Переехав к Колодезю, Савельевы для обеда расположились на лугу в тени развесистого вяза. Невдалеке тут же обедали Крестьянковы. Присаживаясь к столешнику, на котором были разложены ложки, чашки, хлеб и остальная продукция, Василий Ефимович набожно перекрестился на крест над часовней колодца, его примеру последовала и Любовь Михайловна, перекрестились и остальные жнецы. С незапамятных древних времён и неизвестно, кем построенная часовня над колодцем, бессменно стоит на поляне среди кустов орешника. В дождь и в зной, благодарственно и гостеприимно укрывает она людей от капризов природы. В стороне от часовни стоит покосившийся от времени крест-памятник человеку, погибшему здесь от молнии во время дождя. Посреди часовни вырыт неглубокий колодец с источником холодной воды. Ежегодно во время молебствия сюда стекается множество богомольного народа с иконами и хоругвями. Здесь служатся молебны о ниспослании дождя в засушливое время, с выходом «на межу» …

Савельевы, начав обед, сперва ели крошево: огурцы с квасом, а потом ели пироги с морковной начинкой, прихлёбывая топлёным молоком, а наверсытку съели по куску варёного мяса, привезённого из дома.

– Василий Лаврентьевич! Вы чай, сколько нажали на этом конце-то? – поинтересовался Фёдор у обедавшего во главе своей семьи, тут же, одного мужика, жителя улицы Слободы.

– Без двух снопов тысячу! – наивно, с простотой, но с арифметической точностью, без задержки ответил Лаврентьевич.

– Ну и мы, наверное, столько же нажнём, у нас ширина-то загона такая же, как у вас, – удовлетворённый ответом, отозвался ему Фёдор.

– Скорее разобедывайте, рожь-то перестоится, отсорится! – прикрикнул Василий Ефимович на семью первым поднявшийся от места обеда. – Расселись и целый уповод разобедываете, как век не едали. Пока рожь стоит, надо жать, а не рассусоливать!

– Не даст как следует пообедать! – злобно, но притаённо проворчал на отца недовольный Санька.

– Ты чего там бурчишь? Или пырнуть чем-нибудь в пузо-то и будешь знать, как огрызаться в деловую пору! – злобно обрушился отец на Саньку, наблюдая, как от села Ломовки замолаживает; отдельные облачка, собираясь в одну синеватую тучку. Закончив с обедом, и для первого дня зажина, не отдохнув, Савельевы с серпами в руках приступили укрощать второй загон ржи. Не прошло и получаса, как дождевая туча, настойчиво надвигалась на поле, где жали Мотовиловцы. Огненный хлыст блеснувшей молнии, полосуя, пронзил тучу от неба до земли. С угрожающим, оглушительным треском лопнули обручи невидимого небесного чана, осколки его разлетелись в разные стороны и вода хлынула на землю ливнем. Крупный, ядрёный дождь больно захлестал по спинам наклонившихся над серпом жнецов. Жнецы побросали серпы, побежали скрываться от дождя под телегу и под десятки, сложенные из снопов.

– Пап! А ты иди скорее, что мочишься! – окликнула из-под телеги Манька отца, который, уминая коленкой, довязывал сноп.

– Ну как вас тут под десятком-то не замочило? Он вон какой приурезал, – ныряя под десяток, где, спасаясь от дождя, сидели Минька с Санькой, а бабы попрятались под телегой.

– Только бы ржи не было, а то дождик сквозь солнышко всегда ржой на землю садится, огурцы портит. А бают, такой-то дождик грибной бывает.

– Эт, когда как, когда грибной, а когда огурцы губит!

– Эх, мне за шиворот капнуло! Вон, гоже матери-то да Маньки с Анной, на телеге-то кожа, она не пропускает.

Лошадиная кожа, выделанная сыромятью, разостланная в телеге, засохнув, приняла сферическую форму, спасает от дождя, как крыша. Крупные дождевые капли, тупо и угрожающе стуча о кожу, и звуча, как о барабан, собравшись в потоки, сливаются с кожи, не моча спасающихся от дождя, прятающихся под телегой. Дождь собрался быстро и утих внезапно. Жнецы, выбравшись из укрытий, блаженно потягивались, расправляя затёкшие руки и ноги, разгибали спины.

– Ну и дождик силён был! – вылезая из-под телеги, проговорила Любовь Михайловна.

– Да, нечего сказать, дождичек, так дождичек! – отозвался Василий. – А с чего он взялся?

– Да почти ни с чего, маленькое облачко вдруг засинело, вот и дождик народился! – вступил в разговор, вышедший из укрытия колодезя, Иван Пушлин, где он скрывался от дождя.

– Ну, как, Василий Ефимович, дело-то идёт? У тебя вон, сколько жнецов-то!

– Бог помочь бишь вам! Бог спасёт! Дело идёт. Вот уж второй загон дожинаем, ещё шесть осталось, – отозвался Василий.

Под самый вечер, едва осилив второй загон, Савельевы собирались ехать домой. Василий Ефимович запряг Серого, стал укладывать в телегу накошенную на низинах загона траву. Жнецы устало посели на телегу. Застоявшийся за день и соскучившийся по дороге Серый, перетаптываясь с ноги на ногу, готовясь ринуться в путь, тормошил телегу, словно обдумывая, с которой ноги начать бег, дёргая, стрижа ушами и лупя глазами назад на хлопотавшего около телеги хозяина, в ожидании беспокойно наблюдал за его поведением. Василий для удобства сиденья, расстилая траву в телеге, злобно ворчал на Серого: