популярны[81]. Да и сама фигура Бакунина, пламенного революционера, участника всех главных европейских революций 1840-60-х годов, арестанта в Германии, Австрии, России, яркого и плодотворного публициста, не могла не привлечь к себе внимания всех критиков российской действительности, особенно молодежи. В задачи данной книги не входит обсуждение всех аспектов деятельности этого русского революционера и проповедника анархизма. Нас интересует только его антитеологизм, как называл это сам Бакунин, оказавший существенное влияние на отход русской интеллигенции от Церкви.

М. А. Бакунин. Фото XIX в.

Отношение зрелого Бакунина к религии было вполне определенным. В написанном в 1866 году «Катехизисе революционера» он с первых его строк высказывает свою позицию: «1. Отрицание наличности действительного, внемирового личного Бога, а посему и всякого откровения и всякого божественного вмешательства в дела мира и человечества. Уничтожение служения Божеству и его культа. 2. Заменяя культ Божества уваженьем и любовью к человечеству, мы провозглашаем: человеческий разум единственным критерием истины, человеческую совесть основой справедливости, индивидуальную и коллективную свободу единственной создательницей порядка в человечестве»[82].

В вопросе о происхождении религии Бакунин держался точки зрения Фейербаха, которого очень почитал. «Все религии со своими богами были всегда не чем иным, как созданием верующей и легковерной фантазии человека, еще не достигшего уровня чистого рассуждения и свободной, опирающейся на науку мысли. Религиозное небо было лишь миражом, в котором воспламененный верой человек находил так долго свое собственное изображение, но увеличенное и отраженное, – т. е. обожествленное»[83].

Бакунин был противником всякой религии, но в особенности доставалось от него христианству, которое мыслитель рассматривал как выражение общих, ключевых принципов, на которых зиждется любая религия и все они вместе: «Христианство является религией по преимуществу именно потому, что оно представляет природу и сущность всякой религии, каковы: систематическое, абсолютное умаление, уничтожение и порабощение человечества в пользу божества – высший принцип не только всякой религии, но и всякой метафизики, как деистической, так и пантеистической. Так как Бог – все, то реальный мир и человек – ничто. Так как Бог – истина, справедливость и бесконечная жизнь, то человек – ложь, неправедность и смерть. Так как Бог – господин, то человек – раб. Неспособный сам отыскать путь к справедливости и истине, он должен получить их как откровение свыше, посредством посланников и избранников Божьей милости. Если же существует откровение, должны существовать священники, а раз эти последние признаны за представителей Божества на земле, за учителей и вождей человечества на пути к вечной жизни, то они тем самым получают миссию руководить, повелевать и управлять человечеством в его земном существовании. Все люди обязаны слепо верить им и беспрекословно им повиноваться; будучи рабами Бога, люди должны быть также рабами церкви и государства, поскольку это последнее благословлено церковью. Из всех существующих или существовавших религий одно христианство в совершенстве это поняло, а из всех христианских сект только римский католицизм провозгласил и осуществил этот принцип с полной последовательностью. Вот почему христианство является религией абсолютной, последней религией; вот почему апостольская церковь является единой последовательной, законной и божественной»[84].

Не может быть никаких компромиссов с религией, учит основатель анархизма в России. Бог есть препятствие человеческой свободе, и он должен быть устранен из жизни: «И, если только мы не хотим рабства, мы не можем и не должны делать никаких уступок теологии, ибо, имея дело с этим мистическим и строго последовательным алфавитом, всякий, начав с А, фатально дойдет до Z; всякий, желающий обожать Бога, должен будет отказаться от свободы и достоинства человека. Бог существует, значит, человек – раб. Человек разумен, справедлив, свободен – значит Бога нет. Мы смело утверждаем, что никто не сможет выйти из этого круга; и в таком случае пусть выбирают»[85].

Бакунин был последователем не только анархиста П.-Ж. Прудона, но и позитивиста О. Конта. Истина, по мнению русского бунтаря, достигается только путем рациональной положительной науки, а улучшение жизни – реализацией социализма. «Вот почему нам чрезвычайно важно освободить массы от религиозных суеверий, и не только из-за любви к ним, но также и из-за любви к самим себе, ради спасения нашей свободы и безопасности. Но эта цель может быть достигнута лишь двумя путями: распространением рациональной науки и пропагандой социализма. <…> Рациональная философия или всемирная наука не действует аристократически, ни авторитарно, как это делала покойница метафизика. Эта последняя, организуясь сверху вниз, путем дедукции и синтеза, на словах признавала, правда, автономию и свободу отдельных наук, но на деле страшно их стесняла, до такой степени, что заставляла их признавать законы и даже факты, которых часто нельзя было найти в природе, и препятствовала им заниматься опытными исследованиями, результаты которых могли бы свести к небытию все ее спекуляции. Как видите, метафизика действовала по методу централизованных государств. Напротив того, рациональная философия является чисто демократической наукой. Она организуется свободно снизу вверх и опыт признает своим единственным основанием. Ничто, не анализированное и не подтвержденное опытом или самой строгой критикой, не может быть ею воспринято: она не может принять ничего, что не было бы действительно анализировано и подтверждено опытом или самой строгой критикой. Поэтому Бог, Бесконечное, Абсолют – все эти столь любимые объекты метафизики совершенно устраняются из рациональной науки»[86].

О. Конт. Портрет XIX в.

Фейербаховская критика, верит Бакунин, полностью разоблачила Бога: «Итак, Бог – это абсолютная абстракция, это собственный продукт человеческой мысли, которая, как сила абстракции, поднялась над всеми известными существами, всеми существующими мирами и, освободившись тем самым от всякого реального содержания, сделавшись уже не чем иным, как абсолютным миром, не узнавая себя в этой величественной обнаженности, становится перед самой собой – как единственное и высшее Существо»[87].

Бакунинский атеизм неотделим от его анархических взглядов на государство. Для него борьба с государством и борьба с Богом и Церковью – это одна и та же борьба за человеческую свободу. «Замечательная вещь это подобие между теологией – наукой Церкви и политикой – теорией Государства, эта встреча двух столь различных по внешности родов мыслей и фактов в одном и том же убеждении: убеждении в необходимости заклания человеческой свободы ради насаждения в людях нравственности и пересоздания их, согласно Церкви – в святых, согласно Государству – в добродетельных граждан. Что касается до нас, мы нисколько не удивляемся, ибо мы убеждены и постараемся ниже доказать, что политика и теология – родные сестры, имеющие одно происхождение и преследующие одну цель под разными именами; что всякое Государство является земной Церковью, подобно тому, как в свою очередь, всякая Церковь вместе со своим небом – местопребыванием блаженных и бессмертных богов – является не чем иным, как небесным Государством»[88].

Петр Лаврович Лавров (1823–1900) – выходец из дворянской семьи, полковник в отставке, математик, ученик М. В. Остроградского, профессор Петербургской Михайловской артиллерийской академии, с ранних лет познакомился самостоятельно с европейской философией, с учением социализма и постепенно перешел на позиции народничества. Он много печатался в толстых журналах 1850-60-х годов, рассказывая отечественному читателю о новинках европейской мысли. Был близок к революционно-демократическим кругам, поддерживал студенческие движения. После покушения Каракозова на императора Александра II Лавров был арестован и сослан в Вологодскую губернию. В дальнейшем ему удалось бежать за границу, где он сблизился с западно-европейскими социалистическими кругами, вступил в I Интернационал, издавал журнал и газету «Вперед». Взгляды Лаврова – его народничество и вера в социалистические наклонности русского крестьянства – были более умеренными, чем у Бакунина. Публицистика Лаврова, как во время его жизни в России, так и за границей, оказала огромное влияние на разночинную интеллигенцию своего времени. Еще находясь в ссылке, Петр Лаврович написал и издал под псевдонимом П. Миртов «Исторические письма», свое самое знаменитое сочинение, мимо которого вряд ли прошел и И. Н. Крамской.

Сочинение «Исторические письма» призывает «критически мыслящие личности» к осмыслению и переустройству общественной жизни. В заключении этой работы Лавров говорит о насущных задачах, стоящих перед его читателями. «Эти читатели поймут, что они, именно, как личности, должны совершить критическую работу мысли над современною культурою; что они именно должны своею мыслью, жизнью, деятельностью заплатить свою долю громадной цены прогресса, до сих пор накопившейся; что они именно должны противопоставить свое убеждение лжи и несправедливости, существующей в обществе; что они именно должны образовать растущую силу для усиленного хода прогресса»[89]. Лавров, сторонник позитивизма и науки, отрицает, конечно, веру в Бога, но для веры как таковой у него находятся много добрых слов: «Да, вера двигает горы, и только она. В минуту действия она должна овладеть человеком, или он окажется бессильным в то самое мгновение, когда надо развить все свои силы. Не враги опасны борющимся партиям: им всего опаснее неверующие, индифферентисты, которые находятся в их рядах, становятся под знаменем партий и провозглашают их девизы иногда громче, чем самые преданные предводители; им опасны люди, отвергающие критику этих девизов, пока есть еще время для критики, но именно тогда, когда минута наступила, когда надо действовать, принимающиеся за критику, колеблющиеся и готовые оставить битву, когда она началась»[90].