– Молодец! – коротко похвалил Паньку и хозяин аттракциона.

– Это что за штука? – спросил Паньку Серёга Федотов, когда тот, свистя ладонями, быстро соскользнул с шеста.

– Это примус. Вот сюда красин наливают, вот этой штучкой воздух надувают, а сюда вот зажжённую спичку подставляют, и он зашипит, как поспевающий самовар, а тут вот вспыхивает пламя, на которое ставь похлебку в чугуне, и она моментом сварится! – объяснил Серёге Панька, видимо, уже ранее имевший знакомство с назначением примуса.

– А ну-ка расступитесь. Я испробую! – вылезая из толпы, провозгласил Николай Ершов, отдавая в руки хозяина аттракциона приготовленные тридцать копеек.

– Эт я сходу! Я не такие высоты брал. И вообще, я верхолаз потомственный. Мой дед крыши на церквах красил. Иной раз до самого крестика добирался. Да я и сам-то в лесу, бывало, от медведя скрываясь, не такие высоты брал. А это для меня пара пустяков. Стоит мне одним приёмом махнуть и тама! И самовар будет в моих лапах! А давненько меня баба донимает самовар приобрести, а то чай-то пьём из чугуна, вот и подвалила лафа, сейчас за 30 копеек самовар схвачу! Сходу!

– А ты не уговаривайся, а полезай! – выкликивали из толпы.

– А вы дайте срок: будет вам и белка, будет и свисток! – он им.

Поплевав на ладони и уцепившись за шест, Николай визуально обвёл взором устремившихся на него мужиков, придав этим особую важность и оттенив геройством начало своего ухарского поступка. Толпа выжидающе притихла, только слышно было ляляканье в задних её рядах.

– А ты, Миколай, разуйся, всё легче будет взлезать-то, – сочувственно кто-то посоветовал ему из толпы.

– Я бы разулся, да боюсь, как бы лапости не занозить и щиколки не ободрать! – усмехнулся Николай.

– Да он вон какой гладкий, шестат, вишь, даже блестит.

И вправду, шест обшарпанный множеством рук, отполированный хватающимися за него ладонями, зеркально поблёскивал на солнце.

– Эх, где мои 17 лет! – ухарски провозгласил Николай и, подпрыгнув, оторвавшись ногами от земли, покарабкался по шесту вверх. Не добравшись до середины шеста, он приостановился, громко вздохнув, устало проговорил: «Нет, видать мало каши ел. Кишка тонка». И вдруг, сорвавшись с шеста, брякнулся на землю, раскорячисто распластался на песке. Его фуражка, слетевшая с головы, колесисто покатилась под ноги бушевавшей от смеха толпе: «Ха-ха-ха!» – каталась со смеху, надрывалась смехом толпа.

– Видать, я сам немножко сплоховал, – унимая грохочущий смех, проговорил Николай, поднимаясь с песка. – Надо бы, действительно, разуться, а я не послушал, – журил себя Николай. – А то бы я легонько до самовара добрался, – не теряя соблазна отговаривался он.

– Тебе, вить, баили, что надо разуться, а ты…

– Да я пожалел доморощенные подмётки, как бы их не поцарапать, а тятька-то мне их только одну пару подпришил! – добродушно отшучиваясь, Николай всё ещё продолжал отряхиваться от прилипшего к заду песка и пощупывал ушибленное место.

– А ты, Миколай, повтори приём-то, может, что и получится! – с явной подковыркой, смеясь, кто-то выкрикнул из толпы.

– А ты не подзуживай на сахар-то, он и так сладкий! – отозвался ему Николай. – Нет, мужики, больше не полезу, денег мало осталось. Мне баба на Ярмонку дала всего-навсего один целковый. Вот за 30 копеек я свою душу потешил, проиграл, а на остальные надо чего-нибудь ребятишкам купить, и надо свой желудок повеселить, в трактир надо зайти.

И он, протиснувшись сквозь весело улыбающуюся толпу, неторопливо шагая, направился в пивную.