Однако у большевиков оставался страх перед «пятой колонной», он отчетливо звучал в письме ВЧК в июне 1920 г.: «забранные в плен белогвардейские офицеры, которых насчитывается до 75 000 человек, рассеялись по всей России и представляют собой контрреволюционное бродило»… после эвакуации из Крыма «более 300 тысяч врагов советской власти, в том числе и офицеров, рассеялись по всему Югу»[1763].
Непредсказуемость этой «колонны» признавали и сами активные деятели белого движения, которые отмечали, что с конца 1919 г. оно, по словам ближайшего сподвижника Деникина К. Соколова, превратилось в «азартную игру… карточного игрока»[1764]. «Чем больше присматриваюсь, тем больше во всем вижу дух чего-то ненастоящего… Впечатление, — подтверждал колчаковский плк. Ильин, — будто собрались игроки, но ни у кого нет денег, и все играют на мелок»[1765]. Говоря о выступлении в Крыму Врангеля, митрополит Вениамин (Федченков) признавал, что «это было не только неразумно, а почти безумно»[1766]. «Отказ англичан от дальнейшей нам помощи отнимал последние надежды. Положение армии, — признавал весь авантюризм своего выступления сам Врангель, — становилось отчаянным. Но я принял решение»[1767].
Не случайно, высшее партийное руководство в Кремле приходило к выводу, что «на Крымском фронте мы теперь расплачиваемся только за то, что зимой не добили остатков деникинских белогвардейцев.
И уже через 2–3 дня после окончания первой регистрации офицеров в Крыму была назначена новая, которая проводилась Особой комиссией 6-й армии. Регистрации теперь подлежали уже не только военные, но также буржуазия, священники, юристы… Все военные, только что амнистированные, вновь были обязаны явиться на регистрацию. Сразу же после регистрации начались массовые расстрелы[1771].
О своих успехах с 22 ноября по 13 декабря Землячка сообщала в ЦК РКП (б): «Путем регистрации, облав и т. п. было произведено изъятие служивших в войсках Врангеля офицеров и солдат. Большое количество врангелевцев и буржуазии было расстреляно (например, в Севастополе из задержанных при облаве 6000 чел. отпущено 700, расстреляно 2000, остальные находятся в концлагерях)…»[1772].
Против расстрелов выступил заместитель председателя Крымревкома Ю. Гавен, который заявил, что видит ненужность и даже вред террора, член ревкома и обкома Д. Ульянов также разделял эту точку зрения[1773]. Однако вопрос о терроре не мог быть даже поставлен на обсуждение в местных партийных организациях. Землячка по этому поводу писала в Оргбюро ЦК, что у крымских партийных и советских работников сохранилась связь с буржуазными слоями и «от красного террора у них зрачки расширяются…»[1774].
«По отзывам самих крымских работников, — отмечал М. Султан-Галиев в своем докладе в Москву, — число расстрелянных врангелевских офицеров достигает по всему Крыму от 20 000 до 25 000. Указывают, что в одном лишь Симферополе расстреляно до 12 000. Народная молва превозносит эту цифру для всего Крыма до 70 000. Действительно ли это так, проверить мне не удалось… Такой бесшабашный и жестокий террор, оставил неизгладимо тяжёлую реакцию в сознании крымского населения. У всех чувствуется какой-то сильный, чисто животный страх перед советскими работниками, какое-то недоверие и глубоко скрытая злоба…»[1775].
Вместе с тем опасения чекистов отчасти оказались оправданы, так: «офицеры во главе с генералом А. Н. Козловским и бывшим командиром линкора «Севастополь» капитаном 1-го ранга бароном П. В. Вилькеном играли видную роль в кронштадтском восстании… Тогда же… офицеры подняли мятеж в красных частях в Колчедане»[1776]. В 1922 г. раскрыт «Центр действия», в мае 1923 в Кубано-Черноморской области было раскрыто 4 белогвардейских организации, кроме этого были раскрыты белогвардейские группы в Вольске, Витебске, Пермской губернии, монархические в Томской, Тамбовской, Тульской, Орловской, Иркутской и других губерниях. В Харькове существовала сильная офицерская организация, в «батальоне» которой состояло около тысячи человек[1777].
Приведенная характеристика «Красного террора» конечно же не охватывают его целиком, а дает лишь общее представление о его закономерностях, на примере наиболее крупных и характерных его проявлений. В тех или иных формах и размерах «Красный террор» проводился на всей территории страны. Например, во время разгрома армии Деникина на Украине, 25 июля 1919 г. «Известиях ВЦИК» объявили, что по всей Украине организуются комиссии «красного террора», и предупреждалось, что «пролетариат произведет организованное истребление буржуазии». На деле и на Украине террор решал прежде всего прагматические задачи: он был направлен на подавление потенциальных очагов вооруженного сопротивления в лице белых и полубандитских формирований, а так же сопровождал проведение продразверстки, такими же радикальными мерами, как и в других регионах от Средней Азии до Крайнего Севера, от западных границ до Дальнего Востока.
Террор начнет стихать только с окончанием интервенции и гражданской войны. Большевики даже предпримут целенаправленные меры «в направлении «смягчения»» нравов[1778].
Среди них, вспоминал Шульгин, были даже довольно странные: «В один прекрасный день пришел циркуляр из Москвы, по-видимому, от Луначарского, — предписывающий читать лекции рабочим и солдатам, с целью развития в них «гуманных чувств и смягчения классовой ненависти». Во исполнение этого те, кому сие ведать надлежит, обратились к целому ряду лиц с предложением читать такого рода лекции и с представлением полной свободы в выборе тем и в их развитии. Эти лекции состоялись. Одна из них имела особенно шумный успех и была повторена несколько раз. Это была лекция об Орлеанской Деве. Почему коммунистам вдруг пришла мысль поучать «рабочих и крестьян» рассказами о французской патриотке, спасавшей своего короля, объяснить трудно. Но это факт…»[1779].
И этот пример был не единичен, отмечал Шульгин: «Как он (
В 1921–1924 гг. был проведен целый ряд амнистий вернувших к нормальной жизни сотни тысяч людей сражавшихся не только в рядах белых, но и в различных «зеленых» бандах, в крестьянских восстаниях и т. д. Так, например, 5 марта 1921 г. Всеукраинский съезд Советов объявил амнистию виновным в бандитизме, если они дадут обязательство не принимать участие в вооруженных выступлениях против Советской власти. Высшая мера за преступления совершенные до издания постановления, заменялась лишением свободы на 5 лет. Сокращено наказание другим заключенным. 30 ноября ВУЦИК объявил амнистию всем рабочим и крестьянам. 12 апреля 1922 г. всем другим лицам, служившим во вражеских антисоветских армиях и находившимся за границей[1781].
Примечательно, что амнистировались даже те, кто был освобожден под честное слово в 1918 г., а после этого снова боролся против советской власти, и снова арестован. Так, повторно был амнистирован один из лидеров антисоветского «Союза возрождения России», член Уфимской Директории и ее главнокомандующий ген. Болдырев[1782]. Аналогично второй раз был амнистирован в 1920 г. А. Самарин, в 1923 г. — лидер Кронштадтского мятежа С. Петриченко, вернувшийся из эмиграции[1783]. В том же году — бывший председатель Центральной Рады проф. М. Грушевский. Амнистировались, под честное слово даже такие, как ближайший сотрудник Петлюры генерал-хорунжий Ю. Тютюнник и многие другие бывшие петлюровцы.
В 1922 г., после окончания гражданской и польской войн, по решению IX Всероссийского съезда Советов ВЧК была упразднена[1784]. Вместо ВЧК в 1922 г. было организовано ГПУ (главное политическое управление). Деятельность последнего была ограничена только дознанием, в течение двух месяцев ГПУ должно было передать дело в суд. ГПУ входило в состав НКВД, его деятельность была поднадзорна прокуратуре и Наркомюсту. Однако эпоха террора не прошла бесследно, «характерные для боевых условий формы и методы работы чекистов, — как отмечает А. Зданович, — практически не изменились с наступлением мира. Прежде всего, это касалось репрессивной, внесудебной деятельности»[1785].
Подводя итог эпохе «Красного террора», Ленин в 1921 г. писал: «Мы будем говорить тяжелую, но несомненную правду: в странах переживающих неслыханный кризис, распад старых связей, обострение классовой борьбы… без террора обойтись нельзя, вопреки лицемерам и фразерам. Либо белогвардейский, буржуазный террор американского, английского (Ирландия), итальянского (фашисты), германского, венгерского и других фасонов, либо красный, пролетарский террор. Середины нет, «третьего» нет и быть не может»[1786].
Белый террор
Не только красные совершали жестокости.
«Белые» офицеры видели в большевистской революции прежде всего тот бунт, о котором, как отмечал Салтыков-Щедрин, писали «все учебники, изданные для руководства в военно-учебных заведениях, (и которые) единогласно свидетельствуют…, (что) испокон веку во всех странах мира обыкновенно бунтовала только подлая чернь, и притом всегда без позволения. Из-за чего бунтовала — этого не знает ни один учебник, но бунтовала самым неблаговоспитанным и, можно даже сказать, почти нецелесообразным способом»[1788].
И перед Русской армией ставились две основные задачи, на которые в 1907 г. указывал ген. Н. Морозов: «Сообразно двоякому назначению армии, 1) вести войну и 2) поддерживать и охранять порядок и спокойствие в государстве…»[1789]. Последняя задача приобретала особое значение, поскольку «на русской почве, — отмечал в 1907 г. видный кадет кн. Е. Трубецкой, — социалистические партии теряют свой социалистический облик и вырождаются в древнерусские разбойничьи формы пугачевщины»[1790]. Весь большевизм являлся для «белых» лишь формой выражения разрушительного и бессмысленного бунта «черни».