Однако осуждение как самих действий Израиля, так и его намерений объявить Эйхмана подсудным в рамках израильского законодательства исходило не только от властей Аргентины. Юристы с международной репутацией в самых различных странах разошлись во мнениях по этому вопросу. Следует отметить, что либеральная пресса США и Великобритании также отнеслась с неодобрением к действиям Израиля. Подобного рода реакция представляла собой разительный контраст с тем отношением, которое журналисты западного мира проявили в конце 1945 г. в связи с проходившими во Франции процессами маршала Петена[39] и Пьера Лаваля[40], хотя те судебные разбирательства были просто пародией на правосудие. Очевидным был также и контраст по сравнению с одобрительной в целом либеральной реакцией на Нюрнбергский процесс, когда “суд победителей” выносил приговоры согласно законам, которые прежде не использовались в международной практике. Следует, однако, подчеркнуть, что в 1960 г. критика Израиля велась не с антисемитских позиций, а с позиций дружественных и скорее филосемитских. Антисемиты в XIX и XX вв. придерживались того мнения, что ничего хорошего от евреев ждать не приходится. Напротив, в данной ситуации либералы, судя по всему, ожидали от евреев чего-то лучшего, неких идеальных действий, отвечающих высшим стандартам человеческого поведения — которые, по их мнению, как раз и были преданы и попраны. Эта реакция лишний раз подтвердила справедливость тонкого замечания Ханны Арендт[41] относительно филосемитов эпохи Просвещения XVIII в., которые ожидали, что уж их-то евреи будут не просто исключительными евреями, евреями без изъяна, но и вообще идеальными образчиками человеческого рода. Впрочем, сколь бы различной ни была реакция на действия Израиля, надо подчеркнуть, что ни одна страна (за исключением, разумеется, Аргентины) — ни Западная Германия, ни Восточная Германия, ни Советский Союз, ни прочие европейские государства, население которых стало жертвами преступлений Эйхмана в годы войны, — никто не потребовал в официальном порядке его экстрадиции. Все они — тем или иным образом — выразили свою уверенность в том, что Эйхмана ожидает в Израиле справедливый и беспристрастный суд.
Эти ожидания оправдались в такой степени, что был удивлен даже сам подсудимый. Израильские власти позволили ему выбрать защитника по собственному усмотрению, из любой страны мира. По совету своей семьи он остановил выбор на д-ре Роберте Серватиусе, известном шестидесятипятилетнем юристе из Кельна, имевшем немалый опыт в деле защиты военных преступников на Нюрнбергском процессе. Серватиусу было позволено привезти с собой помощника по своему выбору. Все связанные с этим издержки, а также выплату гонорара защите брало на себя правительство Израиля.
Наконец, и апреля 1961 г., судебный процесс над Эйхманом начался в Иерусалимском окружном суде. Были приняты самые строгие меры предосторожности. Охрану несли сотни полицейских. Вход в зал осуществлялся исключительно по пропускам, выдаваемым в Министерстве юстиции. Процесс освещали не менее 600 иностранных корреспондентов. Эйхман, по их общему впечатлению, оказался человеком некрепкого телосложения, лысеющим, с довольно невыразительной внешностью, в очках. Одетый в темный костюм, он сидел на скамье подсудимых, отгороженный от зала пуленепробиваемым стеклом. Процесс вели трое судей, члены Верховного суда Израиля; двое из них, председательствующий Моше Ландой[42] и д-р Ицхак Раве, родились и учились в Германии. Обвинителем на процессе выступал Генеральный прокурор Израиля Гидеон Хаузнер[43]. С самого начала процесса деяния подсудимого определялись в первую очередь как преступления против еврейского народа. Эйхман обвинялся в том, что, будучи основным исполнителем “окончательного решения”, он стал причиной гибели миллионов евреев, организовывая процесс их уничтожения в концентрационных лагерях, трудовых лагерях и лагерях смерти, а также массовые убийства, которые совершали эйнзацгруппен[44] на территории Советского Союза. Серватиус первым делом заявил два процессуальных отвода: судьи не имеют права вести процесс в силу предвзятости своих мнений, а Эйхман неподсуден этому суду, поскольку он был доставлен в Израиль насильно, а также потому, что Закон от 1950 г. о наказании нацистских преступников и их пособников был принят post factum.
На это Хаузнер ответил, что судьям вменяется в обязанность быть справедливыми, но при этом вряд ли нейтрально-безразличными — в противном случае ни один добропорядочный гражданин не смог бы судить преступников. Что же касается похищения Эйхмана, то не имеет значения, каким именно образом обвиняемый оказался в пределах юрисдикции данного государства, — это никак не связано с наличием у государства прав на проведение судебного разбирательства. Аналогичным образом Хаузнер отверг и тезис защиты относительно принятия Израилем соответствующего закона задним числом, заявив, что у человечества нет другой альтернативы, кроме как вводить ретроактивно законы, карающие преступления подобного рода, и в качестве прецедента указал на Нюрнбергский процесс. Действительно, подсудимый совершил свои деяния до создания Государства Израиль, но все Великие державы уже давно признали Израиль не только юридическим преемником британского мандата, но и государством, которое вправе выступать от имени уничтоженных евреев. После длившегося несколько дней обсуждения позиций защиты и обвинения суд объявил 17 апреля, что он имеет право вести процесс над Эйхманом. Сидящие в зале суда были, вполне естественно, утомлены этой длительной процедурной дискуссией, которая для стороннего наблюдателя представлялась сухой и однообразной и в ходе которой, день за днем, обе стороны процесса представляли суду скрупулезно подготовленные документы и ссылки на прецеденты. Однако на иностранных юристов и историков произвело большое впечатление то, с каким тщанием израильтяне ссылаются на прецеденты и особенно на решения английских и американских судов. Мало-помалу мнение юристов стало складываться в пользу израильской юстиции.
Наконец с обвинительной речью выступил Генеральный прокурор Гидеон Хаузнер. Хаузнер, выходец из Польши, среднего роста, лысеющий человек сорока шести лет, сделал блестящую карьеру в сфере юриспруденции, а затем и в политике, став видным членом Независимой либеральной партии, которую после 1965 г. он будет представлять в кнесете и в правительственной коалиции. В этот день, 17 апреля 1961 г., он произнес яркую и волнующую речь. В течение восьми часов, на протяжении трех судебных заседаний, Хаузнер прослеживал историю нацистского антисемитизма и массовых убийств в годы войны на территории Европы, определив роль Эйхмана в совершении всех этих злодеяний. “Я стою тут перед вами, судьи Израиля, — провозгласил Хаузнер, указав при этом обвиняющим жестом на подсудимого в кабине из пуленепробиваемого стекла, — и я стою не один. Со мной, в этом месте и в этот час, стоят шесть миллионов обвинителей”. И немало людей в зале суда при этих словах невольно сжали кулаки. После такого вступления обвинитель представил суду в качестве улик все шесть томов показаний, данных Эйхманом в ходе следствия. Обвинитель подверг подсудимого перекрестному допросу, представил значительное количество документальных свидетельств, а затем дал слово многочисленным еврейским (и не только еврейским) свидетелям, рассказавшим о своих страданиях и о муках еврейского народа в годы Катастрофы. Присутствующие слушали эти показания с ужасом, многие не могли сдержать слез, кто-то терял сознание. Пытаясь защищаться, Эйхман постоянно стремился преуменьшить свою роль. Серватиус представил суду двадцать диаграмм, отображавших деятельность различных учреждений рейха, занимавшихся “окончательным решением”, с помощью которых он намеревался доказать, что основные линии принятия решений проходили в стороне от возглавляемого Эйхманом подразделения. Хаузнер, со своей стороны, не возражал относительно того, что вина лежит не на одном только Эйхмане, но при этом старался не допустить, чтобы имя Эйхмана вообще исчезло из поля зрения суда. В течение двух недель он подвергал подсудимого перекрестному допросу и в результате преуспел в разрушении образа Эйхмана как “жертвы приказов свыше”.
14 августа 1961 г., после 114 судебных заседаний, основные слушания по делу Эйхмана подошли к концу. Суд объявил перерыв на четыре месяца и вновь собрался 11 декабря для вынесения приговора. Эйхман был признан виновным по всем 15 пунктам обвинительного заключения. В числе прочего, он был обвинен в “преступлениях против еврейского народа”, поскольку он “способствовал убийству миллионов евреев”; “способствовал тому, чтобы миллионы евреев оказались в условиях, которые стали причиной их смерти”; “способствовал нанесению тяжелых и опасных телесных и психических травм”; “отдавал распоряжения относительно запрета на рождаемость и искусственного прерывания беременности еврейских женщин” (в Терезиенштадте). 15 декабря Эйхман был приговорен судом к смертной казни.
Широкая общественность с постоянным и неослабным вниманием следила за ходом процесса. На протяжении более чем года не только израильские газеты, но и немало средств массовой информации во всем мире практически ежедневно помещали сообщения из зала суда; несколько судебных заседаний транслировалось в прямом эфире. Само судебное разбирательство и материалы процесса оказали значительное воздействие на израильтян всех поколений. Так, например, накануне Шестидневной войны все израильтяне в самой полной мере отдавали себе отчет о происходившем в дни Катастрофы. Социологические исследования, проведенные впоследствии как правительственными, так и научными организациями, подтвердили, насколько сильное влияние имел процесс Эйхмана на умонастроения израильской молодежи. Говоря о том, какие уроки они извлекли из трагедии еврейского народа, опрошенные студенты подчеркивали, что евреи, живущие в меньшинстве среди других народов, находятся в состоянии опасности и что существует необходимость для евреев со всех концов света собраться вместе, на своей исторической родине. Когда Бен-Гурион планировал проведение судебного процесса, в его намерения входило вызвать именно такую реакцию — и этого он не скрывал. В своей речи, произнесенной в тринадцатую годовщину провозглашения независимости Израиля, когда был объявлен перерыв в судебном заседании, премьер-министр сказал:
“Здесь, впервые в еврейской истории, суверенный еврейский народ вершит свой исторический суд. На протяжении многих поколений мы претерпевали страдания, нас мучили, нас убивали — и нас же судили… Но вот впервые Израиль судит убийц еврейского народа. И мы никогда не забудем, что лишь обретение Израилем независимости способствовало созданию необходимых предпосылок для этого исторического акта справедливости”.
Процесс Эйхмана стал уроком не только для евреев, но и для всех тех наций, которые допустили, чтобы Катастрофа стала участью еврейского народа, и вследствие этого ощутили, что на них лежит моральное обязательство гарантировать Израилю существование и безопасность.
После вынесения смертного приговора Эйхман подал апелляцию в Верховный суд. Дело рассматривалось в марте 1962 г. на протяжении шести заседаний, и 29 мая был подтвержден приговор, вынесенный судом более низкой инстанции. После этого Эйхман обратился к президенту Израиля. “Я с отвращением думаю о тех жестокостях, которые творились по отношению к евреям, и считаю их тягчайшим преступлением, — писал он в своем прошении на имя президента. — Я полагаю, что люди, виновные в этом, должны быть преданы суду… Однако следует проводить различие между главарями и рядовыми исполнителями вроде меня”. В восемь часов вечера на следующий день, 31 мая, Эйхман был поставлен в известность, что его прошение о помиловании отклонено и что казнь назначена на полночь. Стоя под виселицей, он отказался надеть черный капюшон; свои последние слова он обратил к Германии, Австрии, Аргентине, к своей жене и семье. “Я должен был подчиняться правилам ведения войны и своему флагу”, — сказал он перед самой смертью. Тело Эйхмана было кремировано, и рано утром 1 июня пепел был доставлен на полицейский катер. Когда катер вышел за пределы трехмильной зоны территориальных вод Израиля, начальник тюрьмы высыпал пепел за борт.
Улучшение отношений с Германией
Ни в какой стране мира, кроме Израиля, процесс Эйхмана не вызвал столь значительной реакции, как в Германии. Первые послевоенные процессы над нацистскими преступниками, проходившие на немецкой земле, уже начали сглаживаться в памяти. Несмотря на то что факт похищения Эйхмана был воспринят в Германии негативно, большинство населения, безусловно, было против того, чтобы судить его в Германии и вновь возвращаться ко всем ужасам войны. Аденауэр подошел к решению этого вопроса с чисто формальных позиций, заявив, что “Эйхман не является гражданином Германии, и потому у нас нет перед ним никаких обязательств”. Но вместе с тем канцлер ненавязчиво напомнил израильтянам о значительной финансовой помощи, которую те получают от ФРГ, и добавил, что “политика доброй воли — дело взаимное”. Это было выражением более чем очевидного намерения послевоенной Германии отмежеваться от гитлеровского прошлого, а также, возможно, и отвлечь внимание от многих бывших нацистов, работавших на различных уровнях западногерманской административной системы. Канцлер прямо попросил “своего друга Бен-Гуриона” проявить великодушие к немецкому народу. Ответ израильского премьер-министра был вполне благожелательным. Он сделал специальное заявление относительно того, что в Израиле проводят различие между Эйхманом и народом нынешней свободной Германии. “Мое мнение о сегодняшней Германии неизменно, — подчеркнул Бен-Гурион. — Там больше нет нацистов”. И Аденауэр, и немецкий народ с благодарностью восприняли это заявление. В дальнейшем практически никто не возвращался к обсуждению ни суда над Эйхманом, ни его казни. Три ведущие политические партии ФРГ сошлись во мнении, что правосудие свершилось.
Однако для немецкой молодежи процесс Эйхмана стал ужасающим откровением. В материалах суда они находили ответы на те вопросы, которые отказывались обсуждать с ними их родители. Следя за ходом процесса по газетам и по телевизионным передачам, они узнавали правду о том, что было содеяно их страной. Полные раскаяния, тысячи молодых немцев обращались к израильскому правительству с просьбой дать им возможность поработать на благо Израиля, чтобы искупить вину немецкого народа. Немцы более старшего поколения вдруг ощутили, что им проще говорить про Израиль и даже общаться с израильтянами, нежели смотреть в глаза тем немецким евреям, которые выжили в годы Катастрофы и живут с ними по соседству. Стало чуть ли не модным восхищаться Израилем, восхвалять достижения израильтян, поощрять поездки молодых людей в эту страну. И немецкая молодежь активно посещала Израиль — 20 тыс. человек за период 1961–1967 гг., кто-то в составе групп, кто-то в одиночку. Многие приезжали поработать в кибуцах или в рамках проектов, реализуемых в городах развития. Всем им очень хотелось ощутить тот дух, благодаря которому евреям удалось справиться со своими врагами, превосходящими их в численном отношении, и который сделал возможным поимку Эйхмана. По иронии судьбы процесс Эйхмана способствовал росту взаимопонимания и улучшению взаимоотношений между немцами и израильтянами.
Что же касается процесса сближения между правительствами двух стран, то он начался, разумеется, намного раньше, с подписанием соглашения о репарациях (Шилумим). По настоянию Бен-Гуриона были приняты соответствующие меры для того, чтобы поднять это чисто финансовое соглашение до уровня дипломатических отношений. И хотя “Доктрина Хальштейна” (Гл. XVI. Некоторые итоги) препятствовала такому развитию ситуации, Бен-Гурион не намерен был опускать руки. Тем или иным образом, но Израиль должен был найти выход из международной изоляции. В ходе Синайской кампании и в последующие годы стало ясно, насколько неразумным было бы полагаться исключительно на помощь США или любой другой отдельно взятой страны — даже Франции. В Вашингтоне Аба Эвен попросил Даллеса использовать свое влияние и обсудить с Аденауэром возможности установления дипломатических отношений. Даллес согласился, но его усилия ни к чему не привели. Арабские послы немедленно выступили с предостережениями, что правительства их стран отреагируют на союз между ФРГ и Израилем, установив дипломатические отношения с ГДР. Таким образом, “Доктрина Хальштейна” продолжала оказывать свое действие. Тут Бен-Гурион решил прислушаться к мнению Переса и его коллег, которые утверждали, что следует сосредоточить усилия на “практическом” сотрудничестве с Германией, особенно в экономической сфере, где ФРГ в значительной степени превосходила Францию.
Для того чтобы установить хотя бы такое “практическое” сотрудничество, Бен-Гуриону надо было встретиться с Аденауэром. Оба государственных деятеля давно уже хотели узнать друг друга получше, поскольку они испытывали друг к другу чувство взаимного уважения. Такая возможность встретиться на нейтральной почве наконец представилась — во время визита Аденауэра в марте 1960 г. в США. Без особого труда удалось организовать церемонию вручения Бен-Гуриону почетного докторского диплома в Университете Брандайза. Оттуда он должен был отправиться на встречу с Аденауэром в Нью-Йорк. Встреча была фундаментально подготовлена и в Иерусалиме, и в Бонне. Удалось достигнуть предварительного соглашения относительно того, что Бен-Гурион обратится к Аденауэру с просьбой о займе в 250 млн долларов на десятилетний срок, но что в ходе встречи стороны не станут поднимать деликатный вопрос об установлении дипломатических отношений.
Аденауэру, со своей стороны, эта встреча нужна была не меньше, чем израильскому премьер-министру. Фотография, на которой они с Бен-Гурионом обмениваются рукопожатием, могла бы значительно улучшить его имидж в США, и за такой знак примирения с евреями сумма в 250 млн долларов представлялась смехотворно малой. Однако буквально за несколько минут до встречи в нью-йоркской гостинице “Уолдорф-Астория” советники Бен-Гуриона настоятельно попросили премьера назвать сумму в 1 млрд долларов. Тот, поколебавшись, согласился увеличить оговоренную сумму только вдвое. Встреча с глазу на глаз прошла в номере Аденауэра. Покончив с предварительным обменом любезностями, Бен-Гурион объяснил ситуацию в стране, сказав, что гибель европейских евреев весьма негативно сказалась на экономическом прогрессе и безопасности Израиля, тогда как прибытие в страну нескольких миллионов евреев из западных стран будет способствовать ускорению экономического роста Израиля. Затем он попросил Аденауэра принять участие в развитии Израиля путем предоставления стране займа в размере 50 млн долларов ежегодно на протяжении десяти лет. Канцлер тотчас же согласился. “Мы окажем вам помощь как по моральным соображениям, так и исходя из интересов практической политики”, — заверил он Бен-Гуриона. Он не стал обсуждать названную цифру, но и не отверг ее. Продолжая разговор в том же ключе, израильский премьер-министр подчеркнул — и затем повторил эту фразу журналистам, — что существует принципиально важное различие между Германией времен Гитлера и Германией сегодняшнего дня. Аденауэр был явно тронут. Затем в номер допустили фотокорреспондентов, и оба государственных деятеля сердечно распрощались.
В Израиле, однако, это встречу восприняли без особого энтузиазма — впрочем, у Бен-Гуриона имелись другие основания для беспокойства. Он и его советники были уверены, после беседы в номере люкс “Уолдорф-Астории”, что полмиллиарда долларов уже у них в кармане — а эта сумма значительно превышала предыдущие кредиты, представленные Израилю его ближайшим союзником Францией и даже Соединенными Штатами. Но когда один из помощников премьер-министра огласил эту новость в Лондоне, ее немедленно опроверг западногерманский представитель.
Аденауэр, по всей вероятности, был совершенно искренен, согласившись на запрошенную сумму, но только он не уточнил, что иностранные займы на сумму более 35,7 млн долларов в год должны получить одобрение в бундестаге. Собственно говоря, первоначальный план, предусматривавший 250 млн долларов на десять лет, и учитывал такую ситуацию. И вот, после переговоров в Брюсселе между министром финансов ФРГ Людвигом Эрхардом[45] и его израильским коллегой Леви Эшколем, было достигнуто “джентльменское соглашение”, предусматривавшее обмен посланиями между главами правительств. Речь шла о десяти ежегодных платежах по 35,7 млн долларов; каждая выплата должна быть направлена на реализацию конкретного проекта, предложенного Израилем на данный год, причем со стороны ФРГ каждая выплата будет рассматриваться как предназначенная для данной цели. Такой подход оказался вполне эффективным. Все предлагавшиеся Израилем проекты, за незначительными исключениями, были одобрены правительством ФРГ без особых оговорок и без детального анализа. Проекты были связаны со строительством городских центров в пустыне Негев — сначала Арад, затем Мицпе-Рамон, потом Эйлат и так далее. Условия займов для Израиля были очень удобными: 3,6 % годовых, с погашением на протяжении срока от 12 до 20 лет. Это соглашение только подтвердило давнюю уверенность Бен-Гуриона в том, что из европейских стран именно Германия, а не Франция может стать для Израиля источником поддержки экономического развития.
Германо-израильские отношения, по сути дела, развивались во многих областях. В рамках соглашения Шилу мим немецкие производители автоматически получали рынки сбыта в Израиле; к 1960-м гг. объем израильских закупок из ФРГ составлял 25 млн долларов в год. Что же касается израильского экспорта, то (если не считать сделок в рамках соглашений о репарациях) он никогда не поднимался до такой суммы. Более того, неуравновешенность торгового баланса еще усугублялась за счет того обстоятельства, что ФРГ входила в Европейское экономическое сообщество, а таможенные барьеры Общего рынка препятствовали импорту извне. Так, например, к концу 1962 г. стало практически невозможно поставлять в ФРГ израильские яйца и растительное масло. Бонн сочувственно относился к затруднительному положению, в котором оказался Израиль, и искренне поддерживал израильские попытки стать хотя бы ассоциированным членом ЕЭС. Но всякий раз этому препятствовали Франция и Италия, не желавшие допускать в Сообщество страну, которая могла составить им конкуренцию на рынке цитрусовых и другой сельскохозяйственной продукции.
С целью оказания экономической помощи Израилю отдельные немецкие фирмы и организации (при активном содействии правительственных структур) приобретали в больших количествах израильские государственные облигации. В числе крупных покупателей облигаций были банки и страховые компании, а также сотни муниципалитетов Германии. Франкфуртский банк торгового союза приобрел в 1961 г. на значительную сумму пакет акций Кур — принадлежащего Гистадруту сталелитейного комбината. Правительство ФРГ и фирма “Фольксваген” выступили в качестве гарантов при размещении ценных бумаг, выпущенных в связи с реализацией исследовательских проектов, осуществляемых в Технионе и Институте Вейцмана. Университеты и высшие технические учебные заведения ФРГ предоставляли стипендии израильским студентам.