Подобравшись под бок воза, отец и Ванька с большой натугой упёрлись, и к великому счастью Ваньки воз легко был поднят и снова восстановлен на колёса. Отец от удовольствия позволил себе даже улыбнуться. Улыбку на лице выразил и Ванька, был рад и Серый, он как бы радуясь о благополучном исходе аварии, с блаженством пережёвывал губами. Подобрав отдельные клочки сена и побросав их снова на воз, снова тронулись в путь. Ванька снова шествовал сзади за возом. После аварии, которая обошлась сравнительно благополучно, весело было на душе у Ваньки, его подмывало какое-то внутреннее блаженство и объяло весёлое настроение. До своего села ехали легко и податливо, а подъезжая к селу, отец, залезши на воз, позвал и Ваньку:
– Забирайся сюда! – Ванька мгновенно влез на воз.
Въехав в село, Ванька заметил, что люди нарядно разгуливаются по улице. Парни, расположившись на лужке, играют в карты.
– Сегодня ведь праздник: Казанская (9/21 июля)! – коротко заметил отец. – Завтра поедем на жнитво!
– Вот мы и приехали! – подъезжая к дому поразглагольствовал отец.
– Ну и слава Богу! – проговорила встречающая у ворот мать. – С этим сенокосом мы, вся семья, так все изнатужились, что и выговорить тяжело, – гладя по голове Ваньку, добавила она.
Жнитво. Домовчанье. Ванька. Дождь на жнитье
После сенокоса тут же подоспело жнитво – пора, пожалуй, самая страдная для русского крестьянина. В это лето ржаное поле, то, которое расположено к Михайловке. Посюда большой дороги рожь в этом году густая и наливистая, а за большой дорогой рожь не высокая, мелкая, с колоском в семь зёрнышек. Густую стоявшую стеной рожь на одворице, жнут тружеником серпом, а рожь редкую, за большой дорогой, мужики смахивают косой под самый корешок, как бритвой, не теряя ни зёрнышка. Как и водится, с глубокой старины жнитво начинают с Казанской (9/21 июля) и жнут с неделю. На второй день, после Казанской, в четверг, семья Савельевых собиралась ехать на начало жнитва. Семье, сидевшей за завтраком, Василий Ефимович предусмотрительно наказывал:
– Вы перед началом-то жнитва крепче завтракайте и больше ешьте, чтоб на жнитве орудуя серпом силёнка была, и чтобы не проголодаться вскорости. За работой не изнемогать и не глядеть по верхам-то. Да и вообще скорый едок – спорый работник! – назидал он на будующих жнецов. – Ну, я наелся, пошёл запрягать, а вы заканчивайте и выходите.
Запрягши застоявшего за ночь Серого, Василий Ефимович, не дождавшись жнецов, когда те выйдут из избы, сам второпях вбежав в избу и с порога строго тоном приказал, обрушился на семью, всё ещё рассиживающуюся за столом:
– А вы скорее, собирайтесь да выхлобучивайтесь из избы-то. Люди-то давно в поле, а мы никак из дома не вывалимся. Солнышко-то в зады упёрлось, а мы всё прохлаждаемся, ходим взад-вперёд! По холодку-то больно жать-то гоже, а разжарит, хуже спину-то гнуть, да и рожь перестоит – сориться будет! – напевал он, тормоша семью.
В два счёта доехав до загона с поспевшей рожью, семья, разобрав серпы с телеги, не дожидаясь хозяина, когда тот распрягал лошадь, выстроившись во всю ширь загона, приготовились ринуться сокрушать серпами стеной стоявшую густую, колосистую рожь. Василий Ефимович, распрягши Серого и привязав его к телеге к накошенному на ней клеверу, вооружившись серпом во всеуслышание, провозгласил:
– Ну, с Богом, начинайте, а руками кончайте!
И жнецы, блестя серпами на солнце, пошли в наступление на рожь. К правой меже (как по обычаю) встал сам хозяин, левую по традиции обжинать встала хозяйка Любовь Михайловна. Рядом с отцом вяловато орудовал серпом Санька, рядом с ним Минька с Анной, а рядом с матерью Манька. Сплошным, колыхающим на ветру морем, стояла перед жнецами спеющая рожь. Жнецы серпами податливо укрощали волнующее ржаное поле. Горсть за горстью захваченные стебли, подрезали серпом, горсть за горстью, подрезанная золотая рожь, укладывалась в небольшие кучки, из которых могучими и ловкими руками, увязывались снопы. Снопы стаскиваются на середину загона десятками и ставятся бабками в виде нахлобучек, попов и крестов. Под ногами жнецов, обутыми в традиционную крестьянскую обувь – в лапти, безжизненно шуршит колючая жнива. Низовой ветерок, колыша соломенные пеньки, тихо свистит в полупустых стебельках жнивья.
Не подражая людям, не торопясь с выездом на жнитво, в этот день Трынковы собирались в лес на сенокос, который они не успели закончить вместе с людьми.
– Прасковья! Вставай, затопляй печь, готовь завтрак, а я за лапоть возьмусь, доплетать засяду, а то никак доплести не могу: то за делами, то кто-нибудь меня от дела оторвёт.
Так будил в этот горячий деловой день Иван Трынков свою Прасковью. Неторопливо ведёт себя в делах Иван, всю жизнь он живёт, придерживаясь русских мудрых пословиц: «Работа не волк, в лес не убежит!», «Солнышко садится, лентяй веселится!». А на критические замечания мужиков, которые удивляясь его нерасторопности в делах по хозяйству, пытались поучать его, он хладнокровно и невозмутимо отвечал: «Если слушать хорошего чужого ума, тогда свой плохой-то, куда девать?!»
И мужики отступали.
– Да лепёшек больше напекай, чтобы с собой их в лес взять, – наказывал Иван встающей с постели широко разинувшей в виде раскрытого кошелька рот в позевоте, Прасковье.
– Как ведь говорится: «Едешь в лес на день, бери хлеба на неделю!» – с деловитостью добавил Иван. – И на самом-то деле, плох обед, когда хлеба нет! Вот ты боишься лепёшек побольше напечь.