Начали тянуть: Иван – за один конец верёвки, Прасковья – за другой. Гхойкая, Иван напрыжавшись всем телом, с силой тянул, используя такты движений тела и усилий рук. Прасковья же действовала вразнобой. Она не могла или же не хотела, улавливая такты, тянуть одновременно с усилиями Ивана. Да ещё плюс к тому, её почему-то одолевал задорный смех, от которого она никак не могла отстать. Всем телом расслабившись от нахлынувшего на неё смеха, она бессильно валилась на землю и, дрожа всем телом, закатывалась в хохоте. Иван, видя такой непорядок в такое ответственное время, сердито, но не злобно, упрекающе ворчал на жену:
– Вот голова! Люди под команду большие дома строят, мельницы ворочают, церкви воздвигают, а с ней воза сена утянуть никак не утянешь! Ведь и ты вон какая квашня, одного весу в тебе пудов восемь будет, а толку мало! – ворчал Иван.
– Да я бы рада! Да что-то у меня не получается, – улыбаясь оправдывалась Прасковья. – Да, во мне что-то не держится, как будем тянуть и гойкать-то, так из меня залпами и выходит, – с наивностью и бабьей простотой призналась она в своей оплошности.
– Ах, вон оно в чём дело то! – удивился, улыбнувшись Иван. – Ты так бы давно и сказала. То-то я чую, что чем-то запахло! – рассмеялся и Иван. – Ты тогда вот что, когда будем усиленно тянуть-то, в заду-то клапаном закрывай, – шутливо смеясь, порекомендовал он ей. – Ну, вставай, поднимайся с земли-то, мы и так с возом-то малость заигрались. Вон солнышко-то на свал пошло, а мы всё с возом валандаемся. Люди-то ещё вчера по возу домой отправили, а мы сегодня никак не управимся, – с деловитостью высказывался Иван. – Ну, Прасковья, слушай мою команду, давай снова утягивать. Ну, давай-давай!
Без возражений соглашалась Прасковья. И снова такая же картина, она безудержно хохотала, снова смаривал её неугомонный смех, снова она бессильно повалилась на землю, дрыгая всем телом в приступе неподдающегося шабашу смеха. Гнёт, на котором лёжа придерживал Колька, то притягивался, то снова оттопыривался от воза под воздействием пружинисто упругого сена. Наконец, когда Прасковья, насмеявшись досыта, всё же взяв себя в руки, стала внимать команде Ивана, свои усилия стала приспосабливать в такт усилиям Ивана. Воз наконец-то утянули. Иван с довольством в голосе похвалили жену:
– Ну вот, давно бы так! – тщательно утыкивая воз берёзовыми ветками, подтыкая их под верёвки.
– Ты нынче поедешь с возом-то домой-то? – спросила Ивана Прасковья.
– Эт какой дурак в ночь с возом сена пустится? – хладнокровно упрекнул Иван жену. – Ты рай не видишь, солнышко-то за лес уйти просится. Да к тому же ты знаешь, мы в какой дали от дома сенокосим, на выезновских лугах, а место, где мы сейчас находимся, «Погибловкой» называется. И отсюда до Мотовилова вёрст пятнадцать будет, а до Арзамаса совсем рядом – вон залезь на эту сосну и город увидишь.
– То-то мне давеча в нос калачами пахнуло! – перебив разглагольствование Ивана, заметила Прасковья. – Значит ветерок оттудова, вот калачами-то и запахло!
– Это не диво! – подметил улыбавшийся Иван. – Завтра утром сварим завтрак! Позавтракаем, я запрягу «Зорюшку» и помчу в село, а вы с Колькой останетесь здесь! Сено досушивать.
Ванька, вспомнив о своих, трепетно вскочив с кочки, бросился бежать на свой конец поля. Тут-то с ним и произошло досадное приключение. Намереваясь до своего шалаша по заприметной тропинке доскакать в три скачка, а получилось не то. Пробежав с половину пути перед самыми глазами Ваньки из кустов выпорхнула большая и нарядная оперением птица. Он погнавшись за ней в полной надежде, что поймает её руками, но как на грех получилась осечка. Птица, обманывая, отвела его с приметного места, он сбился с тропы, отбросив мысль о погоне и оставив птицу непойманной. В лесу, не в поле – Ванька вернулся на прежнее место, но тропы уже не нашёл. Он из виду и памяти упустил направление куда бежал за птицей и откуда прибежал. Место не заприметил и не мог запомнить то место, где проходит тропа. Пошёл наобум, напрямик и совсем заплутался. Ваньку обуяло беспокойство и страх. Попробовал кричать. Эхо безнадёжно растаяло вдали глуши задумчивого леса. Зловеще затрепыхались листья на высоченной осине. Кругом всё пространство, как обезлюдило, ни двора, ни звяканье кос, только где-то в стороне журчит ручеёк. Не на шутку обеспокоенному, от страха обомлевшему Ваньке стало совсем одиноко. Одному бродить по такому глухому лесу жутко. Объятый тревогой, он решил залезть на высоченный дуб в надежде сверху увидеть что-либо спасательное, но бесполезно! Сколько бы он не вглядывался на север, родного села так и не увидел. Даль застелила зазубристая каёмка верхушек деревьев. Чуть не плача с досады, Ванька поспешно слез с дуба. Его внимание привлекла огромная муравьиная куча, он палкой шелохнул кучу – муравьи, как люди на пожаре, беспокойно затормошились. Воинственно наступая, поползли по ногам Ваньки, один муравей больно укусил ему в ягодицу. Он отошёл от кучи. Как бы мстя за муравьёв, в лесной тени его надоедливо принялись жалить комары.
А в завершении всех неприятностей из дупла старого дубового слома вдруг вылетели и насели на Ваньку, рассерженные нарушителем их спокойствия, пчёлы. Отмахиваясь от преследующих пчёл, Ванька побежал, куда глаза глядят и уж теперь совсем окружился. Сквозь слёзы обиды и досады ему подумалось: «Уж не леший ли заколдовал и решил потешиться?» и отбежал ещё некоторое пространство лесной глуши.
Вдали ему показалась поляна, с редкими деревьями, растущими на ней. Ванька качнувшись присмотрелся, увидел, что-то чернеется и колышется в движении. Обрадованный Ванька бегом ринулся туда и, выбежав на поляну, наткнулся на дорогу, по которой на возе сена ехал Мотовиловский мужик.
– Дяденька! Ты не знаешь, где наши косят? – запыхавшись, спросил он.
– А ты чей?
– Савельев.
– Знаю! Иль заплутался? Иди за моим возом, они вот недалёко, должны быть где-то здесь.
Чрезмерно обрадованный Ванька следовал обочь дороги, которая шла по лесу извилистыми выгибами. Оказалось, плутая Ванька, сделал по лесу большой крюк. Завидя своих, которые хлопотливо подгребали по лугу и навивали сено на воз, Ванька стремглав бросился к телеге и получив от отца нагоняй и граблями по боку: «Где тебя лукавый-то носил?!», мигом вскочил на воз, стерпев боль от удара граблями, принялся за своё дело.
Просенокосили здесь Савельевы шесть дней, а на седьмой, отец с Ванькой приехали сюда за последним возом сена. Повив всё сено на воз, увязав его крепко-накрепко, и забрав отсюда всю поклажу, попрощавшись с шалашом-лачужкой, Ванька с отцом отправились домой. Проехав вёрст пять от места, дорога пошла небольшим косогором и наискосок. Отец, чтобы объехать, как ему показалось это опасное место, взявши Серого под уздцы, повёл его несколько поправее. И как на великий грех, получилось то, чего не хотелось. Заднее правое колесо телеги непредвиденно наехало на злополучную кочку, воз подпрыгнув, накренился и бухнулся на бок. Шедший позади воза Ванька обомлев от внезапной аварии, остановился, как вкопанный. Им овладело какое-то тягостное оцепенение. Он не верил своим глазам, что воз свалился, ему казалось, что он перед собой видит не реальность, а временное приведение, ему казалось, что вот-вот воз сам по себе встанет и снова будет двигаться вперёд. Но воз так же продолжал лежать на боку. Раззлобленный происшедшим, не зная, как возместить и на ком излить досаду, отец яростно поддал пинка Серому, который обидчиво прожевал незаслуженный удар. Досталось и Ваньке, отец, подойдя к нему, с досады с силой швырнул его в сторону, как будто в случившемся происшествии повинны лошадь и Ванька.
– Давай поднимать! – коротко бросил отец с намерением не перевивая воз, поднять его на колёса.