– Стой! Дьявол! Дай усесться-то! А когда все по удобному уселись в телегу, и Василий Ефимович последним вскочил на своё место и, цапнув в руки вожжи, он с силой и злобно приурезал Серого выжженной петлёй по боку.

– Теперь вот беги! – заорал он на лошадь.

Серый бешено скакнул. Рывком сорвал телегу с места. Седоки в телеге по инерции невольно поклонились взад. В задке телеги буйно загремел пустой бочонок, из которого жнецы выпили с ведро квасу. Вскоре Серый сбавил бег, от внезапности седоки теперь поклонились вперёд. Съезжая с горы, Василий Ефимович, как нарочно, поддал Серому вожжой, который в бешеном скоку попёр телегу ещё быстрее. Бабы, морщась от боевой тряски, вцепившись руками за задки телеги, едва удерживались на ней; когда телега, тарахтя, наскакивала на придорожные кочки, ухабы и выбоины, баб сильно встряхивало, их на ветру трепыхавшиеся платки, едва держались на головах, сползали на плечи. Болезненно наморщив лицо, Любовь Михайловна с упрёком уговаривала Василия, чтоб он не так быстро гнал, но слова её, от тряски рвущиеся на части, не доходили до уха Василия. Из-за стукотни колёс, он не слышал просьбу, чтоб сбавить бег лошади. Ему было слышно только странные звуки: а-а-а! и-и-и! у-у-у! Подъезжая к селу за Савельевыми, вихрем клубилась взбаламученная колёсами придорожная пыль.

– Здесь дождя не было, дорога покрыта пылью.

По приезде домой Любовь Михайловна едва оправилась от взбалмошной езды, она болезненно совсем измаялась в такой бойкой дороге. Тряская дорога в конец измучила её слабое здоровье, хрупкое тощее тело.

– Всю спинушку изломало! – без жалобы, поведала она о проведённом целом дне на жнитве бабушке Евлинье, которая с рук на руки передала ребёнка матери.

На второй день жнитва в поле взяли и Ваньку, а мать осталась дома. Жнецы уселись в телеге. Василий Ефимович, дёрнув за вожжи, крикнул на Серого:

– Но!

Серый рванул с места телегу и бодро зашагал по улице. Незаметно выехали в поле. Ванька, сидевший чуть ли не в самом задке телеги, при выезде из села окинул глазами простор ржаного поля, кое-где пестревшего снопами поставленных в десятки в форме «попов». Вдали он завидел знакомую по детству казарму, издали она казалась игрушечным домиком с белыми трубами. Около казармы виднелась так же знакомая с детства, замечательная дубрава с верхней неровной зазубренной кромкой, издали она казалась похожей на пилу, поставленную зубьями кверху. В нос Ваньке удерил пресный запах созревающей ржи, а когда переехали за большую дорогу и поравнялись с Ломовским полем цветущей гречихи, он ощутил сладковатый медовый аромат, который ветерком доносился до него с того цветущего гречного поля.

Ванька свой взор перевёл назад, в сторону своего села. Он наблюдал, как постепенно удаляется и уменьшается, белокаменная колокольня, а когда телега стала медленно опускаться в низину, около болота Ендовин, из-за изгиба дороги и из-за ржи, колокольня и вовсе пропала из виду. Опустив взор вниз, Ванька стал наблюдать за дорогой, которая беспрерывной зелёной лентой из-под телеги уплывала назад. Он с большим интересом наблюдал, как белые цветы ромашки и голубые цветы дикого цикория, росшие на бровках дороги, покорно приклоняясь под вертящимися ступицами колёс телеги, измазанные дегтярной осью, снова упруго распрямлялись, вибрируя, как бы сбрасывали с себя излишки дёгтя. Ванька слышит, как колёса телеги сипло ведут свой непрестанный разговор; причвакивая ободьями в глубоких колеях, заполненных густоватой грязью, образовавшейся после вчерашнего дождя.

Извиваясь гигантской змеёй, дорога шла то прямо, то извилинами. Саженях в двухстах от большой дороги протекает небольшой ключ. Мосточки, во влажной глубине которого колесами проделаны выбоины. Редкий воз не претерпит здесь несчастья: или на бок повалится, или колесо хрястнет, или оглобля переломится, или, не выдержав натуги, тяж лопнет.

Впереди чётко виднелась приближающаяся деревня Михайловка. Не доедя до неё версты две, Василий Ефимович повернул лошадь влево, направил Серого к поросшему ивняком, Коровьему болоту.

Тут у Савельевых широченный, в десять сажен, загон ржи, укрощать который, вооружившись серпами, принялась семья. Вскоре сюда же приехали на жнитво и Трынковы.

– Бог – помочь! – крикнул Иван Василию, подъезжая к болоту.

– Бог спасёт! – громогласно отозвался Василий Ефимович.

– С Начином вас! – добавил Иван, подыскивая лучшее место. – Где бы выпрячь и поудобнее поставить телегу? Мы уж второй день жнём, вчера два загона выжали! – с довольным расположением духа, отвечая Ивану, выкрикнул Василий.

– Ну и мы начнём, и вместе с другими кончим. Вчера только с сенокосом распутались!

Выжав этот загон, Савельевы переехали на четвёртый по общему счёту загон, расположенный у так называемой «Мокрой грани», тоже не вдалеке от Михайловки.

Склоняясь к вечеру, день запасмурился, жнецы не изнывали от жары, не так часто прикладывались к бочонку с квасом, как во вчерашний знойный томительный день. А когда под самый вечер Савельевы дожинали этот второй сегодня загон, всё небо заволокло тучами, стал накрапывать редкий, но зернистый дождь.

– Вы дожинайте, а мы с Ванькой будем ставить десятки! – распорядился Василий Ефимович.