– Мне и в Киеве так сказали.
– Лучше бы, конечно, вам самому разведать. Но это опасно.
– У меня есть документы, что я петлюровец. Но я не растеряюсь в случае чего. Плохо, что не знаю местности. У вас есть надежные люди в Мельниках, Медведовке, Лубенцах?
(Чекист, видимо, усердно изучал карту.)
– Вот что. У товарища Семянцева есть в селах такие люди – комсомольцы. Они нам докладывают про что надо. Семянцев навещает их негласно. Если хотите, он вам поможет.
Пойдете вдвоем, выполните свое задание и тогда уже в Чигирин. Так безопаснее, потому что у бандитов в городе своя агентура. Если вас увидят сперва там, а потом в селах – будет подозрительно. В Каменку тоже не ходите. Если вас устраивает такой план, обождете вон там, на станции. Товарищ Семянцев переоденется в штатское и подойдет к вам.
– Очень вам благодарен! Лучше и не выдумать. Если мое дело сладится, тогда ЧК и вас наградит.
Когда милиция возвращалась в город, Андрий просверлил меня взглядом.
– Ну, брат, на ловца и зверь бежит… Приведешь его к нашим хлопцам на Мельничанские хутора. Там возьмите за горло хорошенько – он и расскажет, какое такое у него дело… Повезло нам. Видно, ЧК уже что-то задумала. Только не забудь, что живым из твоих рук он уйти не должен. Понятно?
Переодеваюсь, кладу в карманы пистолет и гранату и возвращаюсь к платформе. Выходим с чекистом в поле, на тропинку, ведущую в сторону Грушковки. В пути «товарищ» поучает меня:
– Стало быть, с этой минуты я – Жилинский, хорунжий петлюровского полка имени Богдана Хмельницкого. Зимой, когда эта часть вышла в партизанский рейд вместе с другими, подцепил тиф и остался на Херсонщине. Теперь разыскиваю повстанцев, чтобы вступить в какой-нибудь отряд.
Я не смог сдержать усмешки. Жилинский, мой сослуживец по конной сотне Богдановского полка, дезертировал во время Зимнего похода[196].
– Мы навестим наших ребят, комсомольцев. Они преданы советской власти и в то же время на хорошем счету у здешних бандитов, которым их настроения неизвестны. С ними, товарищ, можете говорить откровенно. Но если хотите внедриться к самим бандитам, то предупреждаю, что среди них много бывших петлюровцев. Вдруг припомнит кто-нибудь, что в Богдановском полку не было такого офицера. Или же подпись командира – если бумагу предъявите.
– Хорунжий такой был, и документ у меня настоящий. Не повезет только, если отыщется кто-нибудь из ихней дивизии. Вот это бы выведать загодя.
– Спросим у хлопцев. Они всех знают.
«Товарищ» успокоился, воспрял духом и стал рассказывать мне о похождениях в стане «бандитов». Живописует сцены расстрелов в киевской ЧК, в которых принимал участие. Хвастает своими твердостью и отвагой. Видно, что он глуповат, но дерзок – доказательством служит наша прогулка в Холодный Яр. Утверждает, что киевлянин, но в его речи проскальзывают обороты, характерные для крестьян Черниговской губернии.
Оставив Грушковку в стороне, идем через лес к Матронинскому монастырю. Выпытывает, есть ли там еще «бандиты» и можно ли туда наведаться. Не желая терять времени, отговариваю его, и вскоре мы поворачиваем направо, к Мельничанским хуторам.
Теперь он шагает молча – иногда лишь уточняет, долго ли еще. Задумавшись о чем-то явно невеселом, теребит воротник толстовки. Когда я сказал, что осталось не больше километра – тормозит.
– Передохнём немного.
Растянувшись на траве, закрывает лицо руками и какое-то время лежит, не издавая ни звука. Предлагаю идти дальше. «Товарищ» опирается на локоть и тоскливо смотрит на меня.